не постоим...
— Но мне все же надо поговорить с мужем.
— Зачем? Неужели вы все ему говорите? Неужели у вас нет своих секретов?
— Есть, но...
— Вашему мужу ни о чем не надо знать. По крайней мере, на первых порах. Потом посмотрим. Быть может, выяснится, что и он сумеет быть нам полезным. Мне даже хочется верить, что так и будет. Так что поначалу - абсолютная тайна! Но сможете ли вы ее сохранить?
— Смогу.
— Прекрасно. Тем больше обрадует вашего мужа счастье, которое однажды на него свалится.
— Как велико это счастье?
— Это будет зависеть от вас. Чего бы вам хотелось?
От разговора с Шефером Белла совершенно отрезвела. Она немного подумала и затем высказала свое заветное желание: ей больше всего хочется, чтобы Вильям попал на дипломатическую службу. Но Шефер ответил ей, что он не в состоянии устроить это. Этому препятствует прежде всего всем хорошо известная ориентация господина Китса. Да и вообще, дипломатическая служба в глухой провинции и еще в такое время - совершенный нонсенс. Лучше добиваться чего-либо более надежного, более перспективного.
— Что бы вы сказали, если б мы попытались, например, протащить его в доценты университета?
— Или даже в профессора?
— Все зависит от вас самой, сударыня, от ваших заслуг, от вашего усердия.,.
— Я попытаюсь сделать все, что смогу.
— Значит, договорились?
— Можете на меня положиться.
— Тогда и вы на меня.
После этого они ударили по рукам, поднялись и словно ни в чем не бывало направились в зал к другим гостям.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Приземистый человек с узенькими щелочками глаз и С поредевшими со лба рыжеватыми волосами сидел, лениво развалясь на стуле в таллинском ресторане «Золотой лев»
и ждал сладкого. От скуки он принялся ковырять в зубах, прикрыв рот салфеткой. Вдруг он услышал, как за его спиной кто-то остановился и спросил по-немецки:
- Разрешите сесть за ваш стол?
Человек торопливо обернулся, отбросил салфетку и вскочил. Он попытался встать навытяжку, но это было невозможно, так как от постоянной угодливости спина его сделалась согнутой.
- О, господин Шефер? Прошу, пожалуйста! — пробормотал он.
- Сидите, сидите, я не намерен вас долго задерживать, — начальственным тоном произнес Шефер и, усевшись, тотчас углубился в меню.
Расплывшись в улыбке, приземистый человек с любопытством воззрился на немца.
- Так, объезд закончен? Вы и на этот раз прибыли к нам с приятными новостями?
- Не совсем, - равнодушно ответил Шефер.
- Что же случилось?
- Ничего особенного. Только вот настроения...
Шефер недовольно покачал головой.
- Настроения, говорите?
- Да, настроения неважные.
Шефер заказал официанту обед и начал рассказывать о слышанном и виденном во время поездки.
- Если вы допустите, чтоб и дальше все шло так же, то не удивляйтесь, если месяца через два эта страна болыневизируется!
- Вы преувеличиваете, господин доктор!
- Нисколько. Разве вы не видите, как, несмотря ни на что, красная зараза распространяется, словно чума? Я мог бы привести множество примеров. Возьмите хоть профессора Кянда. Вам, должно быть, знакомо это имя. Он заражен! И как еще! Подумать только, солидный профессор, разумный, образованный, уравновешенный! Он отравляет молодежь, и никто ему не препятствует! Где ваше оружие — ваша печать? Вы издаете две большие газеты. Нужно стрелять из обоих стволов.!
- У меня не две, а четыре газеты! — не без гордости поправил его Маурер, издававший, кроме двух ежедневных газет, из которых одна была консервативной, а другая либеральной, еще бульварный листок и еженедельную газету.
- Тем хуже, что вы всего этого не используете. Лавина тронулась, и если вы вовремя не преградите ей путь, она сметет вас самого. Вообразите, что произойдет, если вы и тут потеряете моральную базу...
— Н-не б-бойтесь! — воскликнул Маурер, пытаясь скрыть собственный страх. — Уж м-мы сумеем ее остановить!
В его голосе Шеферу послышалось самодовольство, и это ему совсем не понравилось.
— Знаете, что я вам скажу. Жиденькие призывы вашей газеты к единодушию и гроша не стоят. Когда хотят истребить заразу, прибегают к самым радикальным мерам.
— К тюрьмам? — с улыбкой спросил Маурер. — Разумеется, это средство самое д-действенное, я в этом не сомневаюсь.
— Тюрьмы тюрьмами, но и вы должны пошевеливаться, особенно в теперешний момент.
— Мы ведь не сидим сложа руки.
— Вы действуете слишком осторожно, слишком робко. Вы не хотите придерживаться принципа, который проповедует наш фюрер. А вас, как дельца, он должен был бы особенно интересовать, ибо вам он сулит выгоду.
Сердце Маурера забилось сильнее. Что же это за принцип?
— Правильное применение лжи. Чем больше, чем невероятней ложь, тем больше ей верят, — объяснил Шефер. — От маленькой лжи пользы немного, а большая ложь может убить человека на месте. Но вы здесь еще не умеете обращаться с этим оружием.
Маурер пытался возражать, пытался даже приводить примеры из своей газетной практики, но Шефер прервал его:
— Вы гонитесь за какой-то пустенькой правдой. И тем самым лишаете человека фантазии, и он мельчает. Если уж не умеете врать напропалую, так лучше молчите.
Маурер нервно погладил подбородок. Много же знает этот молокосос! Ведь не кто иной, как Маурер, поставил на ноги свои газеты в основном с помощью сенсаций!
Но Шефер и слышать не хотел возражений.
— К чему вы, например, пишете об Эстонско-советском обществе? Его надо замалчивать. Ведь это рассадник красной заразы в чистом виде! Уж если и писать о нем, так только для того, чтобы компрометировать.
— Сами знаете, что это не так просто...
— Почему же? Кто вам запрещает скомпрометировать отдельных членов этого общества и очернить одного за другим его руководителей?
Маурер покачал головой.
— Нет, это не пройдет. Если мы открыто пригвоздим их к позорному столбу за то, что они красные, то создадим им еще большую рекламу.
— Почему непременно за это? Найдутся и другие поводы. Их надо усмирить по-иному, надо их так ошельмовать, чтоб они и головы поднять не смели. Почему вы не публикуете уничтожающих памфлетов и пасквилей? На что у медведя толстая шкура и густая шерсть, а и он теряет голову от пчелиных жал и, чтоб избавиться от них, начинает кататься по земле. А в результате? Ядовитые жала еще глубже вонзаются в тело. Заставьте же и людей вроде Кянда кататься по земле. Они станут посмешищем и сами уничтожат себя. Их авторитет и влияние тотчас упадут. А тираж ваших газет поднимется. Вы быстро найдете ахиллесову пяту у каждого. Ну, а не найдете, так тем легче будет ее выдумать. Иначе за что же вы платите жалованье своим газетным неграм?
— Вы говорите со мной, как с младенцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Но мне все же надо поговорить с мужем.
— Зачем? Неужели вы все ему говорите? Неужели у вас нет своих секретов?
— Есть, но...
— Вашему мужу ни о чем не надо знать. По крайней мере, на первых порах. Потом посмотрим. Быть может, выяснится, что и он сумеет быть нам полезным. Мне даже хочется верить, что так и будет. Так что поначалу - абсолютная тайна! Но сможете ли вы ее сохранить?
— Смогу.
— Прекрасно. Тем больше обрадует вашего мужа счастье, которое однажды на него свалится.
— Как велико это счастье?
— Это будет зависеть от вас. Чего бы вам хотелось?
От разговора с Шефером Белла совершенно отрезвела. Она немного подумала и затем высказала свое заветное желание: ей больше всего хочется, чтобы Вильям попал на дипломатическую службу. Но Шефер ответил ей, что он не в состоянии устроить это. Этому препятствует прежде всего всем хорошо известная ориентация господина Китса. Да и вообще, дипломатическая служба в глухой провинции и еще в такое время - совершенный нонсенс. Лучше добиваться чего-либо более надежного, более перспективного.
— Что бы вы сказали, если б мы попытались, например, протащить его в доценты университета?
— Или даже в профессора?
— Все зависит от вас самой, сударыня, от ваших заслуг, от вашего усердия.,.
— Я попытаюсь сделать все, что смогу.
— Значит, договорились?
— Можете на меня положиться.
— Тогда и вы на меня.
После этого они ударили по рукам, поднялись и словно ни в чем не бывало направились в зал к другим гостям.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Приземистый человек с узенькими щелочками глаз и С поредевшими со лба рыжеватыми волосами сидел, лениво развалясь на стуле в таллинском ресторане «Золотой лев»
и ждал сладкого. От скуки он принялся ковырять в зубах, прикрыв рот салфеткой. Вдруг он услышал, как за его спиной кто-то остановился и спросил по-немецки:
- Разрешите сесть за ваш стол?
Человек торопливо обернулся, отбросил салфетку и вскочил. Он попытался встать навытяжку, но это было невозможно, так как от постоянной угодливости спина его сделалась согнутой.
- О, господин Шефер? Прошу, пожалуйста! — пробормотал он.
- Сидите, сидите, я не намерен вас долго задерживать, — начальственным тоном произнес Шефер и, усевшись, тотчас углубился в меню.
Расплывшись в улыбке, приземистый человек с любопытством воззрился на немца.
- Так, объезд закончен? Вы и на этот раз прибыли к нам с приятными новостями?
- Не совсем, - равнодушно ответил Шефер.
- Что же случилось?
- Ничего особенного. Только вот настроения...
Шефер недовольно покачал головой.
- Настроения, говорите?
- Да, настроения неважные.
Шефер заказал официанту обед и начал рассказывать о слышанном и виденном во время поездки.
- Если вы допустите, чтоб и дальше все шло так же, то не удивляйтесь, если месяца через два эта страна болыневизируется!
- Вы преувеличиваете, господин доктор!
- Нисколько. Разве вы не видите, как, несмотря ни на что, красная зараза распространяется, словно чума? Я мог бы привести множество примеров. Возьмите хоть профессора Кянда. Вам, должно быть, знакомо это имя. Он заражен! И как еще! Подумать только, солидный профессор, разумный, образованный, уравновешенный! Он отравляет молодежь, и никто ему не препятствует! Где ваше оружие — ваша печать? Вы издаете две большие газеты. Нужно стрелять из обоих стволов.!
- У меня не две, а четыре газеты! — не без гордости поправил его Маурер, издававший, кроме двух ежедневных газет, из которых одна была консервативной, а другая либеральной, еще бульварный листок и еженедельную газету.
- Тем хуже, что вы всего этого не используете. Лавина тронулась, и если вы вовремя не преградите ей путь, она сметет вас самого. Вообразите, что произойдет, если вы и тут потеряете моральную базу...
— Н-не б-бойтесь! — воскликнул Маурер, пытаясь скрыть собственный страх. — Уж м-мы сумеем ее остановить!
В его голосе Шеферу послышалось самодовольство, и это ему совсем не понравилось.
— Знаете, что я вам скажу. Жиденькие призывы вашей газеты к единодушию и гроша не стоят. Когда хотят истребить заразу, прибегают к самым радикальным мерам.
— К тюрьмам? — с улыбкой спросил Маурер. — Разумеется, это средство самое д-действенное, я в этом не сомневаюсь.
— Тюрьмы тюрьмами, но и вы должны пошевеливаться, особенно в теперешний момент.
— Мы ведь не сидим сложа руки.
— Вы действуете слишком осторожно, слишком робко. Вы не хотите придерживаться принципа, который проповедует наш фюрер. А вас, как дельца, он должен был бы особенно интересовать, ибо вам он сулит выгоду.
Сердце Маурера забилось сильнее. Что же это за принцип?
— Правильное применение лжи. Чем больше, чем невероятней ложь, тем больше ей верят, — объяснил Шефер. — От маленькой лжи пользы немного, а большая ложь может убить человека на месте. Но вы здесь еще не умеете обращаться с этим оружием.
Маурер пытался возражать, пытался даже приводить примеры из своей газетной практики, но Шефер прервал его:
— Вы гонитесь за какой-то пустенькой правдой. И тем самым лишаете человека фантазии, и он мельчает. Если уж не умеете врать напропалую, так лучше молчите.
Маурер нервно погладил подбородок. Много же знает этот молокосос! Ведь не кто иной, как Маурер, поставил на ноги свои газеты в основном с помощью сенсаций!
Но Шефер и слышать не хотел возражений.
— К чему вы, например, пишете об Эстонско-советском обществе? Его надо замалчивать. Ведь это рассадник красной заразы в чистом виде! Уж если и писать о нем, так только для того, чтобы компрометировать.
— Сами знаете, что это не так просто...
— Почему же? Кто вам запрещает скомпрометировать отдельных членов этого общества и очернить одного за другим его руководителей?
Маурер покачал головой.
— Нет, это не пройдет. Если мы открыто пригвоздим их к позорному столбу за то, что они красные, то создадим им еще большую рекламу.
— Почему непременно за это? Найдутся и другие поводы. Их надо усмирить по-иному, надо их так ошельмовать, чтоб они и головы поднять не смели. Почему вы не публикуете уничтожающих памфлетов и пасквилей? На что у медведя толстая шкура и густая шерсть, а и он теряет голову от пчелиных жал и, чтоб избавиться от них, начинает кататься по земле. А в результате? Ядовитые жала еще глубже вонзаются в тело. Заставьте же и людей вроде Кянда кататься по земле. Они станут посмешищем и сами уничтожат себя. Их авторитет и влияние тотчас упадут. А тираж ваших газет поднимется. Вы быстро найдете ахиллесову пяту у каждого. Ну, а не найдете, так тем легче будет ее выдумать. Иначе за что же вы платите жалованье своим газетным неграм?
— Вы говорите со мной, как с младенцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116