Только желтоватый огонек у входа в дом освещал окружающую темноту. Буйная пляска метели подняла настроение людей. Кто-то затянул песню, остальные подхватили, и она уже понеслась, сначала тихо, потом все нарастая:
Смело, товарищи, в ногу, Духом окрепнем в борьбе. В царство свободы дорогу Грудью проложим себе...
Словно из-под земли выросло вдруг множество людей в мундирах. Наугад раздавая удары резиновыми дубинками
направо й налево, они пытались разогнать густую толпу. Поднялся крик, свист, послышались возгласы: «Долой!» Старались вырвать задержанных из рук полицейских.
— Что тут происходит? — испуганно спросил профессор Кянд, вместе с остальной публикой выбравшись из здания.
— Разойдись! — гаркнул на него один из полицейских, ничего кругом себя не разбиравший, в каком-то неистовстве пробивавшийся вперед.
Порывом ветра профессору залепило глаза снегом, и он снял пенсне, чтобы вытереть лицо.
— Что стоишь, скотина! Убирайся!
Профессора хватили дубинкой по спине, и он хотел обернуться, чтобы поглядеть, кто этот негодяй, осмелившийся ударить его, но при этом уронил в снег пенсне.
— Подождите, пожалуйста, — произнес он беспомощно, — мои очки...
Но ждать никто не стал. В то время как он шарил по земле, ища очки, полицейский поддал ему сапогом, так что он свалился на четвереньки. Еще раньше чем он успел подняться, за первым последовал второй удар, и профессор с растопыренными руками отлетел на несколько шагов, пока кто-то не подхватил его. Он вдруг очутился среди толпы, которая заслонила его со всех сторон.
Только дома профессор очнулся от потрясения.
— Что с тобой? Ты на человека не похож! — вскрикнула Линда, увидев его.
— Ах, ничего! Очки потерял и упал.
— Но как это ты так рано вернулся?
— Рано?.. Спектакля не было... Запретили.
— Боже милостивый, запретили! А где Рут?
— Придет, не беспокойся. А теперь оставь меня, пожалуйста, в покое.
Верная спутница жизни профессора привыкла к тому, что ей не следовало вмешиваться в дела мужа, и она прекратила расспросы.
А профессор закрыл дверь своего кабинета и устало опустился в кресло.
«Невероятно! Как это вообще возможно? — спрашивал он себя. - ...Или это мне приснилось? За всю мою жизнь никто не осмеливался и пальцем тронуть меня как в духовном, так и физическом смысле, а теперь вдруг этакий оболтус дубасит тебя резиновой дубинкой, а потом еще поддает каблуком! Какая наглость! Какой позор! Я, известный ученый, представитель духовной культуры, стоящий на голову выше низменных земных дел... Какое варварство,
какое вопиющее насилие! Еще счастье, что я только очки потерял, не уронил полностью своего достоинства! Ведь меня могли узнать, могли увидеть, как я там ползал на четвереньках. Нет, придется просто проглотить этот стыд, смолчать на эту обиду... А то еще начнут размазывать...»
Профессор был глубоко уязвлен тем, что задели его священную особу. Так глубоко, что даже и не подумал об участи других людей, которые, быть может, тоже пострадали. И когда домой вернулась Рут, с волнением сообщившая об аресте Пауля, профессор только и нашел, что сказать:
— Это, по крайней мере, понятно...
— Как понятно? — тотчас вспыхнула Рут. — Что ты хочешь этим сказать? Ты, значит, оправдываешь насилие?
— Ну, тут хоть была причина.
— Ничего, они его скоро выпустят! — попыталась успокоить свою дочь Линда.
«Что такое этот арест в сравнении с моим позором! — подумал про себя профессор. — Слава богу, что они еще о нем не знают».
В этой семье каждый предпочитал переживать свои горести в одиночку. В таком же духе была воспитана и Рут, но сейчас она впервые почувствовала, как тяжело оказаться предоставленной самой себе. Только теперь, потеряв надежду на скорую встречу с Паулем, она поняла, как привязалось к нему ее сердце. Стыдно было вспоминать свое мелочное упрямство, свои капризы, которыми она в последнее время досаждала Паулю... Как ей сейчас хотелось быть возле Пауля, глядеть на него, восхищаться им, обмениваться с ним мыслями, за что-то благодарить его...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Утром следующего дня Рут тотчас же поспешила на квартиру Риухкрандов.
— Пауль дома? — уже с порога спросила она Хилью.
— Нет, еще не приходил, — спокойно ответила та. Брат часто не ночевал дома, и в этом не было ничего
особенного.
— Боже мой! Вы, значит, не знаете! Его же вчера арестовали! Значит, его не выпустили?
И Рут рассказала, что произошло вчера вечером. Но Хилья отнеслась ко всему этому более хладнокровно, чем ожидала Рут. Лишь на минутку глаза ее затуманились
слезами, и, глядя в пространство, она сказала скорее самой себе, чем Рут:
— И нужно же было, чтобы это случилось в такое тяжелое для нас время...
Судьба Пауля взволновала Рут сильнее, чем она могла предполагать. Всю ночь она, не смыкая глаз, думала о нем. А Хилья вовсе не казалась выбитой из колеи. И Рут не смогла скрыть легкого чувства превосходства: Пауль ей ближе, чем сестре, и, значит, у нее больше прав на него.
— И вы его не жалеете? — удивилась она.
— Что об этом говорить... — ответила Хилья. — Я верю, что Пауль не совершил, ничего дурного. Он знает, что делает. Такой уж у него характер, что он ничего и никого не боится, когда борется за правое дело. А тюрьма? Тюрьма его не сломит.
Хилья гордилась Паулем, а Рут страдала из-за него. Рут бессознательно отметила эту разницу, отметила тем более неохотно, что в отношении Хильи к брату было что-то более высокое, более благородное.
— Как же вы теперь будете жить без него? Вам ведь трудно, вас уволили с работы...
Судя по этим словам, Рут хотела помочь Хилье. Но это сочувствие, отдающее филантропией, Хилье решительно не понравилось. Нет, ей ничего не нужно, она обойдется.
— Но если мать узнает, что с Паулем?
— Что ж такого?
— Это может плохо на нее подействовать.
— Нет, — ответила Хилья. — Мать так твердо верит в счастливую судьбу Пауля, что никакое испытание не поколеблет этой веры.
Пауль, Хилья, мать — какая у всех у них бодрость, как они уверены в правоте своего дела! И как отличается от них семья Кяндов! В семействе Рут каждый жил сам по себе: отец копался в книгах, мать ничем, кроме своего хозяйства, не интересовалась, а сама Рут... Чего-то крупного и значительного, что объединило бы всех, у них не было. Редко случалось, чтобы дела и мысли одного вдруг увлекли другого. А здесь жизнь закалила всех — и Пауля с Хильей, и их мать, — сделала их упорными, воспитала в них классовую сознательность, веру в будущее...
С тех пор как Рут под влиянием Пауля усвоила новые взгляды, стала считать их единственно правильными, она начала стесняться своей буржуазной обеспеченности. Эта подвальная квартира со своей жалкой обстановкой как бы служила ей укором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116