Что скажут люди, когда узнают?
Но все материнские увещания отскакивали от Рут, как от стенки. А что, если она выйдет за Пауля замуж?
- Не говори пустяков!
- Нет, мама, это серьезно. Нам теперь никто не может помешать.
- Господи боже мой! И что тебе пришло в голову! Ты совсем одурела из-за этого парня. Как-никак, ведь и наше слово тут что -нибудь значит. Что скажет об этом отец? И подумать страшно!
- Мне все равно. Хочешь, я позову его?
И Рут уже отправилась за отцом. Она расхрабрилась и была готова ко всему. Когда же, если не сейчас пройти через это и спросить у родителей согласия на брак?
Но как только пришел отец, Рут словно онемела. Хоть бы мать помогла чуточку!
- Ну, вернулась? Как ты там встретила Новый год? Где была? В гостях у какой-нибудь подружки?
- Нечего сказать, у подружки! — сердитым голосом ответила вместо Рут мать. — Была у своего суженого.
Рут опустила глаза. Профессор набил трубку, захлопнул табачницу, чиркнул спичкой и, закуривая, сказал как бы про себя:
— Ну да, понятно, молодежь...
Он не разволновался, не рассердился, не стал задавать вопросов. Но это не успокоило ни мать, усмотревшую в поведении мужа равнодушие, ни дочь, приписавшую отцовское спокойствие самообладанию. Наступило томительное молчание.
— Разрешите спросить — кто же этот суженый? - .иронически спросил отец.
Рут оробела. Она опять беспомощно взглянула на мать, совсем, как в детстве, когда не решалась попросить у отца денег или позвать его посмотреть свои рисунки.
Но на этот раз мать не захотела быть посредницей. Пусть Рут сама отвечает за свои поступки, пусть сама выкладывает!
Господи, как просто было говорить обо всем этом с Паулем, а тут...
— Пауль, — сказала она еле слышно.
— Риухкранд? - спросил отец, пристально взглянув на дочь.
— Да.
— Так.
Рут показалось, будто голос у отца дрогнул и поэтому он не произнес больше ни слова. Ей стало жалко отца, и к глазам ее подступили слезы.
Профессор очень хорошо видел, что дочь взволнована, он и сам был взволнован, но взял себя в руки, считая, что неизбежные удары судьбы надо принимать стоически.
— Ты уже взрослая, — сказал он, — сама знаешь, что делать. Только взвесь все хорошенько, чтоб не раскаиваться после.
И все. Хоть бы он вспылил, накричал! Но нет, не было ни одного упрека. Вновь проявилась холодная беспристрастность ученого, которую Рут терпеть не могла. А ведь казалось, что отец уже начинает освобождаться от нее.
С матерью было иначе. Она сердилась. Что это за партия? У малого ни сента за душой, ни профессии, ни места, все-то он колобродит да бунтует, еще доиграется и до чего-нибудь похуже высылки. Как бы Рут не пришлось содержать его. Но сколько бы ни ворчала мать, она хоть не оставалась безучастной к переживаниям дочери. «Горяч суп в котле — остудим на столе, — думала она. — Не так уж Рут невтерпеж с этим делом. Кто знает, сколько еще будет у нее увлечений».
Как два месяца назад при разучивании роли, так и теперь Рут встретила много затруднений в работе над отрывками из поэмы Маяковского. Советчика у нее не было, а найти самой манеру чтения, соответствующую поэме, было нелегко.
Но* все сошло лучше, чем она надеялась. Сама атмосфера вечера создавала празднично-торжественное настроение.
Можно себе представить, что почувствовали Таммемяги и его ближайшие товарищи, а также Милиствер, Хилья и другие, когда вдруг на собрании Эстонско-советского общества раздались звуки «Интернационала» и все встали! Ишь, даже Круглому Сыру пришлось оторвать зад от своего места в первом ряду!
Все принималось с огромным воодушевлением — и речь Горского о достижениях Советского Союза, и советская музыка, и выступление Рут, и советский фильм. За исключением нескольких чужаков, вступивших в общество лишь затем, чтоб увести его в сторону от правильного пути, все чувствовали себя в этой на редкость сердечной атмосфере словно в некой ячейке будущего. Знакомые обменивались при встрече крепким рукопожатием: «Вот здорово, и ты здесь!»
В антракте Милиствер, явно взволнованный, протянул руку профессору Кянду, с которым он вообще едва был знаком.
— Поздравляю! Так хорошо прочесть Маяковского, как ваша дочь! Никогда бы не поверил! Да и вообще сегодня вроде бы праздник, правда? По крайней мере, для меня. А для вас? Ведь верно? Подумать только, «Интернационал»! Что-то невероятное, неслыханное, да? Полгода назад за это в тюрьму сажали. А сегодня? Видели, как генералу Эрмсону пришлб.сь подняться и встать навытяжку?
— Полгода назад, говорите? Нет, еще два месяца назад, когда перед Рабочим домом запели такую песню, началось избиение...
Пийбер остановился в коридоре рядом с Китсом, дымившим папиросой.
— Однако же и речь произнес Горский!.. Хорошие организаторы эти русские. По сравнению с ними мы прямо- таки косноязычны.
Хмурый Ките, даже не взглянув на Пийбера, ответил, покашливая:
— А что ты там нашел? Одна пропаганда, пропаганда - и только!
— Это да, но факты, цифры...
— И ты им поверил?
— Ишь ты, кого только не принесло сюда сегодня ! - воскликнул Раутам, останавливаясь рядом с ними. - Вдруг сделались друзьями Советов?
— Присутствие на вечере еще о дружбе не говорит, — ответил Ките, косясь на Раутама.
— А что здесь нужно врагам?
— Не обязательно быть и врагом, — заметил Пийбер.
— Думаете, мало тут врагов? Пруд пруди! Начиная с Круглого Сыра.
Ките не мог понять, что это за Круглый Сыр. Раутаму пришлось объяснить.
— Да он тут не один. Все агентуры прислали сюда своих шпиков... Вплоть до «Интеллидженс сервис»...
Ките кашлянул, пожал плечами, бросил в угол окурок и, засунув руки в карманы пиджака, зашагал прочь.
— Не обиделся ли мистер Вильям?
— Откуда мне знать? — ответил Пийбер.
Антракт кончился, и люди снова направились в зал. Увидев, что место возле Рут еще свободно, Пийбер тотчас устремился туда. Он поздравил Рут с выступлением.
— Так вам понравился Маяковский?
— Не знаю, Маяковский ли. Слишком голая тенденция, неловко слушать. Нет, не поймите меня ложно, против тенденции самой по себе я ничего не имею...
— Если, конечно, она для вас приемлема, не так ли? Тогда тенденция и не так гола! Я вас понимаю.
— Нет, вы ошибаетесь, советская поэзия и советская культура вообще очень меня интересуют...
— Интересуют? Скажите!
В зале погасили свет. Начался фильм. Рут было неприятно, что локоть Пийбера прикасается к ее боку, и она отодвинула свой стул. Как было бы чудесно, если б рядом с ней в темноте сидел Пауль и они могли бы вместе любоваться этой необъятной водной ширью на экране, этими плывущими облаками и слушать эту медлительную, навевающую мечты мелодию! Как радовался бы Пауль успеху вечера, он не обратил бы внимания на недовольные физиономии некоторых чужаков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Но все материнские увещания отскакивали от Рут, как от стенки. А что, если она выйдет за Пауля замуж?
- Не говори пустяков!
- Нет, мама, это серьезно. Нам теперь никто не может помешать.
- Господи боже мой! И что тебе пришло в голову! Ты совсем одурела из-за этого парня. Как-никак, ведь и наше слово тут что -нибудь значит. Что скажет об этом отец? И подумать страшно!
- Мне все равно. Хочешь, я позову его?
И Рут уже отправилась за отцом. Она расхрабрилась и была готова ко всему. Когда же, если не сейчас пройти через это и спросить у родителей согласия на брак?
Но как только пришел отец, Рут словно онемела. Хоть бы мать помогла чуточку!
- Ну, вернулась? Как ты там встретила Новый год? Где была? В гостях у какой-нибудь подружки?
- Нечего сказать, у подружки! — сердитым голосом ответила вместо Рут мать. — Была у своего суженого.
Рут опустила глаза. Профессор набил трубку, захлопнул табачницу, чиркнул спичкой и, закуривая, сказал как бы про себя:
— Ну да, понятно, молодежь...
Он не разволновался, не рассердился, не стал задавать вопросов. Но это не успокоило ни мать, усмотревшую в поведении мужа равнодушие, ни дочь, приписавшую отцовское спокойствие самообладанию. Наступило томительное молчание.
— Разрешите спросить — кто же этот суженый? - .иронически спросил отец.
Рут оробела. Она опять беспомощно взглянула на мать, совсем, как в детстве, когда не решалась попросить у отца денег или позвать его посмотреть свои рисунки.
Но на этот раз мать не захотела быть посредницей. Пусть Рут сама отвечает за свои поступки, пусть сама выкладывает!
Господи, как просто было говорить обо всем этом с Паулем, а тут...
— Пауль, — сказала она еле слышно.
— Риухкранд? - спросил отец, пристально взглянув на дочь.
— Да.
— Так.
Рут показалось, будто голос у отца дрогнул и поэтому он не произнес больше ни слова. Ей стало жалко отца, и к глазам ее подступили слезы.
Профессор очень хорошо видел, что дочь взволнована, он и сам был взволнован, но взял себя в руки, считая, что неизбежные удары судьбы надо принимать стоически.
— Ты уже взрослая, — сказал он, — сама знаешь, что делать. Только взвесь все хорошенько, чтоб не раскаиваться после.
И все. Хоть бы он вспылил, накричал! Но нет, не было ни одного упрека. Вновь проявилась холодная беспристрастность ученого, которую Рут терпеть не могла. А ведь казалось, что отец уже начинает освобождаться от нее.
С матерью было иначе. Она сердилась. Что это за партия? У малого ни сента за душой, ни профессии, ни места, все-то он колобродит да бунтует, еще доиграется и до чего-нибудь похуже высылки. Как бы Рут не пришлось содержать его. Но сколько бы ни ворчала мать, она хоть не оставалась безучастной к переживаниям дочери. «Горяч суп в котле — остудим на столе, — думала она. — Не так уж Рут невтерпеж с этим делом. Кто знает, сколько еще будет у нее увлечений».
Как два месяца назад при разучивании роли, так и теперь Рут встретила много затруднений в работе над отрывками из поэмы Маяковского. Советчика у нее не было, а найти самой манеру чтения, соответствующую поэме, было нелегко.
Но* все сошло лучше, чем она надеялась. Сама атмосфера вечера создавала празднично-торжественное настроение.
Можно себе представить, что почувствовали Таммемяги и его ближайшие товарищи, а также Милиствер, Хилья и другие, когда вдруг на собрании Эстонско-советского общества раздались звуки «Интернационала» и все встали! Ишь, даже Круглому Сыру пришлось оторвать зад от своего места в первом ряду!
Все принималось с огромным воодушевлением — и речь Горского о достижениях Советского Союза, и советская музыка, и выступление Рут, и советский фильм. За исключением нескольких чужаков, вступивших в общество лишь затем, чтоб увести его в сторону от правильного пути, все чувствовали себя в этой на редкость сердечной атмосфере словно в некой ячейке будущего. Знакомые обменивались при встрече крепким рукопожатием: «Вот здорово, и ты здесь!»
В антракте Милиствер, явно взволнованный, протянул руку профессору Кянду, с которым он вообще едва был знаком.
— Поздравляю! Так хорошо прочесть Маяковского, как ваша дочь! Никогда бы не поверил! Да и вообще сегодня вроде бы праздник, правда? По крайней мере, для меня. А для вас? Ведь верно? Подумать только, «Интернационал»! Что-то невероятное, неслыханное, да? Полгода назад за это в тюрьму сажали. А сегодня? Видели, как генералу Эрмсону пришлб.сь подняться и встать навытяжку?
— Полгода назад, говорите? Нет, еще два месяца назад, когда перед Рабочим домом запели такую песню, началось избиение...
Пийбер остановился в коридоре рядом с Китсом, дымившим папиросой.
— Однако же и речь произнес Горский!.. Хорошие организаторы эти русские. По сравнению с ними мы прямо- таки косноязычны.
Хмурый Ките, даже не взглянув на Пийбера, ответил, покашливая:
— А что ты там нашел? Одна пропаганда, пропаганда - и только!
— Это да, но факты, цифры...
— И ты им поверил?
— Ишь ты, кого только не принесло сюда сегодня ! - воскликнул Раутам, останавливаясь рядом с ними. - Вдруг сделались друзьями Советов?
— Присутствие на вечере еще о дружбе не говорит, — ответил Ките, косясь на Раутама.
— А что здесь нужно врагам?
— Не обязательно быть и врагом, — заметил Пийбер.
— Думаете, мало тут врагов? Пруд пруди! Начиная с Круглого Сыра.
Ките не мог понять, что это за Круглый Сыр. Раутаму пришлось объяснить.
— Да он тут не один. Все агентуры прислали сюда своих шпиков... Вплоть до «Интеллидженс сервис»...
Ките кашлянул, пожал плечами, бросил в угол окурок и, засунув руки в карманы пиджака, зашагал прочь.
— Не обиделся ли мистер Вильям?
— Откуда мне знать? — ответил Пийбер.
Антракт кончился, и люди снова направились в зал. Увидев, что место возле Рут еще свободно, Пийбер тотчас устремился туда. Он поздравил Рут с выступлением.
— Так вам понравился Маяковский?
— Не знаю, Маяковский ли. Слишком голая тенденция, неловко слушать. Нет, не поймите меня ложно, против тенденции самой по себе я ничего не имею...
— Если, конечно, она для вас приемлема, не так ли? Тогда тенденция и не так гола! Я вас понимаю.
— Нет, вы ошибаетесь, советская поэзия и советская культура вообще очень меня интересуют...
— Интересуют? Скажите!
В зале погасили свет. Начался фильм. Рут было неприятно, что локоть Пийбера прикасается к ее боку, и она отодвинула свой стул. Как было бы чудесно, если б рядом с ней в темноте сидел Пауль и они могли бы вместе любоваться этой необъятной водной ширью на экране, этими плывущими облаками и слушать эту медлительную, навевающую мечты мелодию! Как радовался бы Пауль успеху вечера, он не обратил бы внимания на недовольные физиономии некоторых чужаков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116