Так, вдали от событий и людей, он надеялся набраться свежих сил, чтобы осенью опять приступить к работе.
Но, как назло, события развивались в это лето за пределами этой сельской идиллии прямо-таки с бурной энергией. Буря ломала ветки, срывала листья, до земли сгибала стволы, а профессор наблюдал эту картину издали, точно из-за двойных стекол окна. Удовлетворяло ли его положение наблюдателя? Нет! Он охотно ринулся бы в водоворот событий, чтобы сыграть свою роль в них, но какая-то сила приковывала его к месту. А эта скованность означала отставание. Кянд хорошо понимал это и мучился все больше и больше.
По ночам ему часто снилось, будто он спешит на поезд, а тот уходит из-под носа. Он торопится изо всех сил, но ноги не слушаются, дыхание прерывается.
— Что с тобой, Роберт? Что с тобой? — слыша сдавленный стон мужа, окликает его Линда с соседней кровати.
— Ах, дурной сон! - отвечает профессор, поворачиваясь на другой бок.
Но уже новый кошмар наваливается на него. Он вступает на длинный, бегущий вверх конвейер, на котором так хорошо подниматься. Но когда он бросает взгляд назад, голова у него начинает кружиться, он судорожно хватается за поручень, а конвейер движется вперед, он падает навзничь, ногами вперед, вниз головой, а шляпа отлетает еще дальше вниз...
Снова оба старых человека просыпаются.
— Это у тебя воспоминания о Луна-парке, больше ничего, — успокаивает жена.
Роберт подкладывает руки под голову, молчит некоторое время и спрашивает вдруг:
— Ты спишь?
— Нет.
— Скажи мне: как выносят покойников — головой вперед или ногами?
— Зачем тебе это? Прямо жуть наводишь.
— Просто так...
В эти дни профессору Кянду очень не. хватало Рут, которая своей молодой жизнерадостностью и бодростью вносила приятное оживление. Пийбер и остальные знакомые, которые обычно летом посещали Метсакуру, на этот раз вовсе забыли о нем.
Однажды Линда накрывала на стол, а профессор читал газету. Выглянув из-за газеты, он сказал:
— Знаешь новость? Пауль Риухкранд выставлен кандидатом в Государственную думу.
— Не говори глупостей!
— Подойди сюда, взгляни, даже портрет и биографию напечатали!
Линда положила на стол ножи и вилки и пошла взглянуть.
— Да, это он! Я всегда говорила, что этот парень далеко пойдет.
— Никогда не слыхал от тебя такого.
— Ну, значит, я так подумала. Рут, наверно, обрадуется, когда прочтет.
— Да, ее выбор оказался недурен.
— Если бы только этот парень был не такой красный...
— А что?
— Если Гитлер вдруг вторгнется сюда со своей войной?
— Ах, оставь! Куда теперь Гитлеру!..
За обедом разговор все время вертелся вокруг Рут, проскальзывало подчас и имя Пауля Риухкранда. И Линде и Роберту очень хотелось бы узнать, остались ли отношения
молодых людей прежними теперь, когда они так долго пробыли в разлуке, но оба избегали говорить об этом.
В середине июля долгожданная дочь наконец вернулась домой. Легкий румянец на загорелых щеках говорил о здоровье, но мать все же нашла.* что ее девочка похудела и ей теперь нужно больше есть, чтобы пополнеть. Отцу хотелось, чтобы дочка подольше пробыла с родителями и не умчалась опять куда-нибудь, но Рут быстро соскучилась: она не умела жить растительной жизнью, а Пауль все еще находился где-то далеко, в своем избирательном округе. Каждый день Рут ходила встречать поезда, но тот, кого она ждала, все не приезжал.
Приехали другие: Пийбер и чета Китсов. Услышав о возвращении Рут, Пийбер решил, что было бы недурно провести вечерок в Метсакуру. А приезд Китсов был вызван особыми причинами.
После июньского переворота Белла сделалась крайне нервной. Она приставала к своему Виллему, доказывая, что нужно непременно уехать, потому что здесь жизнь становится все более нестерпимой. Муйдре, все еще остававшийся в Финляндии, уже не раз звал их туда, уверял, что там они сумеют недурно устроиться. Почему бы не уехать, пока тут не кончатся беспорядки ? Но не так-то просто было переправиться через границу. Биллем ездил выправлять заграничный паспорт, но вернулся ни с чем: на это не было никакой надежды сейчас. Белла впала в истерику, швырялась дивайными подушками и книгами, рыдала и хохотала. Биллем ко всему отнесся холодно. Это еще больше взвинтило Беллу. Она назвала мужа дураком, беспомощным, человеком не от мира сего и жалела, что сама не поехала в столицу хлопотать о паспорте.
— Из-за такого, как ты, мне теперь все время приходится дрожать за свою жизнь.
Биллем с удивлением взглянул на жену. Что за глупости она выдумывает?
— Что случилось? Откуда эта паника? Разве я когда-нибудь занимался политикой, чтобы теперь попасть в историю? Разве я не соблюдал политический нейтралитет? Со своей любовью к поэзии и философии я всегда стоял выше пошлых будней. Кто смеет тронуть меня?
— Тебя — нет. Но меня? Меня?
— Тебя? Вот сказала!
Биллем высмеял Беллу. Но это привело жену в ярость, и она выложила муженьку все то, что доселе скрывала от него. Если красные узнают, что она натворила, они без всякого милосердия повесят ее.
— Все это случилось, из-за тебя, все только из-за тебя, Вильям! — взвизгнула она, припав к мужу. - Я никому не
хотела делать зла. Я только тебе желала добра. Я поверила Шеферу... Ведь он дал мне честное слово, что исполнит мое желание, сказал, что для него это пустяки... Он, дескать, поговорит о тебе с немецким послом... А что нам делать теперь? Мы же сидим у разбитого корыта. Еще хорошо, если оставят в покое. Но когда-нибудь они придут, придут и арестуют... Мне страшно, Биллем! Успокой меня! Успокой меня!
Биллем был сражен. Он словно окаменел, неподвижным взглядом уставившись на Беллу.
— Во всем виноват этот проклятый Шефер! — продолжала Белла. — Я задушить его готова! Но где он? И Штейн- гарт? Все они удрали. А я? Обманутая, покинутая! Как они смели? Как они могли? Ответь же! Что ты уставился на меня, точно идиот! Отвечай!
Она опять принялась беситься, топать ногами, швырять книги со стола.
Биллем не сдвинулся с места. Он не осуждал жену, но и одобрить не мог, — слишком опасным было нынешнее положение.
— Ах, перестань! — сказал он.
Он принялся успокаивать Беллу главным образом с целью рассеять собственные страхи: что сделано, мол, того не переделаешь. И кто, собственно, знает о делах Беллы? Только те двое немцев, которых уже нет в этой стране. Материалы они увезли или уничтожили, во всяком случае, не бросили где попало, в этом Белла может быть уверенной. А может, обо всем этом известно еще кому-нибудь, кроме этих двоих? Нет? Так чего же бояться?
— Или ты страшишься угрызений совести? Брось! В конце концов, что такое совесть? — сказал Биллем.
— Значит, ты не осуждаешь меня? О Вильям!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Но, как назло, события развивались в это лето за пределами этой сельской идиллии прямо-таки с бурной энергией. Буря ломала ветки, срывала листья, до земли сгибала стволы, а профессор наблюдал эту картину издали, точно из-за двойных стекол окна. Удовлетворяло ли его положение наблюдателя? Нет! Он охотно ринулся бы в водоворот событий, чтобы сыграть свою роль в них, но какая-то сила приковывала его к месту. А эта скованность означала отставание. Кянд хорошо понимал это и мучился все больше и больше.
По ночам ему часто снилось, будто он спешит на поезд, а тот уходит из-под носа. Он торопится изо всех сил, но ноги не слушаются, дыхание прерывается.
— Что с тобой, Роберт? Что с тобой? — слыша сдавленный стон мужа, окликает его Линда с соседней кровати.
— Ах, дурной сон! - отвечает профессор, поворачиваясь на другой бок.
Но уже новый кошмар наваливается на него. Он вступает на длинный, бегущий вверх конвейер, на котором так хорошо подниматься. Но когда он бросает взгляд назад, голова у него начинает кружиться, он судорожно хватается за поручень, а конвейер движется вперед, он падает навзничь, ногами вперед, вниз головой, а шляпа отлетает еще дальше вниз...
Снова оба старых человека просыпаются.
— Это у тебя воспоминания о Луна-парке, больше ничего, — успокаивает жена.
Роберт подкладывает руки под голову, молчит некоторое время и спрашивает вдруг:
— Ты спишь?
— Нет.
— Скажи мне: как выносят покойников — головой вперед или ногами?
— Зачем тебе это? Прямо жуть наводишь.
— Просто так...
В эти дни профессору Кянду очень не. хватало Рут, которая своей молодой жизнерадостностью и бодростью вносила приятное оживление. Пийбер и остальные знакомые, которые обычно летом посещали Метсакуру, на этот раз вовсе забыли о нем.
Однажды Линда накрывала на стол, а профессор читал газету. Выглянув из-за газеты, он сказал:
— Знаешь новость? Пауль Риухкранд выставлен кандидатом в Государственную думу.
— Не говори глупостей!
— Подойди сюда, взгляни, даже портрет и биографию напечатали!
Линда положила на стол ножи и вилки и пошла взглянуть.
— Да, это он! Я всегда говорила, что этот парень далеко пойдет.
— Никогда не слыхал от тебя такого.
— Ну, значит, я так подумала. Рут, наверно, обрадуется, когда прочтет.
— Да, ее выбор оказался недурен.
— Если бы только этот парень был не такой красный...
— А что?
— Если Гитлер вдруг вторгнется сюда со своей войной?
— Ах, оставь! Куда теперь Гитлеру!..
За обедом разговор все время вертелся вокруг Рут, проскальзывало подчас и имя Пауля Риухкранда. И Линде и Роберту очень хотелось бы узнать, остались ли отношения
молодых людей прежними теперь, когда они так долго пробыли в разлуке, но оба избегали говорить об этом.
В середине июля долгожданная дочь наконец вернулась домой. Легкий румянец на загорелых щеках говорил о здоровье, но мать все же нашла.* что ее девочка похудела и ей теперь нужно больше есть, чтобы пополнеть. Отцу хотелось, чтобы дочка подольше пробыла с родителями и не умчалась опять куда-нибудь, но Рут быстро соскучилась: она не умела жить растительной жизнью, а Пауль все еще находился где-то далеко, в своем избирательном округе. Каждый день Рут ходила встречать поезда, но тот, кого она ждала, все не приезжал.
Приехали другие: Пийбер и чета Китсов. Услышав о возвращении Рут, Пийбер решил, что было бы недурно провести вечерок в Метсакуру. А приезд Китсов был вызван особыми причинами.
После июньского переворота Белла сделалась крайне нервной. Она приставала к своему Виллему, доказывая, что нужно непременно уехать, потому что здесь жизнь становится все более нестерпимой. Муйдре, все еще остававшийся в Финляндии, уже не раз звал их туда, уверял, что там они сумеют недурно устроиться. Почему бы не уехать, пока тут не кончатся беспорядки ? Но не так-то просто было переправиться через границу. Биллем ездил выправлять заграничный паспорт, но вернулся ни с чем: на это не было никакой надежды сейчас. Белла впала в истерику, швырялась дивайными подушками и книгами, рыдала и хохотала. Биллем ко всему отнесся холодно. Это еще больше взвинтило Беллу. Она назвала мужа дураком, беспомощным, человеком не от мира сего и жалела, что сама не поехала в столицу хлопотать о паспорте.
— Из-за такого, как ты, мне теперь все время приходится дрожать за свою жизнь.
Биллем с удивлением взглянул на жену. Что за глупости она выдумывает?
— Что случилось? Откуда эта паника? Разве я когда-нибудь занимался политикой, чтобы теперь попасть в историю? Разве я не соблюдал политический нейтралитет? Со своей любовью к поэзии и философии я всегда стоял выше пошлых будней. Кто смеет тронуть меня?
— Тебя — нет. Но меня? Меня?
— Тебя? Вот сказала!
Биллем высмеял Беллу. Но это привело жену в ярость, и она выложила муженьку все то, что доселе скрывала от него. Если красные узнают, что она натворила, они без всякого милосердия повесят ее.
— Все это случилось, из-за тебя, все только из-за тебя, Вильям! — взвизгнула она, припав к мужу. - Я никому не
хотела делать зла. Я только тебе желала добра. Я поверила Шеферу... Ведь он дал мне честное слово, что исполнит мое желание, сказал, что для него это пустяки... Он, дескать, поговорит о тебе с немецким послом... А что нам делать теперь? Мы же сидим у разбитого корыта. Еще хорошо, если оставят в покое. Но когда-нибудь они придут, придут и арестуют... Мне страшно, Биллем! Успокой меня! Успокой меня!
Биллем был сражен. Он словно окаменел, неподвижным взглядом уставившись на Беллу.
— Во всем виноват этот проклятый Шефер! — продолжала Белла. — Я задушить его готова! Но где он? И Штейн- гарт? Все они удрали. А я? Обманутая, покинутая! Как они смели? Как они могли? Ответь же! Что ты уставился на меня, точно идиот! Отвечай!
Она опять принялась беситься, топать ногами, швырять книги со стола.
Биллем не сдвинулся с места. Он не осуждал жену, но и одобрить не мог, — слишком опасным было нынешнее положение.
— Ах, перестань! — сказал он.
Он принялся успокаивать Беллу главным образом с целью рассеять собственные страхи: что сделано, мол, того не переделаешь. И кто, собственно, знает о делах Беллы? Только те двое немцев, которых уже нет в этой стране. Материалы они увезли или уничтожили, во всяком случае, не бросили где попало, в этом Белла может быть уверенной. А может, обо всем этом известно еще кому-нибудь, кроме этих двоих? Нет? Так чего же бояться?
— Или ты страшишься угрызений совести? Брось! В конце концов, что такое совесть? — сказал Биллем.
— Значит, ты не осуждаешь меня? О Вильям!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116