У дома сидела на скамейке полная женщина средних лет с круглым лицом и гладко зачесанными на пробор каштановыми волосами. Держа на коленях чашку, она кормила кур. Заметив постороннего, большой петух с пышным золотистым хвостом гордо поднял голову и призвал свое семейство к бдительности.
Женщина также подняла голову. Она не любила незваных гостей, потому что к ней обычно являлись люди, требовавшие какого-нибудь платежа, констебли, агенты, контролеры или просто бродяги, любившие совать нос в чужие дела.
- Живет здесь Михкель Саар? — спросил Таммемяги.
- Живет, но его нет дома. Если у вас есть для него письмо или повестка, могу передать.
У Таммемяги не было ни письма, ни повестки, да и передавать на словах нечего было. Он спросил, скоро ли может прийти Саар, и, получив неопределенный ответ, минутку постоял в нерешительности, а потом спросил: Но, может, его жена дома?
- А вы знаете его жену?
- Знаю очень хорошо.
— Вы ошибаетесь. Я его жена.
— Вы?!
— Вы знали, наверно, его первую жену? Но уже больше десяти лет как она умерла. Я тогда была еще молодой девушкой.
— Вы и теперь не стары.
Эта маленькая лесть пришлась женщине столь по вкусу, что она сразу стала любезнее и разговорчивее.
— В иванов день будет девять лет, как мы поженились. Вы и не знали этого, а называете себя другом Михкеля.
— Да, но мы долго не виделись.
— Значит, вы жили где-нибудь далеко? Может быть, за границей?
— Да, так далеко, что нам никак нельзя было встретиться.
— Счастливый человек! — вздохнула женщина. - Как бы и мне хотелось хоть разок побывать за границей. Подумайте, я даже в Риге не была. Ведь мой муж ничего не зарабатывает. Разве это деньги, что он приносит? Если б я не подрабатывала на стороне, нам бы никак не свести концов с концами.
— Значит, и вы ходите на работу?
— Ах, нет, боже упаси! Нет! Но крону-другую все же удается заработать честным путем.
Окончательно поверив в то, что посетитель приехал из-за границы, женщина стала откровенной и дружелюбной. Наконец она повела гостя наверх, в свою квартиру и попросила его там подождать. Михкель должен вернуться с минуты на минуту.
В полутемной комнате, окно которой было заставлено цветами и закрыто раскидистым фиговым деревом, можно было увидеть всевозможные столики, вазы, коробочки, статуэтки и прочие предметы и безделушки, создававшие впечатление, будто находишься в лавке старьевщика. Запах пыли, лежалой одежды и полыни еще больше усиливал это впечатление.
Таммемяги едва не наткнулся на детскую колясочку, в которой лежал большой целлулоидный голыш.
— У вас есть дети? — удивился он и, заметив возле задней стены фортепиано, а на нем граммофон с огромной трубой, добавил: - Музыки у Михкеля в старину тоже не водилось...
— Нет у нас ни детей ни музыки! - вздохнула хозяйка и придвинула гостю большое кресло.
Едва Таммемяги опустился на это кресло, как с сиденья поднялась туча пыли, заставившая гостя расчихаться.
С болтливостью, свойственной разговорчивым людям, вынужденным целыми днями молчать, хозяйка рассказала о своем честном приработке: время от времени она ходит на барахолку и посещает аукционы, покупая там то да се - в надежде на барыш при перепродаже. Но теперь трудное время, и у нее скопилось столько вещей, что их никак не сбудешь. Михкель не любит торгашества, но, в конце концов, разве это позор или грех! Спекульнуть не прочь всякий, достало бы умения! В торговом деле стыдиться не приходится. Это у нее в крови — у отца была колониальная лавка. Другое дело, кабы у Михкеля были хорошие доходы, — тогда что ж", сиди сложа ручки да разыгрывай из себя барыню. Но он гордец и упрямец, разве его уломаешь! Нет того, чтоб выказать хозяину смирение и обходительность! А кто от всего этого страдает? Он сам! Так всю жизнь и останется монтером или... кто он там, на фабрике. Даже до мастера не дотянет. Впрочем, и самой-то нечем похвалиться. Сейчас ведь ни у кого денег нет. Что делать, надо ждать лучших времен. Вот ее отец, тот был умен, оборотист, скупил загодя сахар и керосин, а когда все это исчезло из продажи, покупатели бросились к нему: дескать, продай да продай, проси сколько хочешь.
Все эти рассказы кончились тем, что хозяйка попыталась кое-что сбыть и гостю. Она притащила откуда-то и разостлала на полу старый текинский ковер, по ее словам — редкостный, и сказала, что приятелю мужа могла бы уступить его дешево. Таммемяги ответил, что ковер недурен, но ему ни к чему, у него самого этих ковров много, девать некуда. Паре роскошных ночных туфель из верблюжьей шерсти и пижаме в синюю и белую полоску также не удалось пленить Таммемяги.
В конце концов хозяйка достала откуда-то старую, потускневшую картину с мифологическим сюжетом, сказав, что эту вещь удалось приобрести задешево из коллекции фон Липгарта. Продавать она ее пока не собирается, но интересно узнать, сколько можно запросить за такую картину, а то, кого ни спросишь, все дают разную цену.
— Вы столько путешествовали, столько видели! Какое ваше мнение? Один знаток сказал, что за нее можно взять две тысячи крон. А мне дают только двадцать.
— Я в этих делах профан, — извинился Таммемяги.
«Хитрит, шельма, - подумала женщина, - небось сам не
прочь купить вещь по дешевке».
Когда Таммемяги остался один, внимание его привлекла небольшая стопка книжек на фортепиано. Интересно, что тут читают...
В руки ему попалась книжка из серии, носившей длинное заглавие, написанное готическими буквами: «Господа Еговы, Бога Неба и Земли и Сына Божия Иисуса Христа молниеподобные скрижали и вечное евангелие и слово, и извечного царства мирного жития извечная книга, изданная для мира и мирян Г. Шнейдером, Таллин, 1931 года».
С книжкой в руке Таммемяги подошел к окну. Нет, он не ошибся, на книге ясно было напечатано: 1931 год.
Попадались и другие брошюры духовного содержания, как : «Труба, пробуждающая от греховного сна», «Некоторые перлы истины для опоры тем, кто сражается против греха» и другое.
Таммемяги как раз был занят рассматриванием этих идиотских книжек, когда снова вошла хозяйка.
— Интересуетесь книгами? — спросила она Таммемяги. — Это не мои. Мне принесли их, чтоб я нашла покупателей. Я ведь часто встречаюсь с верующими. Да только на книгах не наживешься.
Она говорила об этом так же простодушно, как о своих курах и корме для них.
«Вот в какую среду попал Михкель»! - подумал Таммемяги.
В сущности жизнь Михкёля Саара никогда не текла гладко. После подавления декабрьского восстания, в котором он принимал активное участие, ему пришлось бежать. Вместе с мужем своей сестры, отцом Пауля, они попытались пробраться через восточную границу, но это им не удалось. Зятя застрелили, сам Михкель сумел скрыться, но потом ему все же пришлось отсидеть в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Женщина также подняла голову. Она не любила незваных гостей, потому что к ней обычно являлись люди, требовавшие какого-нибудь платежа, констебли, агенты, контролеры или просто бродяги, любившие совать нос в чужие дела.
- Живет здесь Михкель Саар? — спросил Таммемяги.
- Живет, но его нет дома. Если у вас есть для него письмо или повестка, могу передать.
У Таммемяги не было ни письма, ни повестки, да и передавать на словах нечего было. Он спросил, скоро ли может прийти Саар, и, получив неопределенный ответ, минутку постоял в нерешительности, а потом спросил: Но, может, его жена дома?
- А вы знаете его жену?
- Знаю очень хорошо.
— Вы ошибаетесь. Я его жена.
— Вы?!
— Вы знали, наверно, его первую жену? Но уже больше десяти лет как она умерла. Я тогда была еще молодой девушкой.
— Вы и теперь не стары.
Эта маленькая лесть пришлась женщине столь по вкусу, что она сразу стала любезнее и разговорчивее.
— В иванов день будет девять лет, как мы поженились. Вы и не знали этого, а называете себя другом Михкеля.
— Да, но мы долго не виделись.
— Значит, вы жили где-нибудь далеко? Может быть, за границей?
— Да, так далеко, что нам никак нельзя было встретиться.
— Счастливый человек! — вздохнула женщина. - Как бы и мне хотелось хоть разок побывать за границей. Подумайте, я даже в Риге не была. Ведь мой муж ничего не зарабатывает. Разве это деньги, что он приносит? Если б я не подрабатывала на стороне, нам бы никак не свести концов с концами.
— Значит, и вы ходите на работу?
— Ах, нет, боже упаси! Нет! Но крону-другую все же удается заработать честным путем.
Окончательно поверив в то, что посетитель приехал из-за границы, женщина стала откровенной и дружелюбной. Наконец она повела гостя наверх, в свою квартиру и попросила его там подождать. Михкель должен вернуться с минуты на минуту.
В полутемной комнате, окно которой было заставлено цветами и закрыто раскидистым фиговым деревом, можно было увидеть всевозможные столики, вазы, коробочки, статуэтки и прочие предметы и безделушки, создававшие впечатление, будто находишься в лавке старьевщика. Запах пыли, лежалой одежды и полыни еще больше усиливал это впечатление.
Таммемяги едва не наткнулся на детскую колясочку, в которой лежал большой целлулоидный голыш.
— У вас есть дети? — удивился он и, заметив возле задней стены фортепиано, а на нем граммофон с огромной трубой, добавил: - Музыки у Михкеля в старину тоже не водилось...
— Нет у нас ни детей ни музыки! - вздохнула хозяйка и придвинула гостю большое кресло.
Едва Таммемяги опустился на это кресло, как с сиденья поднялась туча пыли, заставившая гостя расчихаться.
С болтливостью, свойственной разговорчивым людям, вынужденным целыми днями молчать, хозяйка рассказала о своем честном приработке: время от времени она ходит на барахолку и посещает аукционы, покупая там то да се - в надежде на барыш при перепродаже. Но теперь трудное время, и у нее скопилось столько вещей, что их никак не сбудешь. Михкель не любит торгашества, но, в конце концов, разве это позор или грех! Спекульнуть не прочь всякий, достало бы умения! В торговом деле стыдиться не приходится. Это у нее в крови — у отца была колониальная лавка. Другое дело, кабы у Михкеля были хорошие доходы, — тогда что ж", сиди сложа ручки да разыгрывай из себя барыню. Но он гордец и упрямец, разве его уломаешь! Нет того, чтоб выказать хозяину смирение и обходительность! А кто от всего этого страдает? Он сам! Так всю жизнь и останется монтером или... кто он там, на фабрике. Даже до мастера не дотянет. Впрочем, и самой-то нечем похвалиться. Сейчас ведь ни у кого денег нет. Что делать, надо ждать лучших времен. Вот ее отец, тот был умен, оборотист, скупил загодя сахар и керосин, а когда все это исчезло из продажи, покупатели бросились к нему: дескать, продай да продай, проси сколько хочешь.
Все эти рассказы кончились тем, что хозяйка попыталась кое-что сбыть и гостю. Она притащила откуда-то и разостлала на полу старый текинский ковер, по ее словам — редкостный, и сказала, что приятелю мужа могла бы уступить его дешево. Таммемяги ответил, что ковер недурен, но ему ни к чему, у него самого этих ковров много, девать некуда. Паре роскошных ночных туфель из верблюжьей шерсти и пижаме в синюю и белую полоску также не удалось пленить Таммемяги.
В конце концов хозяйка достала откуда-то старую, потускневшую картину с мифологическим сюжетом, сказав, что эту вещь удалось приобрести задешево из коллекции фон Липгарта. Продавать она ее пока не собирается, но интересно узнать, сколько можно запросить за такую картину, а то, кого ни спросишь, все дают разную цену.
— Вы столько путешествовали, столько видели! Какое ваше мнение? Один знаток сказал, что за нее можно взять две тысячи крон. А мне дают только двадцать.
— Я в этих делах профан, — извинился Таммемяги.
«Хитрит, шельма, - подумала женщина, - небось сам не
прочь купить вещь по дешевке».
Когда Таммемяги остался один, внимание его привлекла небольшая стопка книжек на фортепиано. Интересно, что тут читают...
В руки ему попалась книжка из серии, носившей длинное заглавие, написанное готическими буквами: «Господа Еговы, Бога Неба и Земли и Сына Божия Иисуса Христа молниеподобные скрижали и вечное евангелие и слово, и извечного царства мирного жития извечная книга, изданная для мира и мирян Г. Шнейдером, Таллин, 1931 года».
С книжкой в руке Таммемяги подошел к окну. Нет, он не ошибся, на книге ясно было напечатано: 1931 год.
Попадались и другие брошюры духовного содержания, как : «Труба, пробуждающая от греховного сна», «Некоторые перлы истины для опоры тем, кто сражается против греха» и другое.
Таммемяги как раз был занят рассматриванием этих идиотских книжек, когда снова вошла хозяйка.
— Интересуетесь книгами? — спросила она Таммемяги. — Это не мои. Мне принесли их, чтоб я нашла покупателей. Я ведь часто встречаюсь с верующими. Да только на книгах не наживешься.
Она говорила об этом так же простодушно, как о своих курах и корме для них.
«Вот в какую среду попал Михкель»! - подумал Таммемяги.
В сущности жизнь Михкёля Саара никогда не текла гладко. После подавления декабрьского восстания, в котором он принимал активное участие, ему пришлось бежать. Вместе с мужем своей сестры, отцом Пауля, они попытались пробраться через восточную границу, но это им не удалось. Зятя застрелили, сам Михкель сумел скрыться, но потом ему все же пришлось отсидеть в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116