И не кто иной, как я, именно я, рьяно защищал это положение, а тут вдруг приходишь ты и требуешь, чтоб я же первым отступился от своего непоколебимого принципа и допустил какие-то исключения!
.Поток красноречия прорвал плотину, и началась целая лекция о всевозможных юридических премудростях. Кянду не доставляло никакого удовольствия следить за ходом мысли этого безнадежного схоласта. Он терпеливо дождался конца тирады и сказал.
— Я и не требую вмешательства. Перед тобой на столе стоит телефон. Ты только узнай, долго ли еще собираются вести следствие и держать под замком невинного человека. Большего я и не требую.
Премьер-министр пренебрежительно усмехнулся над наивностью Кянда, словно имел дело со студентом, который на экзамене проявляет невежество.
— Неужели ты не понимаешь, как истолковали бы мой звонок следственные органы? Разумеется, не только как вмешательство, но и как давление со стороны высшей государственной власти! Какую тень это бросило бы на меня, как на ее представителя!
«Тупица он или трус»? — спросил себя Кянд, глядя на премьер-министра, чья усмешка выражала злорадство, сожаление к невежеству посетителя, желание поскорее от него отделаться и тупое самодовольство, Не было никакого смысла продолжать беседу.
— Но перейдем к делу, — несколько мягче сказал премьер. — Сам знаешь, у меня мало времени, государственные дела... Чем я могу помочь тебе?
— По-видимому, ничем, - ответил Кянд и решительно поднялся. — Я уже все сказал.
— И это все! — удивился премьер, даже не скрывая радости по поводу ухода посетителя. — Жаль, жаль, что ты уже уходишь...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Профессор Кянд не надеялся, что от президента ему удастся добиться большего, чем от премьер-министра, но, взявшись за дело, он уже не хотел бросать его и потому, спустившись с Тоомпеа, взял извозчика и поехал в Кадриорг. Чем бы дело ни кончилось, он сможет
наконец проверить свое подозрение в том, что выпад против него не случаен...
Высокая железная ограда отделяла президентский дворец от парка Кадриорг. Благодаря ей люди не докучали взгляду властителя, когда он смотрел в окно. Он видел лишь покрытые снегом деревья, клумбы и фонтан, и кругом царили те же блаженная тишина и спокойствие, что в Оруском замке. Задумав сделать своей резиденцией замок, построенный Петром Первым, глава государства выставил отсюда музей искусств, отведя под него какое-то пропахшее пивом ресторанное помещение.
Кянд ошибался, надеясь сразу попасть на аудиенцию. На него посмотрели как на непрактичного простачка, не имеющего и понятия о правительственных делах. Он и сам подивился на свою упорную настойчивость, благодаря которой ему все же удалось попасть в список тех, кто желал завтра попасть на прием.
На следующее утро он быстро поднялся по лестнице, покрытой ковром-, совершенно заглушавшим шаги, и оказался в большом белом зале, где царила мертвая тишина и где было свежо — изо рта шел пар. Кянд кашлянул, и зал ответил глухим гулом, словно рассерженный непривычным нарушением тишины.
Неподвижно, точно монумент, восседал диктатор в своем кабинете за дубовым столом, на котором все предметы были большими и тяжелыми. Хрустальная чернильница отличалась такими размерами, что в нее можно было бы обмакнуть метлу. За спиной президента в застекленном шкафу красовались ряды толстых, переплетенных в кожу томов с золотым тиснением на корешках: «Государственный вестник».
Войдя в кабинет и посмотрев издали на большеротое лицо президента, Кянд сразу вспомнил давнишнюю карикатуру, изображавшую лягушку на кочке. На миг у него возникла надежда, что его тут, быть может, и поймут. Ведь президент на своей шкуре испытал, что значит карикатура...
Властитель протянул профессору руку, даже не привстав со своего трона. Едва Кянд сел и собрался произнести вступительные слова, как президент заговорил сам.
— Вот видите, как велика моя республика! Ваше имя мне знакомо, несколько лет назад я даже читал ваши труды, правда, не помню, о чем они, и вот только сегодня впервые вижу вас. Да, в последние годы я так загружен государственной работой, что не остается времени на то, чтоб заниматься другими, посторонними делами. Но мне все же очень приятно увидеться наконец с одним из наших ученых. Если не ошибаюсь, вы языковед? Я, господин Кянд, тоже, видите ли, занимался языкознанием. Бился в свое время с эстонским
языком, когда приходилось переводить законы. Но мне бы хотелось поговорить не об этом, а о другом. Ко мне приходил жаловаться на вас, языковедов, некий, некий... Ах, вечно я забываю фамилии... Он будто бы несколько раз к вам обращался, а вы не уделили ему никакого внимания, вы отнеслись к нему с презрением, потому что у него, дескать, нет диплома... Но знаете, господин... господин...
И он заговорил о человеке, нелепые лингвистические домыслы которого Кянд помнил очень хорошо. По мнению этого человека, еще Адам и Ева в райском саду говорили по-эстонски.
— Ну ладно, вы его не признаете и знать не хотите, у него нет высшего образования. Но понимаете ли вы, какую славу он создает всему эстонскому народу? По-моему, он сумел неопровержимо доказать, что эстонский язык старше греческого, латинского и еврейского. Насколько я знаю, до сих пор шумерский язык считался таким языком, родства которого с каким-либо из известных языков никому не удавалось установить. Но теперь эта тайна открыта! Рассудите сами, что это значит, если нам удалось напасть на след своих предков. Отсюда вам и надо исходить в дальнейшей работе и двигаться вперед по этому следу. Но вы стыдитесь величий наших прародителей, семисотлетнее рабство еще в крови у вас. Вы предпочитаете копаться в мелочах и не хотите замечать человека, который создает славу нашему народу.
И, все более воодушевляясь от собственных слов, он продолжал :
— Но я скажу вам, ученым, одно: у вас не все в порядке, раз вы так обходитесь с талантливыми людьми. Кто бы взял под защиту этого человека, если бы не я? Никто! Этому эстонцу пришлось бы умереть с голоду, если б я не поддержал его из своих фондов. И до чего же вы все там мелкотравчаты! Вы не видите дальше собственного носа, и нам, государственным людям, умудренным опытом, приходится вас выручать. Взять хоть проблему профессуры по немецкой литературе и языку. Вы там всё упрямитесь, сеете вражду между нами и немцами. А это ни к чему, особенно теперь-, когда у нас должны быть с ними наилучшие отношения. Кто знает, куда нас приведет высшее соизволение судьбы. Может быть, под крыло Германии. Допустимо ли при этом поведение, подобное вашему?
Профессору Кянду тоже хотелось вставить словечко, но ему это не удавалось, так как президент все больше распалялся от своих речей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
.Поток красноречия прорвал плотину, и началась целая лекция о всевозможных юридических премудростях. Кянду не доставляло никакого удовольствия следить за ходом мысли этого безнадежного схоласта. Он терпеливо дождался конца тирады и сказал.
— Я и не требую вмешательства. Перед тобой на столе стоит телефон. Ты только узнай, долго ли еще собираются вести следствие и держать под замком невинного человека. Большего я и не требую.
Премьер-министр пренебрежительно усмехнулся над наивностью Кянда, словно имел дело со студентом, который на экзамене проявляет невежество.
— Неужели ты не понимаешь, как истолковали бы мой звонок следственные органы? Разумеется, не только как вмешательство, но и как давление со стороны высшей государственной власти! Какую тень это бросило бы на меня, как на ее представителя!
«Тупица он или трус»? — спросил себя Кянд, глядя на премьер-министра, чья усмешка выражала злорадство, сожаление к невежеству посетителя, желание поскорее от него отделаться и тупое самодовольство, Не было никакого смысла продолжать беседу.
— Но перейдем к делу, — несколько мягче сказал премьер. — Сам знаешь, у меня мало времени, государственные дела... Чем я могу помочь тебе?
— По-видимому, ничем, - ответил Кянд и решительно поднялся. — Я уже все сказал.
— И это все! — удивился премьер, даже не скрывая радости по поводу ухода посетителя. — Жаль, жаль, что ты уже уходишь...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Профессор Кянд не надеялся, что от президента ему удастся добиться большего, чем от премьер-министра, но, взявшись за дело, он уже не хотел бросать его и потому, спустившись с Тоомпеа, взял извозчика и поехал в Кадриорг. Чем бы дело ни кончилось, он сможет
наконец проверить свое подозрение в том, что выпад против него не случаен...
Высокая железная ограда отделяла президентский дворец от парка Кадриорг. Благодаря ей люди не докучали взгляду властителя, когда он смотрел в окно. Он видел лишь покрытые снегом деревья, клумбы и фонтан, и кругом царили те же блаженная тишина и спокойствие, что в Оруском замке. Задумав сделать своей резиденцией замок, построенный Петром Первым, глава государства выставил отсюда музей искусств, отведя под него какое-то пропахшее пивом ресторанное помещение.
Кянд ошибался, надеясь сразу попасть на аудиенцию. На него посмотрели как на непрактичного простачка, не имеющего и понятия о правительственных делах. Он и сам подивился на свою упорную настойчивость, благодаря которой ему все же удалось попасть в список тех, кто желал завтра попасть на прием.
На следующее утро он быстро поднялся по лестнице, покрытой ковром-, совершенно заглушавшим шаги, и оказался в большом белом зале, где царила мертвая тишина и где было свежо — изо рта шел пар. Кянд кашлянул, и зал ответил глухим гулом, словно рассерженный непривычным нарушением тишины.
Неподвижно, точно монумент, восседал диктатор в своем кабинете за дубовым столом, на котором все предметы были большими и тяжелыми. Хрустальная чернильница отличалась такими размерами, что в нее можно было бы обмакнуть метлу. За спиной президента в застекленном шкафу красовались ряды толстых, переплетенных в кожу томов с золотым тиснением на корешках: «Государственный вестник».
Войдя в кабинет и посмотрев издали на большеротое лицо президента, Кянд сразу вспомнил давнишнюю карикатуру, изображавшую лягушку на кочке. На миг у него возникла надежда, что его тут, быть может, и поймут. Ведь президент на своей шкуре испытал, что значит карикатура...
Властитель протянул профессору руку, даже не привстав со своего трона. Едва Кянд сел и собрался произнести вступительные слова, как президент заговорил сам.
— Вот видите, как велика моя республика! Ваше имя мне знакомо, несколько лет назад я даже читал ваши труды, правда, не помню, о чем они, и вот только сегодня впервые вижу вас. Да, в последние годы я так загружен государственной работой, что не остается времени на то, чтоб заниматься другими, посторонними делами. Но мне все же очень приятно увидеться наконец с одним из наших ученых. Если не ошибаюсь, вы языковед? Я, господин Кянд, тоже, видите ли, занимался языкознанием. Бился в свое время с эстонским
языком, когда приходилось переводить законы. Но мне бы хотелось поговорить не об этом, а о другом. Ко мне приходил жаловаться на вас, языковедов, некий, некий... Ах, вечно я забываю фамилии... Он будто бы несколько раз к вам обращался, а вы не уделили ему никакого внимания, вы отнеслись к нему с презрением, потому что у него, дескать, нет диплома... Но знаете, господин... господин...
И он заговорил о человеке, нелепые лингвистические домыслы которого Кянд помнил очень хорошо. По мнению этого человека, еще Адам и Ева в райском саду говорили по-эстонски.
— Ну ладно, вы его не признаете и знать не хотите, у него нет высшего образования. Но понимаете ли вы, какую славу он создает всему эстонскому народу? По-моему, он сумел неопровержимо доказать, что эстонский язык старше греческого, латинского и еврейского. Насколько я знаю, до сих пор шумерский язык считался таким языком, родства которого с каким-либо из известных языков никому не удавалось установить. Но теперь эта тайна открыта! Рассудите сами, что это значит, если нам удалось напасть на след своих предков. Отсюда вам и надо исходить в дальнейшей работе и двигаться вперед по этому следу. Но вы стыдитесь величий наших прародителей, семисотлетнее рабство еще в крови у вас. Вы предпочитаете копаться в мелочах и не хотите замечать человека, который создает славу нашему народу.
И, все более воодушевляясь от собственных слов, он продолжал :
— Но я скажу вам, ученым, одно: у вас не все в порядке, раз вы так обходитесь с талантливыми людьми. Кто бы взял под защиту этого человека, если бы не я? Никто! Этому эстонцу пришлось бы умереть с голоду, если б я не поддержал его из своих фондов. И до чего же вы все там мелкотравчаты! Вы не видите дальше собственного носа, и нам, государственным людям, умудренным опытом, приходится вас выручать. Взять хоть проблему профессуры по немецкой литературе и языку. Вы там всё упрямитесь, сеете вражду между нами и немцами. А это ни к чему, особенно теперь-, когда у нас должны быть с ними наилучшие отношения. Кто знает, куда нас приведет высшее соизволение судьбы. Может быть, под крыло Германии. Допустимо ли при этом поведение, подобное вашему?
Профессору Кянду тоже хотелось вставить словечко, но ему это не удавалось, так как президент все больше распалялся от своих речей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116