Глаза его выпучились, лицо покраснело до самых ушей, а нижняя челюсть грозно выдвинулась вперед.
— Да и что он такое вообще, ваш университет? Кого он воспитывает? Сколько государственных денег вы бросаете
на ветер? Нам не нужны сторожа и дворники с высшим образованием. Если все сыновья и дочери крестьян попадут в университет, то кто же будет хозяйничать на хуторе? Того и гляди, что батраки и рабочие потребуют дарового высшего образования! Хотел бы я знать, кто тогда будет работать у станка и в поле? Кто нас обеспечит хлебом? К чему мы таким образом придем? Кого мы воспитываем? Одних бунтовщиков. Множим ряды безработной интеллигенции. В прошлом году я амнистировал политических преступников, понадеялся, что они возьмутся за ум, Но посмотрите, чем они занимаются...
Президент выдвинул ящик и достал листовку.
— Теперь, когда весь мир ввергнут в хаос, когда мы должны быть едины, чтоб уцелеть, среди народа появились подстрекатели, восстанавливающие людей против правительства и против меня.
И голосом, в котором слышались нотки жалости к самому себе, он продолжал:
— Вы уже немолодой человек, вы поймете, чего я только не пережил, каких только тревог не испытал. Я уже стар, но говорю вам: пока я жив, не позволю своему народу встать на путь мятежа и анархии. В девятьсот пятом году и я был радикалом. А теперь? К чему теперь беспорядки, ведь мы сами хозяева своей страны, государственная власть в наших руках. Теперь у нас только одна забота: как ее удержать. Время сложное. У наших соседей, латышей и литовцев,, те же заботы, и мы никогда не были с ними так дружны, как сейчас. Хозяйственники и военные, земледельцы и государственные служащие трех наших государств — все, все собираются теперь на общие конференции и ездят друг к другу в гости. Только вы, ученые, все еще в стороне, словно вас это не касается. О чем вы там думаете? Наступил последний срок исправить эту ошибку. И хорошо, что я получил возможность поговорить с вами лично. Когда вернетесь, переговорите со своими коллегами. И вам следует вступить в тесный контакт с латышами и литовцами. Поставьте вопрос о конференции. У вас, языковедов, нашлись бы темы для совместного обсуждения. Латыши, как я слышал, считают себя более древним народом, чем мы. Они утверждают, будто еще Моисей говорил на их языке. Расследуйте со своей стороны досконально, действительно ли это так. Если так, ну, тогда, в конце концов, можете и уступить им в этом вопросе, договоритесь там между собой. Теперь нам не до разногласий... Потому что, если впрямь настанет время великих испытаний... Во всяком случае, если вам тут понадобится помощь и поддержка, обратитесь ко «мне. В таких случая никогда не отказываю в помощи.
Президент поднялся. Через стол он протянул руку профессору. Аудиенция кончилась.
Кянд, обычно такой уравновешенный, выйдя из дворца и оставив за спиной железные ворота, не выдержал и расхохотался до слез. Все его напряжение разрядилось в этом смехе. Хорошо, что поблизости никого не было, а то его сочли бы слабоумным. Лишь выйдя из парка к морю, он успокоился.
Перед ним простиралась снежная равнина, сливавшаяся вдалеке с небом. Слева виднелся окутанный синеватой дымкой город с его башнями и фабричными трубами.
Оба визита к властям вдруг словно отступили куда-то в далекое прошлое. О них можно было думать спокойно, иронически. Разумеется, не следовало быть таким наивным, можно было заранее угадать, что все его просьбы о помощи ни к чему не приведут.
Прежде Кянд был бы оскорблен подобным отношением, он ощутил бы одиночество, роковую обособленность интеллигента и снова замкнулся бы в своей раковине, но теперь все было несколько иначе. Он уже не чувствовал себя одиночкой. Нет, отношение к себе он воспринял не как личную обиду, а как вызов. Вызов не только ему, но и многим тысячам людей; с которыми он вдруг почувствовал себя связанным душой и телом. Эти там, за железной оградой, окончательно оторвались от народа. Рано или поздно им придется уступить место новым людям, тем, что пока еще молча склоняются над своими станками и рабочими столами. Когда-нибудь наступит это время, как неизбежно наступит весна, которая поможет этим кустам и деревьям сбросить с плеч снежную ношу и дружно зазеленеть...
Когда вечером в гостинице Кянд принялся проглядывать газеты, ему прежде всего бросилось в глаза сообщение об окончательном прорыве линии Маннергейма.
— Я говорил, я поступал правильно! — воскликнул он с радостью.
Все унижения этого дня словно ветром сдуло. Линии Зигфрида и Мажино еще стоят, как и стояли, никто их еще не прорвал, а более мощная линия, линия Маннергейма* последнее слово фортификационного искусства, сметена!
Кянд не мог больше усидеть в комнате. Он спустился вниз, надеясь поделиться с кем-нибудь обуревавшими его чувствами и мыслями.
В вестибюле он увидел командира Красной Армии, который застегивал шинель. Кянд сразу подошел к нему и поздравил его с большими победами.
— А вы не боитесь? — спросил командир,, слегка улыбнувшись.
— Кого я должен бояться? - удивился Кянд.
— У вас тут арестовывают людей только за то, что они заговаривают с красноармейцем.,. А вы осмелились открыто пожать мне руку...
Кянд невольно оглянулся.
— Чего бояться? Ваши победы совершат переворот и в головах людей...
Командиру, однако, не захотелось пускаться в дальнейшие разговоры с незнакомым человеком, он извинился, приложил руку к козырьку и, уходя, произнес несколько скептически :
— Совершат переворот и в головах людей? Посмотрим...
Эта нотка сомнения сразу отрезвила Кянда. Неужели
командиру не верилось, что теперь и тут начнут вернее оценивать обстановку и делать правильные выводы из событий? Быть может, у него имелись достаточные основания для сомнений?
Вернувшись на следующее утро домой, Кянд сказал дочери:
— Ты была права, Рут. Действительно, не стоило обивать пороги власть имущих. С моей стороны было наивно на что-то надеяться. Но теперь с этим покончено. Надо идти своим путем...
— Каким? - спросила Рут, испугавшись, что отец теперь махнет на все рукой и засядет в своем кабинете.
— Путем борьбы, если тебе больше нравится это слово. Я говорю не о своей личности. Это теперь не существенно... У меня такое чувство, будто мы стоим перед неизбежным большим переломом...
Две недели спустя Рут неожиданно получила письмо от Пауля.
Случилось невероятное: его выпустили из тюрьмы, он был свободен!
Может быть, подействовала поездка отца в Таллин?
Нет, подействовали совсем иные обстоятельства. Тамошние друзья и товарищи Пауля, особенно Ласн и Пюви, приложили все усилия, чтоб его поскорей освободили. Каждому было ясно, что с ним поступили незаконно и что его держат под арестом только для того, чтоб полиции было удобнее наблюдать за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Да и что он такое вообще, ваш университет? Кого он воспитывает? Сколько государственных денег вы бросаете
на ветер? Нам не нужны сторожа и дворники с высшим образованием. Если все сыновья и дочери крестьян попадут в университет, то кто же будет хозяйничать на хуторе? Того и гляди, что батраки и рабочие потребуют дарового высшего образования! Хотел бы я знать, кто тогда будет работать у станка и в поле? Кто нас обеспечит хлебом? К чему мы таким образом придем? Кого мы воспитываем? Одних бунтовщиков. Множим ряды безработной интеллигенции. В прошлом году я амнистировал политических преступников, понадеялся, что они возьмутся за ум, Но посмотрите, чем они занимаются...
Президент выдвинул ящик и достал листовку.
— Теперь, когда весь мир ввергнут в хаос, когда мы должны быть едины, чтоб уцелеть, среди народа появились подстрекатели, восстанавливающие людей против правительства и против меня.
И голосом, в котором слышались нотки жалости к самому себе, он продолжал:
— Вы уже немолодой человек, вы поймете, чего я только не пережил, каких только тревог не испытал. Я уже стар, но говорю вам: пока я жив, не позволю своему народу встать на путь мятежа и анархии. В девятьсот пятом году и я был радикалом. А теперь? К чему теперь беспорядки, ведь мы сами хозяева своей страны, государственная власть в наших руках. Теперь у нас только одна забота: как ее удержать. Время сложное. У наших соседей, латышей и литовцев,, те же заботы, и мы никогда не были с ними так дружны, как сейчас. Хозяйственники и военные, земледельцы и государственные служащие трех наших государств — все, все собираются теперь на общие конференции и ездят друг к другу в гости. Только вы, ученые, все еще в стороне, словно вас это не касается. О чем вы там думаете? Наступил последний срок исправить эту ошибку. И хорошо, что я получил возможность поговорить с вами лично. Когда вернетесь, переговорите со своими коллегами. И вам следует вступить в тесный контакт с латышами и литовцами. Поставьте вопрос о конференции. У вас, языковедов, нашлись бы темы для совместного обсуждения. Латыши, как я слышал, считают себя более древним народом, чем мы. Они утверждают, будто еще Моисей говорил на их языке. Расследуйте со своей стороны досконально, действительно ли это так. Если так, ну, тогда, в конце концов, можете и уступить им в этом вопросе, договоритесь там между собой. Теперь нам не до разногласий... Потому что, если впрямь настанет время великих испытаний... Во всяком случае, если вам тут понадобится помощь и поддержка, обратитесь ко «мне. В таких случая никогда не отказываю в помощи.
Президент поднялся. Через стол он протянул руку профессору. Аудиенция кончилась.
Кянд, обычно такой уравновешенный, выйдя из дворца и оставив за спиной железные ворота, не выдержал и расхохотался до слез. Все его напряжение разрядилось в этом смехе. Хорошо, что поблизости никого не было, а то его сочли бы слабоумным. Лишь выйдя из парка к морю, он успокоился.
Перед ним простиралась снежная равнина, сливавшаяся вдалеке с небом. Слева виднелся окутанный синеватой дымкой город с его башнями и фабричными трубами.
Оба визита к властям вдруг словно отступили куда-то в далекое прошлое. О них можно было думать спокойно, иронически. Разумеется, не следовало быть таким наивным, можно было заранее угадать, что все его просьбы о помощи ни к чему не приведут.
Прежде Кянд был бы оскорблен подобным отношением, он ощутил бы одиночество, роковую обособленность интеллигента и снова замкнулся бы в своей раковине, но теперь все было несколько иначе. Он уже не чувствовал себя одиночкой. Нет, отношение к себе он воспринял не как личную обиду, а как вызов. Вызов не только ему, но и многим тысячам людей; с которыми он вдруг почувствовал себя связанным душой и телом. Эти там, за железной оградой, окончательно оторвались от народа. Рано или поздно им придется уступить место новым людям, тем, что пока еще молча склоняются над своими станками и рабочими столами. Когда-нибудь наступит это время, как неизбежно наступит весна, которая поможет этим кустам и деревьям сбросить с плеч снежную ношу и дружно зазеленеть...
Когда вечером в гостинице Кянд принялся проглядывать газеты, ему прежде всего бросилось в глаза сообщение об окончательном прорыве линии Маннергейма.
— Я говорил, я поступал правильно! — воскликнул он с радостью.
Все унижения этого дня словно ветром сдуло. Линии Зигфрида и Мажино еще стоят, как и стояли, никто их еще не прорвал, а более мощная линия, линия Маннергейма* последнее слово фортификационного искусства, сметена!
Кянд не мог больше усидеть в комнате. Он спустился вниз, надеясь поделиться с кем-нибудь обуревавшими его чувствами и мыслями.
В вестибюле он увидел командира Красной Армии, который застегивал шинель. Кянд сразу подошел к нему и поздравил его с большими победами.
— А вы не боитесь? — спросил командир,, слегка улыбнувшись.
— Кого я должен бояться? - удивился Кянд.
— У вас тут арестовывают людей только за то, что они заговаривают с красноармейцем.,. А вы осмелились открыто пожать мне руку...
Кянд невольно оглянулся.
— Чего бояться? Ваши победы совершат переворот и в головах людей...
Командиру, однако, не захотелось пускаться в дальнейшие разговоры с незнакомым человеком, он извинился, приложил руку к козырьку и, уходя, произнес несколько скептически :
— Совершат переворот и в головах людей? Посмотрим...
Эта нотка сомнения сразу отрезвила Кянда. Неужели
командиру не верилось, что теперь и тут начнут вернее оценивать обстановку и делать правильные выводы из событий? Быть может, у него имелись достаточные основания для сомнений?
Вернувшись на следующее утро домой, Кянд сказал дочери:
— Ты была права, Рут. Действительно, не стоило обивать пороги власть имущих. С моей стороны было наивно на что-то надеяться. Но теперь с этим покончено. Надо идти своим путем...
— Каким? - спросила Рут, испугавшись, что отец теперь махнет на все рукой и засядет в своем кабинете.
— Путем борьбы, если тебе больше нравится это слово. Я говорю не о своей личности. Это теперь не существенно... У меня такое чувство, будто мы стоим перед неизбежным большим переломом...
Две недели спустя Рут неожиданно получила письмо от Пауля.
Случилось невероятное: его выпустили из тюрьмы, он был свободен!
Может быть, подействовала поездка отца в Таллин?
Нет, подействовали совсем иные обстоятельства. Тамошние друзья и товарищи Пауля, особенно Ласн и Пюви, приложили все усилия, чтоб его поскорей освободили. Каждому было ясно, что с ним поступили незаконно и что его держат под арестом только для того, чтоб полиции было удобнее наблюдать за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116