Выписать вексель — это же плевое дело! Словно бы отгадав мысли Нагайниса, Удрис заметил:
— Но векселя ты мне во всяком случае дашь с надежными жирантами.
— Моя подпись дороже всяких жирантов. Если тебе этого мало, нам не о чем толковать.
— Твоя подпись и так ни черта не стоит, а без жирантов еще на двадцать процентов дешевле. Только на таких условиях я могу принять твои векселя. Иначе самому придется по ним приплачивать, а это мне вовсе не улыбается.
— Интересно, как оно могло бы тебе улыбнуться! Что ты можешь приплатить, если сам гол как сокол и по уши в долгах?
— У тебя тоже все описано. Может, и мышеловки тебе уже не принадлежат, — засмеялся Удрис и снова наполнил рюмки.После долгого торга сошлись на том, что Нагаинис дает векселей на пять тысяч лат, а получит акций на две с половиной. Даже такую сделку Нагаинис считал выгодной, поскольку он уже забрал у Сескнса на покупку акций тысячу лат наличными деньгами. Из Сескиса он надеялся выжать еще пятьсот лат, и тогда окажется, что он вовсе уже не так много переплатит за акции против их биржевого курса на наличные деньги. Удрис, в свою очередь, прикидывал, какие несомненные недостачи в кассе «Крауи» он покроет сомнительными векселями Нагайниса. Таким образом, обе стороны были удовлетворены сделкой и оставалось
лишь выписать векселя. Кельнер принес письменные принадлежности, а вексельные бланки у Удриса, как у заправского банкира, были всегда в кармане. Когда все было сделано и векселя в подписанном виде вернулись к Удрису в карман, коммерсантам больше не о чем было говорить. Ненадолго еще остановились на ловкой рекламе Цеплиса, и Нагаинис похвастал, что не спустит с Цеплиса глаз. Потом они расстались и разошлись всяк в свою сторону.
Нагаинис последнее время вынужден был ходить пешком, так как машина была нужна его дочери Валентине для катания с женихом. Валентина была не из красавиц и к тому же совершенно без образования, но тем не менее старший лейтенант Эдмунд Саусайс влюбился в нее. Возможно, здесь сыграли роль также крупные предприятия и хваленое отцовское богатство, но Нагайниса это ничуть не беспокоило. Более того, он даже сам однажды в разговоре дал Эдмунду понять, что приданое Валентины будет не из легковесных. Хитрость Нагайниса удалась — Саусайс вскоре попросил руки Валентины. Это лишь возвысило его в глазах Нагайниса. Старый фабрикант отлично понимал, что в наше время ничто не делается, без коммерческого расчета. Если же кто-нибудь и поступает иначе, то в глазах Нагайниса такой человек ничего не стоит и такому он вовсе даже и не отдал бы свою единственную дочь. Пусть Валентина и Эдмунд покатаются! Сам он может пока походить пешком. Вот когда молодые поженятся, пешком будут ходить они: тогда уж им некуда будет торопиться. А машину Нагаинис опять возьмет, себе. Чтоб молодые не избаловались! Иначе у них и приданое скоро испарится... Так рассуждал Нагаинис, шагая домой из погребка. Лицо его побагровело от выпитого, но, шаги были четки и упруги. Он покусывал наполовину выкуренную погасшую сигару— зажигать ее не хотелось.
Улицы-были тихи, еще не слышно вечернего гомона. Нагаинис вспомнил об Удрисе. Лишь бы все это сошло как следует! Если Удрис раньше времени распустит язык, Цеплис насторожится. А если уж он почует, что Удрис действует по заданию Нагайниса, акций им не
видать как своих, ушей! Неужели Удрис не сумеет довести до конца такое пустяшное дело? Смекалки-то у него всегда хватало... Надо бы еще встретиться с Сескисом, но Нагайние поленился. Может быть, вечером, а сейчас уже не стоит.
Ян Удрис из ресторана сейчас же отправился в «Краую» и положил векселя Нагайниса в несгораемый шкаф. Все-таки грехов станет на пять тысяч лат меньше, — подумал он. Теперь только надо собирать векселя от живых и мертвых, может быть, еще и удастся выкрутиться. Денег не будет, зато полон шкаф векселей. И что это за банк, который хранит деньги в шкафу? Деньги должны ходить по свету и зарабатывать деньги, чтобы акционерам банка доставались дивиденды. Какой же я был бы директор-распорядитель, если бы не старался выгодно оборачивать банковские капиталы? Ну понятно, если хочешь получить большую прибыль, надо и рисковать больше. Поэтому никто не смеет сердиться, если часть векселей останется непогашенной и на них придется потерпеть убыток. Я окажусь всего лишь неосторожным, но в моих действиях не будет злого умысла и я не буду растратчиком. Да, в самом деле я не буду растратчиком. И это слово прицепилось к Удрису, как репей. «Кто же тогда, собственно, растратчик и почему это люди готовы назвать так всякого, кто даже лишней бутылки пива себе не позволит? Вообще очень неправильно бросаться словами, смысл и значение которых не совсем-то по-нятйы. Растратчиком следовало бы называть лишь того, кто проматывает чужие деньги десятками миллионов. А тысячи — это совсем не растрата. Особенно, если я мог истратить гораздо больше, нежели я истратил. Тут-то как раз и должны были бы выявиться смягчающие вину обстоятельства, ибо это доказывает, что, по сути дела, я не растратчик. Но разве ревизоры и суд способны это понять? Придерживаясь буквы закона, они засудят меня за сантимы точно так же, как засудили бы за миллионы. И Удрис опять пожалел, что не до конца разорил «Краую». Тогда бы уже знал, за что сидеть, и не рассчитывал на спасенье. А теперь он будет только полумошенником, прикарманившим чу-
жие сантимы и не осмелившимся дотронуться до миллионов. Да, такой вызовет у людей не восхищение, не зависть. Разве только пожалеют его как бедного неудачника. И Удрис рассердился на самого себя.
Хотя бухгалтер Цезарь Цауне и стал теперь свободнее, так как Цеплис уже не возил его повсюду с собой, времени однако же оставалось немного. Работы в акционерном обществе с каждым днем прибавлялось, и Цауне должен был нажимать вовсю, чтобы справиться. Странным было и отношение директора. Всегда корректное и в то же время скрыто-ироническое. И госпожа Цеплис, приходя в контору, относилась к Цауне насмешливо, называя его своим молчаливым обожателем. Все это Цауне стерпел бы, но глупее всего было то, что в таких случаях он краснел до самых кончиков ушей. Берта над этим румянцем подсмеивалась, а Цеплис постоянно острил, что Цауне таким способом показывает, какого цвета должны быть кирпичи. Он знал, что краснеть глупо, но не мог совладать с собой. Поэтому, когда Берта входила в контору, он с головой зарывался в книги и делал вид, будто не замечает ее. Но Берта всегда здоровалась с ним и отпускала какое-нибудь насмешливое замечание, на которое Цауне не мог ничего ответить, а только смущался.
С Мильдой Меднис он не встречался уже очень давно. После того вечера у Цеплисов ему было невыразимо стыдно перед Мильдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— Но векселя ты мне во всяком случае дашь с надежными жирантами.
— Моя подпись дороже всяких жирантов. Если тебе этого мало, нам не о чем толковать.
— Твоя подпись и так ни черта не стоит, а без жирантов еще на двадцать процентов дешевле. Только на таких условиях я могу принять твои векселя. Иначе самому придется по ним приплачивать, а это мне вовсе не улыбается.
— Интересно, как оно могло бы тебе улыбнуться! Что ты можешь приплатить, если сам гол как сокол и по уши в долгах?
— У тебя тоже все описано. Может, и мышеловки тебе уже не принадлежат, — засмеялся Удрис и снова наполнил рюмки.После долгого торга сошлись на том, что Нагаинис дает векселей на пять тысяч лат, а получит акций на две с половиной. Даже такую сделку Нагаинис считал выгодной, поскольку он уже забрал у Сескнса на покупку акций тысячу лат наличными деньгами. Из Сескиса он надеялся выжать еще пятьсот лат, и тогда окажется, что он вовсе уже не так много переплатит за акции против их биржевого курса на наличные деньги. Удрис, в свою очередь, прикидывал, какие несомненные недостачи в кассе «Крауи» он покроет сомнительными векселями Нагайниса. Таким образом, обе стороны были удовлетворены сделкой и оставалось
лишь выписать векселя. Кельнер принес письменные принадлежности, а вексельные бланки у Удриса, как у заправского банкира, были всегда в кармане. Когда все было сделано и векселя в подписанном виде вернулись к Удрису в карман, коммерсантам больше не о чем было говорить. Ненадолго еще остановились на ловкой рекламе Цеплиса, и Нагаинис похвастал, что не спустит с Цеплиса глаз. Потом они расстались и разошлись всяк в свою сторону.
Нагаинис последнее время вынужден был ходить пешком, так как машина была нужна его дочери Валентине для катания с женихом. Валентина была не из красавиц и к тому же совершенно без образования, но тем не менее старший лейтенант Эдмунд Саусайс влюбился в нее. Возможно, здесь сыграли роль также крупные предприятия и хваленое отцовское богатство, но Нагайниса это ничуть не беспокоило. Более того, он даже сам однажды в разговоре дал Эдмунду понять, что приданое Валентины будет не из легковесных. Хитрость Нагайниса удалась — Саусайс вскоре попросил руки Валентины. Это лишь возвысило его в глазах Нагайниса. Старый фабрикант отлично понимал, что в наше время ничто не делается, без коммерческого расчета. Если же кто-нибудь и поступает иначе, то в глазах Нагайниса такой человек ничего не стоит и такому он вовсе даже и не отдал бы свою единственную дочь. Пусть Валентина и Эдмунд покатаются! Сам он может пока походить пешком. Вот когда молодые поженятся, пешком будут ходить они: тогда уж им некуда будет торопиться. А машину Нагаинис опять возьмет, себе. Чтоб молодые не избаловались! Иначе у них и приданое скоро испарится... Так рассуждал Нагаинис, шагая домой из погребка. Лицо его побагровело от выпитого, но, шаги были четки и упруги. Он покусывал наполовину выкуренную погасшую сигару— зажигать ее не хотелось.
Улицы-были тихи, еще не слышно вечернего гомона. Нагаинис вспомнил об Удрисе. Лишь бы все это сошло как следует! Если Удрис раньше времени распустит язык, Цеплис насторожится. А если уж он почует, что Удрис действует по заданию Нагайниса, акций им не
видать как своих, ушей! Неужели Удрис не сумеет довести до конца такое пустяшное дело? Смекалки-то у него всегда хватало... Надо бы еще встретиться с Сескисом, но Нагайние поленился. Может быть, вечером, а сейчас уже не стоит.
Ян Удрис из ресторана сейчас же отправился в «Краую» и положил векселя Нагайниса в несгораемый шкаф. Все-таки грехов станет на пять тысяч лат меньше, — подумал он. Теперь только надо собирать векселя от живых и мертвых, может быть, еще и удастся выкрутиться. Денег не будет, зато полон шкаф векселей. И что это за банк, который хранит деньги в шкафу? Деньги должны ходить по свету и зарабатывать деньги, чтобы акционерам банка доставались дивиденды. Какой же я был бы директор-распорядитель, если бы не старался выгодно оборачивать банковские капиталы? Ну понятно, если хочешь получить большую прибыль, надо и рисковать больше. Поэтому никто не смеет сердиться, если часть векселей останется непогашенной и на них придется потерпеть убыток. Я окажусь всего лишь неосторожным, но в моих действиях не будет злого умысла и я не буду растратчиком. Да, в самом деле я не буду растратчиком. И это слово прицепилось к Удрису, как репей. «Кто же тогда, собственно, растратчик и почему это люди готовы назвать так всякого, кто даже лишней бутылки пива себе не позволит? Вообще очень неправильно бросаться словами, смысл и значение которых не совсем-то по-нятйы. Растратчиком следовало бы называть лишь того, кто проматывает чужие деньги десятками миллионов. А тысячи — это совсем не растрата. Особенно, если я мог истратить гораздо больше, нежели я истратил. Тут-то как раз и должны были бы выявиться смягчающие вину обстоятельства, ибо это доказывает, что, по сути дела, я не растратчик. Но разве ревизоры и суд способны это понять? Придерживаясь буквы закона, они засудят меня за сантимы точно так же, как засудили бы за миллионы. И Удрис опять пожалел, что не до конца разорил «Краую». Тогда бы уже знал, за что сидеть, и не рассчитывал на спасенье. А теперь он будет только полумошенником, прикарманившим чу-
жие сантимы и не осмелившимся дотронуться до миллионов. Да, такой вызовет у людей не восхищение, не зависть. Разве только пожалеют его как бедного неудачника. И Удрис рассердился на самого себя.
Хотя бухгалтер Цезарь Цауне и стал теперь свободнее, так как Цеплис уже не возил его повсюду с собой, времени однако же оставалось немного. Работы в акционерном обществе с каждым днем прибавлялось, и Цауне должен был нажимать вовсю, чтобы справиться. Странным было и отношение директора. Всегда корректное и в то же время скрыто-ироническое. И госпожа Цеплис, приходя в контору, относилась к Цауне насмешливо, называя его своим молчаливым обожателем. Все это Цауне стерпел бы, но глупее всего было то, что в таких случаях он краснел до самых кончиков ушей. Берта над этим румянцем подсмеивалась, а Цеплис постоянно острил, что Цауне таким способом показывает, какого цвета должны быть кирпичи. Он знал, что краснеть глупо, но не мог совладать с собой. Поэтому, когда Берта входила в контору, он с головой зарывался в книги и делал вид, будто не замечает ее. Но Берта всегда здоровалась с ним и отпускала какое-нибудь насмешливое замечание, на которое Цауне не мог ничего ответить, а только смущался.
С Мильдой Меднис он не встречался уже очень давно. После того вечера у Цеплисов ему было невыразимо стыдно перед Мильдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111