— Цеплис навострил уши.
— Нет, но мы можем сверить корешки с выписками банка по нашему текущему счету, — Цауне показалось, что он нашел настоящее доказательство своим подозрениям.
— Хорошо, доставим господину Цауне это удоволь-
ствие! Мадемуазель Зиле, сегодня, отправляясь в банк, возьмите с собой корешки и сверьте их с нашим счетом. Бухгалтера ведь большие педанты и хотят еще раз проверить проверенное. Только не обижайтесь,-в денежных делах действительно нужна аккуратность.
— Зачем же я буду проверять сама себя? Пусть уж Цауне ревизует. Он же пользуется у вас доверием! — заупрямилась Аустра, метнув на Цауне уничтожающий взгляд.
— У господина Цауне своя работа в конторе. А вы поинтересуйтесь, не ошибаемся ли мы все. Ведь возможно и это. Но скажите мне, что у вас за жизнь будет в дальнейшем, если вы уже теперь не можете поладить друг с другом?
— Будем жить, как кошка с собакой! Мужчины ведь эгоисты и вечно хотят командовать женщинами. Они всегда ищут в работе женщин ошибки, которых там вовсе и нет. Господин Цауне ревнует из-за того, что вы ко мне' хорошо относитесь. Он хотел бы один командовать и пользоваться вашим расположением. — Аустра смеялась, кокетливо заглядывая в лицо широко улыбающемуся директору.
И, конечно, Аустра в тот же день установила, что выплаченные банком суммы полностью совпадают с корешками. Цауне должен был в присутствии Цеп-лиса извиниться перед Аустрой, и она его великодушно простила. А когда они опять остались вдвоем, Аустра по-хозяйски развалилась в кресле и, пикантно закинув ногу на ногу, сказала с усмешкой:
— Что, Цаунчик, получили щелчок по носу? Если нам стать друзьями, мы еще заживем припеваючи. Я не завистлива! Если мне хорошо, пусть будет хорошо и другим. Действуя заодно, мы бы могли ворочать большими делами.
— Этому никогда не бывать. Я хочу честно зарабатывать свой хлеб.
— Вот и говори с дураком! А разве я зарабатываю свой хлеб нечестно?
Бывшего директора-распорядителя ссудо-сберегательного товарищества «Крауя» Яна Удриса судили уже несколько раз подряд. Всякий раз его приговаривали к двум., трем, а то и четырем годам исправительного дома. Все приговоры Удрис выслушивал с легкой улыбкой. Он не защищался, не пытался оправдываться, а. чистосердечно сознавался во всем, что мог вспомнить. За ним значились растраты, ростовщичество, подделывание векселей, мошенничество, превышение власти и многие другие преступления. Статьи уложения о наказаниях, слетая с уст прокурора, одна за другой нападали на Удриса и острыми когтями раздирали его тело. Это были не слова, а ястребы, набрасывавшиеся, на Удриса, едва прокурор открывал рот. Хорошо, если бы разобрали все эти преступления без него и вовсе не водили бы Удриса в суд! Он бы хотел только узнать, сколько лет ему надо сидеть за все преступления по совокупности. Хотел честно отсидеть все эти годы, чтобы сойти в могилу со спокойным сердцем. Но еще не все его дела были закончены, и никто не мог сказать, сколько же, собственно, придется Удрису сидеть. Да он не очень-то интересовался этим. Как в банке, так и в тюрьме есть своя бухгалтерия, где сводятся все пассивы и активы..Бухгалтеры по много раз проверяют счета и редко ошибаются. Разве бухгалтер «Крауи» на суде не жонглировал цифрами, точно резиновыми мячиками? Удрису делалось просто жутко при виде подобной ловкости. Куда тем еще лезть со своей памятью, если записанные на бумаге цифры говорили столь ясным языком?
Удрис очень переменился. Он отрастил бороду, совсем поседел и теперь выглядел лет на двадцать старше своего возраста. Но внутренне Удрис обрел покой — похмелье, как видно, уже кончилось: «Хорошо бы сейчас с ясной головой взяться за руководство «Крауей» и возместить все убытки! — размышлял он. — Но нет, мне уж этого не позволят. Они хотят, чтобы я годами в тюрьме передумывал то, что мне ясно уже сейчас. Завести бы в каждой тюрьме такой аппарат, с помощью которого начальство могло бы наблюдать за очищением мозгов у заключенных. Тех, у
кого мозг очистился от зародышей зла, надо не кормить понапрасну, а отпускать на свободу. Как может суд знать, сколько времени потребуется на мое исправление? Если я сознаюсь в преступлении, на меня накладывают меньшее наказание. Если же отрицаю вину, наказание всегда тяжелее. Часто я отрицаю какой-нибудь факт только потому, что не помню его, а сознаваться в том, чего не помнишь, — это же опять новое преступление: с помощью лжи я пытался бы уменьшить себе наказание. Ведь большинство моих преступлений совершено в нетрезвом виде. Размякшим в спирту мозгам недостает твердости, и они легко поддаются всяческим соблазнам. Разве я могу теперь вспомнить все, что натворил спьяну? Трезвому мне и самому интересно заглянуть в обвинительное заключение. Там мне открываются такие вещи, каких я никогда не ожидал от самого себя. Но ресторанная музыка, пьяные голоса и близость улыбающихся женщин— это все одурманивает. Голова кружится, и глаза уже ничего не различают. Как хорошо тогда попасть в тюрьму и поискать ясности во всем позабытом! Вначале кажется, что теперь пришел конец и не хватит сил даже умереть; но после долгого самоистязания все начинает проясняться. Ничего не потеряно, все еще можно вернуть. Разве жизнь только в ресторанах?. Нет, и в тюрьмах тоже! Живут на свете не только директора банков, живут и все остальные, которые никогда не были и не будут директорами». И Удрису казалось, будто судят не его самого, а какого-то незадачливого, преступного директора банка, не имеющего с настоящим Удрисом ничего общего. «Я ведь могу исполнять и другую работу и там не совершать преступлений. Даже лошадь годится не только для пахоты, но и для езды. Пусть я не годился в директора банка, но на мою долю остается очень много работы во всяких других областях, где я еще не совершал преступлений. Бесспорно, до сего времени я еще не нашел своего настоящего места в жизни, вот и сбился с дороги. Почему же раньше, до директорской должности, я справлялся с любой работой и всё меня уважали? Поставят человека на неподходящую для него долж-
ность и хотят, чтобы он исполнял се успешно. Нет, из этого ничего путного не могло получиться. На свете вообще следовало бы поменять некоторых людей должностями, и тогда преступления исчезли бы сами. Разве я не был в свое время хорошим агентом страхового общества? Но вот попал на неподходящую для меня работу и сам исковеркал себе судьбу. Однако со временем все можно исправить, исправлю и я свою жизнь». Так размышлял Удрис в тюремном одиночестве, не жалея о том, что отрезан от всего мира. «Они называют мою теперешнюю жизнь исправлением. И я действительно сижу в исправительном доме и размышляю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— Нет, но мы можем сверить корешки с выписками банка по нашему текущему счету, — Цауне показалось, что он нашел настоящее доказательство своим подозрениям.
— Хорошо, доставим господину Цауне это удоволь-
ствие! Мадемуазель Зиле, сегодня, отправляясь в банк, возьмите с собой корешки и сверьте их с нашим счетом. Бухгалтера ведь большие педанты и хотят еще раз проверить проверенное. Только не обижайтесь,-в денежных делах действительно нужна аккуратность.
— Зачем же я буду проверять сама себя? Пусть уж Цауне ревизует. Он же пользуется у вас доверием! — заупрямилась Аустра, метнув на Цауне уничтожающий взгляд.
— У господина Цауне своя работа в конторе. А вы поинтересуйтесь, не ошибаемся ли мы все. Ведь возможно и это. Но скажите мне, что у вас за жизнь будет в дальнейшем, если вы уже теперь не можете поладить друг с другом?
— Будем жить, как кошка с собакой! Мужчины ведь эгоисты и вечно хотят командовать женщинами. Они всегда ищут в работе женщин ошибки, которых там вовсе и нет. Господин Цауне ревнует из-за того, что вы ко мне' хорошо относитесь. Он хотел бы один командовать и пользоваться вашим расположением. — Аустра смеялась, кокетливо заглядывая в лицо широко улыбающемуся директору.
И, конечно, Аустра в тот же день установила, что выплаченные банком суммы полностью совпадают с корешками. Цауне должен был в присутствии Цеп-лиса извиниться перед Аустрой, и она его великодушно простила. А когда они опять остались вдвоем, Аустра по-хозяйски развалилась в кресле и, пикантно закинув ногу на ногу, сказала с усмешкой:
— Что, Цаунчик, получили щелчок по носу? Если нам стать друзьями, мы еще заживем припеваючи. Я не завистлива! Если мне хорошо, пусть будет хорошо и другим. Действуя заодно, мы бы могли ворочать большими делами.
— Этому никогда не бывать. Я хочу честно зарабатывать свой хлеб.
— Вот и говори с дураком! А разве я зарабатываю свой хлеб нечестно?
Бывшего директора-распорядителя ссудо-сберегательного товарищества «Крауя» Яна Удриса судили уже несколько раз подряд. Всякий раз его приговаривали к двум., трем, а то и четырем годам исправительного дома. Все приговоры Удрис выслушивал с легкой улыбкой. Он не защищался, не пытался оправдываться, а. чистосердечно сознавался во всем, что мог вспомнить. За ним значились растраты, ростовщичество, подделывание векселей, мошенничество, превышение власти и многие другие преступления. Статьи уложения о наказаниях, слетая с уст прокурора, одна за другой нападали на Удриса и острыми когтями раздирали его тело. Это были не слова, а ястребы, набрасывавшиеся, на Удриса, едва прокурор открывал рот. Хорошо, если бы разобрали все эти преступления без него и вовсе не водили бы Удриса в суд! Он бы хотел только узнать, сколько лет ему надо сидеть за все преступления по совокупности. Хотел честно отсидеть все эти годы, чтобы сойти в могилу со спокойным сердцем. Но еще не все его дела были закончены, и никто не мог сказать, сколько же, собственно, придется Удрису сидеть. Да он не очень-то интересовался этим. Как в банке, так и в тюрьме есть своя бухгалтерия, где сводятся все пассивы и активы..Бухгалтеры по много раз проверяют счета и редко ошибаются. Разве бухгалтер «Крауи» на суде не жонглировал цифрами, точно резиновыми мячиками? Удрису делалось просто жутко при виде подобной ловкости. Куда тем еще лезть со своей памятью, если записанные на бумаге цифры говорили столь ясным языком?
Удрис очень переменился. Он отрастил бороду, совсем поседел и теперь выглядел лет на двадцать старше своего возраста. Но внутренне Удрис обрел покой — похмелье, как видно, уже кончилось: «Хорошо бы сейчас с ясной головой взяться за руководство «Крауей» и возместить все убытки! — размышлял он. — Но нет, мне уж этого не позволят. Они хотят, чтобы я годами в тюрьме передумывал то, что мне ясно уже сейчас. Завести бы в каждой тюрьме такой аппарат, с помощью которого начальство могло бы наблюдать за очищением мозгов у заключенных. Тех, у
кого мозг очистился от зародышей зла, надо не кормить понапрасну, а отпускать на свободу. Как может суд знать, сколько времени потребуется на мое исправление? Если я сознаюсь в преступлении, на меня накладывают меньшее наказание. Если же отрицаю вину, наказание всегда тяжелее. Часто я отрицаю какой-нибудь факт только потому, что не помню его, а сознаваться в том, чего не помнишь, — это же опять новое преступление: с помощью лжи я пытался бы уменьшить себе наказание. Ведь большинство моих преступлений совершено в нетрезвом виде. Размякшим в спирту мозгам недостает твердости, и они легко поддаются всяческим соблазнам. Разве я могу теперь вспомнить все, что натворил спьяну? Трезвому мне и самому интересно заглянуть в обвинительное заключение. Там мне открываются такие вещи, каких я никогда не ожидал от самого себя. Но ресторанная музыка, пьяные голоса и близость улыбающихся женщин— это все одурманивает. Голова кружится, и глаза уже ничего не различают. Как хорошо тогда попасть в тюрьму и поискать ясности во всем позабытом! Вначале кажется, что теперь пришел конец и не хватит сил даже умереть; но после долгого самоистязания все начинает проясняться. Ничего не потеряно, все еще можно вернуть. Разве жизнь только в ресторанах?. Нет, и в тюрьмах тоже! Живут на свете не только директора банков, живут и все остальные, которые никогда не были и не будут директорами». И Удрису казалось, будто судят не его самого, а какого-то незадачливого, преступного директора банка, не имеющего с настоящим Удрисом ничего общего. «Я ведь могу исполнять и другую работу и там не совершать преступлений. Даже лошадь годится не только для пахоты, но и для езды. Пусть я не годился в директора банка, но на мою долю остается очень много работы во всяких других областях, где я еще не совершал преступлений. Бесспорно, до сего времени я еще не нашел своего настоящего места в жизни, вот и сбился с дороги. Почему же раньше, до директорской должности, я справлялся с любой работой и всё меня уважали? Поставят человека на неподходящую для него долж-
ность и хотят, чтобы он исполнял се успешно. Нет, из этого ничего путного не могло получиться. На свете вообще следовало бы поменять некоторых людей должностями, и тогда преступления исчезли бы сами. Разве я не был в свое время хорошим агентом страхового общества? Но вот попал на неподходящую для меня работу и сам исковеркал себе судьбу. Однако со временем все можно исправить, исправлю и я свою жизнь». Так размышлял Удрис в тюремном одиночестве, не жалея о том, что отрезан от всего мира. «Они называют мою теперешнюю жизнь исправлением. И я действительно сижу в исправительном доме и размышляю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111