Прослышав об этом, появились предприимчивые люди, наставившие соляных мельниц по всей республике. Скоро в Латвии оказалось намолото столько
столовой соли, что ею можно было бы засыпать весь Рижский залив от мыса Колка до Айнажи, превратив его в Мертвое море, где стремига оказалась бы уже соленой, без всякой засолки. Жители Латвии солили все, что можно, однако не могли потребить всю намолотую соль. Начался кризис, на некоторое время приостановленный щедрыми государственными субсидиями. Попечениями Цирулиса изрядную государственную ссуду получило и первое в Латвии предприятие по размолу соли, возглавляемое депутатом Цирулисом. Теперь, с помощью государственных кредитов, началась борьба солемельниц не на жизнь, а на смерть. Опять мололи соль день и ночь, считая, что заработано много — если удастся продать намолотое. Но покупатели не объявлялись — все магазины и склады были забиты мешками с солью. Лишь всемирный потоп мог бы быстро уничтожить излишние запасы соли, потому что жителям, даже если бы они питались одной только солью и если бы она была всем им по вкусу, удалось бы истощить эти соляные запасы даже не за годы, а только за десятилетия. Поэтому случилось так, что солемельницы не выдержали кризиса и обанкротились все почти одновременно. Государство потеряло свои деньги: ведь заложенное оборудование соляных мельниц имело бы ценность лишь в том случае, если бы можно было пустить его в ход; но это было невозможно. Стали искать виновных, причинивших государству убыток. Таковых, конечно, нашли, и среди найденных был депутат Цирулис. О них раззвонили во все колокола и, мягко выражаясь, назвали казнокрадами. О том, что сама эта казна действовала нелепо, кредитуя чересчур много соляных предприятий, никто, конечно, и не помыслил.
От этого соляного потопа больше всех пострадал Цирулис. Накануне выборов его безупречная депутатская репутация оказалась запятнанной, будущий мандат под угрозой. Цирулис надеялся вернуть государству полученную предприятием ссуду, но совладельцы мельницы только посмеивались над наивным депутатом При банкротстве предприятия имеют значение лишь те ценности, которые можно заложить и превра-
тить в деньги. А честь, хотя бы это была даже честь депутата сейма, в случае банкротства никакой ценности не представляет. Ее можно было использовать и довольно высоко оценить только вначале, когда предприятие создавалось, когда оно нуждалось в хорошей репутации и доверии для получения кредитов. Подлинные виновники банкротства свалили все на Цирулиса, так как он числился главой предприятия и получал приличное жалованье, ничего не делая и не интересуясь работой мельницы.
Напуганный всем этим, Цирулис намеренно оторвался от деятельности акционерного общества «Цеп-лис». Кто знает, что там в конце концов получится? Он вышел бы и из правления, если бы не весьма солидное жалованье, особенно необходимое во время предвыборной борьбы. Пусть уж лучше распоряжается сам Цеп-лис, а Цирулис будет получать только жалованье. После выборов, если он останется в сейме, можно будет махнуть рукой на коммерцию и целиком отдаться политике. Он попытается стать министром, и это тоже даст довольно изрядные доходы. А с этими коммерсантами одни неприятности. Они считают, что репутацию депутата не надо оберегать, а только использовать по возможности выгоднее, хотя бы даже и нечестными способами. Нет, до выборов еще ладно, а в дальнейшем этому надо положить конец!
И утешаясь этими благими намерениями на будущее, Цирулис, стиснув зубы, терпел все неприятности, которые причинил ему крах предприятия по размолу соли.
Пора ожидания материнства не приносила Берте Цеплис ничего, кроме огорчений. Дни и ночи она была вынуждена проводить в одиночестве. Муж делал вид, будто по уши загружен работой и всегда очень занят. Кроме того, часто он приходил пьяный и приставал к жене, ничуть не считаясь с ее положением. Если она пыталась сопротивляться, муж грубо ругался и угрожал уйти к другим, более податливым и собл.азнитель-
ным женщинам. Берта грозилась сделать то же самое, но Цеплис насмешливо отвечал, что для этого ей нужно быть чуточку привлекательнее. Не такое уж нынче голодное время: каждый мужчина может взять себе по две-три жены, и то еще останутся лишние женщины. Берта страдала от такого отношения мужа, но стискивала зубы и терпела. Да и что ей оставалось делать?
В те ночи, когда Цеплис вовсе не. приходил домой, было тяжело, но зато тихо и спокойно. Вначале Берта расстраивалась и встречала мужа упреками.. Теперь и на это не хватало сил, — она слишком измучилась и устала. Будь что будет, ей нужно думать только о своем ребенке.
Молчание Берты раздражало Цеплиса еще больше, чем упреки. Он видел в этом упрямство и пренебрежение к нему. Часто он нарочно изводил жену, чтобы та вышла из себя и заговорила. Это ему почти всегда удавалось — у Берты не хватало выдержки, нервы ее не были настолько крепки, чтобы спокойно переносить издевательства мужа. Она защищалась, как умела, но когда слова не помогали, давала волю слезам. Если Берта уж очень плакала, Цеплис или принимался успокаивать ее, или же, чаще, уходил из дома и не возвращался до утра.
Эта необычайная жестокость Цеплиса имела свои причины. Как-то незаметно, будто бы шутя, у него началась связь с машинисткой Аустрой Зиле. Увидев ее, он так и не успокоился, пока не добился своего. Но это дело далось нелегко, поскольку тут опять затесался Цауне. Цеплис не раз проклинал судьбу, подсунувшую ему такого бухгалтера. Вечно путается под ногами! Вот бы раз навсегда проучить его! Это наверняка поможет, и можно будет жить спокойно. И, думая об Аустре, Цеплис всякий раз злился на Цауне и придирался к нему. Но тот опять-таки был ни при чем и страдал безвинно. Правда, порою он бросал на Аустру алчные взгляды, но и только. Свою Мильду он все-таки любил и не собирался ей изменять: полюбить Аустру нельзя, она была чересчур коварна, и не стоило поддаваться мимолетным соблазнам.
Но у Цеплиса и на сей раз были кое-какие основания подозревать бухгалтера. Однажды Цеплис вызвал Аустру из конторы якобы для того, чтобы пойти вместе с ней по делам, но вместо этого завел в ресторан пообедать и побеседовать о том, о сем. Они расположились в отдельном кабинете, где можно разговаривать без помехи. За второй бутылкой вина разговоры зашли так далеко, что директор-распорядитель уже целовал своей машинистке руку. Ауетра была веселая и живая, как белка. Но когда Цеплис, подвыпивший и возбужденный, попытался поцеловать ее в губы, Ауетра выскользнула из его объятий, как щука.
— Значит, у вас есть кто-то, для кого вы приберегаете свои поцелуи? — насмешливо спросил обиженный Цеплис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
столовой соли, что ею можно было бы засыпать весь Рижский залив от мыса Колка до Айнажи, превратив его в Мертвое море, где стремига оказалась бы уже соленой, без всякой засолки. Жители Латвии солили все, что можно, однако не могли потребить всю намолотую соль. Начался кризис, на некоторое время приостановленный щедрыми государственными субсидиями. Попечениями Цирулиса изрядную государственную ссуду получило и первое в Латвии предприятие по размолу соли, возглавляемое депутатом Цирулисом. Теперь, с помощью государственных кредитов, началась борьба солемельниц не на жизнь, а на смерть. Опять мололи соль день и ночь, считая, что заработано много — если удастся продать намолотое. Но покупатели не объявлялись — все магазины и склады были забиты мешками с солью. Лишь всемирный потоп мог бы быстро уничтожить излишние запасы соли, потому что жителям, даже если бы они питались одной только солью и если бы она была всем им по вкусу, удалось бы истощить эти соляные запасы даже не за годы, а только за десятилетия. Поэтому случилось так, что солемельницы не выдержали кризиса и обанкротились все почти одновременно. Государство потеряло свои деньги: ведь заложенное оборудование соляных мельниц имело бы ценность лишь в том случае, если бы можно было пустить его в ход; но это было невозможно. Стали искать виновных, причинивших государству убыток. Таковых, конечно, нашли, и среди найденных был депутат Цирулис. О них раззвонили во все колокола и, мягко выражаясь, назвали казнокрадами. О том, что сама эта казна действовала нелепо, кредитуя чересчур много соляных предприятий, никто, конечно, и не помыслил.
От этого соляного потопа больше всех пострадал Цирулис. Накануне выборов его безупречная депутатская репутация оказалась запятнанной, будущий мандат под угрозой. Цирулис надеялся вернуть государству полученную предприятием ссуду, но совладельцы мельницы только посмеивались над наивным депутатом При банкротстве предприятия имеют значение лишь те ценности, которые можно заложить и превра-
тить в деньги. А честь, хотя бы это была даже честь депутата сейма, в случае банкротства никакой ценности не представляет. Ее можно было использовать и довольно высоко оценить только вначале, когда предприятие создавалось, когда оно нуждалось в хорошей репутации и доверии для получения кредитов. Подлинные виновники банкротства свалили все на Цирулиса, так как он числился главой предприятия и получал приличное жалованье, ничего не делая и не интересуясь работой мельницы.
Напуганный всем этим, Цирулис намеренно оторвался от деятельности акционерного общества «Цеп-лис». Кто знает, что там в конце концов получится? Он вышел бы и из правления, если бы не весьма солидное жалованье, особенно необходимое во время предвыборной борьбы. Пусть уж лучше распоряжается сам Цеп-лис, а Цирулис будет получать только жалованье. После выборов, если он останется в сейме, можно будет махнуть рукой на коммерцию и целиком отдаться политике. Он попытается стать министром, и это тоже даст довольно изрядные доходы. А с этими коммерсантами одни неприятности. Они считают, что репутацию депутата не надо оберегать, а только использовать по возможности выгоднее, хотя бы даже и нечестными способами. Нет, до выборов еще ладно, а в дальнейшем этому надо положить конец!
И утешаясь этими благими намерениями на будущее, Цирулис, стиснув зубы, терпел все неприятности, которые причинил ему крах предприятия по размолу соли.
Пора ожидания материнства не приносила Берте Цеплис ничего, кроме огорчений. Дни и ночи она была вынуждена проводить в одиночестве. Муж делал вид, будто по уши загружен работой и всегда очень занят. Кроме того, часто он приходил пьяный и приставал к жене, ничуть не считаясь с ее положением. Если она пыталась сопротивляться, муж грубо ругался и угрожал уйти к другим, более податливым и собл.азнитель-
ным женщинам. Берта грозилась сделать то же самое, но Цеплис насмешливо отвечал, что для этого ей нужно быть чуточку привлекательнее. Не такое уж нынче голодное время: каждый мужчина может взять себе по две-три жены, и то еще останутся лишние женщины. Берта страдала от такого отношения мужа, но стискивала зубы и терпела. Да и что ей оставалось делать?
В те ночи, когда Цеплис вовсе не. приходил домой, было тяжело, но зато тихо и спокойно. Вначале Берта расстраивалась и встречала мужа упреками.. Теперь и на это не хватало сил, — она слишком измучилась и устала. Будь что будет, ей нужно думать только о своем ребенке.
Молчание Берты раздражало Цеплиса еще больше, чем упреки. Он видел в этом упрямство и пренебрежение к нему. Часто он нарочно изводил жену, чтобы та вышла из себя и заговорила. Это ему почти всегда удавалось — у Берты не хватало выдержки, нервы ее не были настолько крепки, чтобы спокойно переносить издевательства мужа. Она защищалась, как умела, но когда слова не помогали, давала волю слезам. Если Берта уж очень плакала, Цеплис или принимался успокаивать ее, или же, чаще, уходил из дома и не возвращался до утра.
Эта необычайная жестокость Цеплиса имела свои причины. Как-то незаметно, будто бы шутя, у него началась связь с машинисткой Аустрой Зиле. Увидев ее, он так и не успокоился, пока не добился своего. Но это дело далось нелегко, поскольку тут опять затесался Цауне. Цеплис не раз проклинал судьбу, подсунувшую ему такого бухгалтера. Вечно путается под ногами! Вот бы раз навсегда проучить его! Это наверняка поможет, и можно будет жить спокойно. И, думая об Аустре, Цеплис всякий раз злился на Цауне и придирался к нему. Но тот опять-таки был ни при чем и страдал безвинно. Правда, порою он бросал на Аустру алчные взгляды, но и только. Свою Мильду он все-таки любил и не собирался ей изменять: полюбить Аустру нельзя, она была чересчур коварна, и не стоило поддаваться мимолетным соблазнам.
Но у Цеплиса и на сей раз были кое-какие основания подозревать бухгалтера. Однажды Цеплис вызвал Аустру из конторы якобы для того, чтобы пойти вместе с ней по делам, но вместо этого завел в ресторан пообедать и побеседовать о том, о сем. Они расположились в отдельном кабинете, где можно разговаривать без помехи. За второй бутылкой вина разговоры зашли так далеко, что директор-распорядитель уже целовал своей машинистке руку. Ауетра была веселая и живая, как белка. Но когда Цеплис, подвыпивший и возбужденный, попытался поцеловать ее в губы, Ауетра выскользнула из его объятий, как щука.
— Значит, у вас есть кто-то, для кого вы приберегаете свои поцелуи? — насмешливо спросил обиженный Цеплис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111