— В таком случае всех, кто любит, надо сажать в тюрьму.
— Они и так попадают в брачный карцер. Там уж, голубчик мой, нет ни восторгов, ни мечтаний! Знай, вези свои саночки, в которые жена каждый год под-кладывает по ребенку. Сам становишься старше, а поклажа все тяжелее. Скажите, разве тогда не приятно пострелять по сторонам и слегка погрешить? Это же единственное удовольствие. Только ради бога не говорите о таких вещах в обществе порядочных семейных людей! Там мы должны с торжественным видом защищать священные основы брака. Мы должны тяжко вздыхать и сурово наказывать каждого уличенного прелюбодея.
— Зачем же такое лицемерие?
— Какое там лицемерие! Если вообще ни одна разумная вещь на свете не предназначена для дураков, то прелюбодеяние уж во всяком случае не для них. Дураки должны охранять священный пламень целомудренного брака.
— Я вас, господин директор, совсем уже не понимаю. У меня начинает кружиться голова.
— Ну и пускай кружится. Тут нечего понимать. Человек в супружестве должен жить так, как, пришлось. Если пришлось быть верным, значит, будь верным и утешайся тем, что ты один из немногих праведников в наш развращенный век. А если пришлось согрешить, то не бойся, ибо любой грех можно искупить добрыми делами. Как грехи, так и добрые дела человеку не нужно искать, они человека сами находят. Пусть только справляется с теми делами, что одолевают его каждодневно. Жизнь — это обжигательная печь, куда человека забрасывают, точно ком глины, а вынимают красивый, обожженный кирпич. А коли так,
разве не стоит разжечь огонек пожарче? Построим же кирпичный завод и будем обжигать кирпичи, чтоб черт их побрал!
— Все это правильно, но кто же будет присматривать за строительством, пока Бриедис сидит в тюрьме?
— Будем ездить вдвоем, хотя бы завтра!
— Я не поеду, мне там нечего делать. В строительстве я ничего не понимаю, — отговаривался Цауне, хотя причины его отказа были совсем иные — те самые, из-за которых он уже и так дрожал все время: Цеплис, опьянев, мог снова начать беситься...
— Я же тоже ни черта, не понимаю ни в строительстве, ни в производстве кирпича. Но мастер с рабочими построят и запустят там все это и без нашего понимания. На свете происходит много таких вещей, которых мы не понимаем. Разве из-за этого надо разинуть рот и удивляться? Отнюдь нет. Мы все время должны быть в движении, как водоросли в реке, если хотим чего-то достичь. Жизнь — это движение и борьба!
После таких рассуждений Цеплиса и второй бутылки коньяку Цауне чувствовал, что «Монастырский погребок» не только движется, но и кружится. Тем не менее оба они еще много пили и долго рассуждали о различных вещах. Цауне еще никогда не видывал своего директора в таком состоянии,
Когда они, наконец, выбрались на улицу, была уже поздняя ночь. Цеплис что-то бормотал, но Цауне ничего этого не понимал и не слышал. Ясно было только одно, что оба они здорово нахлестались и что на свете вовсе не так уж плохо жить. Сцепившись вместе, они мотались из стороны в сторону, напоминая две беспокойные тени, причудливо отбрасываемые на стену чьими-то искусными пальцами. Вдосталь поколесив, они, наконец, нашли на каком-то перекрестке таксомотор. Цеплис до того утомился, что не желал больше пройти ни шагу пешком. Цауне помог ему влезть в машину, а сам хотел отправляться домой. Однако Цеплис потребовал, чтобы Цауне тоже сел в машину. У него, дескать, нет такой привычки — заставлять друга тащиться пешком. Вместе начали, вместе надо и кон-
чать. Однако шоферу он велел ехать не домой, а в «Клуб вдов».
— Там мы повеселимся часок-другой. Спать еще неохота, и домой ехать рановато, — добавил Цеплис, подавляя возражения Цауне.
«Клуб вдов» находился в самом центре Риги, на одной из оживленнейших улиц. Перед двухэтажным домиком ярко горели большие электрические фонари и стояла длинная очередь автомобилей и извозчиков. Изнутри доносилась музыка и крики пьяных гостей. У каждой профессии и политической партии был свой клуб. Почему же его не могли иметь также вдовцы и вдовы, чтобы спасаться от уныния одиноких ночей? В действительности, однако, в «Клубе вдов» можно было встретить кого угодно, кроме самих вдовушек, если не учитывать того факта, что каждый человек — в известной степени вдов. Точно так же обстояло дело и в других клубах, куда упомянутые в названии клуба представители профессий или политических партий заворачивали реже всего. Да по существу это были не клубы, а замаскированные питейные заведения, где у пьяных ночных гуляк выкачивали последние деньги и принимали даже векселя, если не хватало наличных. Устраивались эти заведения так, что полиция могла проникнуть туда лишь через три-четыре препятствия, когда все, что надо спрятать, было давно уже спрятано. Если гости сидели за столами и не лили вино рекой, вдруг раздавался тревожный звонок. Чтобы не подвергнуться наказанию или не лишиться только что купленной выпивки, каждый старался как можно быстрее влить в себя все содержимое бутылки. Тем, у кого она была чересчур полна, помогал кельнер, в спешке утаскивая ее, чтобы потом, когда опасность минует, вернуть с изрядно понизившимся уровнем. Эти тревожные звонки раздавались в течение ночи раз пять-шесть, поддерживая таким способом в пьющих бодрость и ускоряя оборачиваемость спиртных напитков. Подлинную опасность звонок возвещал очень редко. Обычно посетители клуба не верили звонку, говоря, что хозяин. торопит гостей выпивать и покушается на их кошельки. Поистине это была своеобразная, оглашенная звон-
ками, борьба хозяйской кассы с кошельками посетителей.Цеплис провел Цауне в небольшой зал, где на сцене играло трио: толстая накрашенная женщина бренчала на рояле, долговязый бледный юнец пиликал на скрипке, а лысый субъект с обвислыми щеками и запухшими глазками бил в барабан. За столиками клевали носом пьяницы, а среди них, точно пестрые бумажные цветы, шелестели так называемые «бардамы». Их обязанностью было заботиться, чтобы гости тратили побольше денег, громко смеяться шуткам пьяных и разрешать им всевозможные вольности не только на словах, но и на деле. За это хозяин, в свою очередь, разрешал им выпрашивать у посетителей несколько лат на извозчика или же на уплату какого-нибудь небольшого срочного долга. Ели и пили они, конечно, за счет гостей, выбирая всегда не то, что вкуснее, а то, что дороже.
Не успели Цеплис и Цауне усесться за столик, как их уже окружило несколько дам, прося угостить ужином. Цеплис поздоровался, называя каждую по имени, Это доказывало, что вдовы относятся к нему неплохо. Цауне застенчиво улыбался и не знал, что отвечать даме, лихо обхватившей его за шею. Цеплис уселся в кресло и, посадив к себе на колени какую-то беззаботную вдовушку, принялся горячо ее целовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111