как это я умудрился натворить столько? В решетчатом окне мерцает пятно неба, и, глядя на него, постигаешь беспредельность вселенной., Разве не прекрасно название моего теперешнего образа жизни? Я был растратчиком, ростовщиком, я подделывал векселя, мошенничал, превышал власть. Для каких только нарывов не нашлось на мне места! Теперь я — исправляемый человек, которого через много лет опять пустят к другим людям, чтобы он обманывал их честнее и осторожнее. Да, именно честнее и осторожнее, потому что до сих пор я был нечестным и неосторожным обманщиком. Меня теперь исправляют не за сущность, а только за способ. Я же исправлю свою судьбу в корне, до самых основ. Через решетку исправительного дома жизнь выглядит иначе, нежели из окна ресторана. Как хорошо, что мне довелось увидеть ее из обоих этих мест! Я все-таки стану богаче и подготов-леннее к жизни»...
Начатое с таким широким размахом свадебное пиршество Эдмунда и Валентины все еще не могло утихнуть. Пока в бутылках было вино, молодых не оставляли в покое. Гости являлись изо дня в день и вместе с Эдмундом пребывали в беспробудном веселье. Его друзья и знакомые, по их словам, никак не могли привыкнуть к мысли, что Эдмунд перешел в другое
состояние и оставил веселую холостяцкую Жизнь. Они целовались, прощались, пили и плакали. Но через некоторое время забывали обо всем и начинали прощание сызнова. Казалось, будто Эдмунда завтра же заживо похоронят, и это неотвратимое горе можно лишь облегчить слезами, вином и тесным сплочением. Часто в этом громком, но жалостном ритуале принимал участие Нагайнис. Хотя он и был отцом Валентины, но вместе с. молодыми людьми отирал слезы, как бы сожалея о том, что Эдмунд -роковым образом сделался пленником его дочери. Ведь и в Нагайнисе над отцом преобладал мужчина, сожалевший, что посвятил свою жизнь, хотя бы только внешне, всего лишь одной женщине.
Валентине уже начали надоедать эти каждодневные слезливые причитания пьяных. Она мечтала о тихой близости с Эдмундом в новой квартире, где им никто не помешает. А тут нередко приходилось бежать из дому, чтобы отдохнуть от шума и верещания пьяных голосов. Все закоулки в квартире казались липкими, облитыми вином. Что случилось с Эдмундом? Почему он избегал ее и гораздо охотнее находился среди своих друзей? С ними он был весел и беззаботен, а в присутствии Валентины становился раздражительным и мрачным. Это огорчало ее и однажды она спросила Эдмунда:
— Ты в самом деле жалеешь, что женился на мне? — Пока еще не жалею. Но меня беспокоит странное поведение твоего отца.
— А что?
— Он увиливает от разговора со мной. Якобы на это еще хватит времени. Но я хочу, наконец, ясности. Долго ли он будет морочить меня?
— Я думаю, что он тебя вовсе не морочит, а просто ждет, пока ты, наконец, проспишься. Нельзя же разговаривать с пьяным.
— Я и пьяный трезвее другого непившего. Тебе завидно, что я иногда повеселюсь с друзьями?
— Ничуть не завидно. Но вашему веселью пег конца. С самой свадьбы ты живешь в каком-то угаре. Когда ты, наконец, очухаешься?
— Я боюсь очухаться слишком скоро. Нельзя же совсем не верить тем слухам, которые мне передавали.
— Какие же это слухи тебя так волнуют?
— Говорят, твоему отцу угрожает банкротство, я вместо обещанного приданого я получу пачку исполнительных листов. В городе все уже смеются.
— Значит, ты и правда думаешь только ,о приданом? Мне даже стыдно это слышать!
— Легче на поворотах, моя красавица! Была бы ты рассудительнее, думала бы о том же, о чем я. Нам ведь обоим жить надо. Разве я на свое офицерское жалованье смогу так баловать тебя, как баловал отец? Работать ты не умеешь, только слоняться без дела.
— Неужели я выходила замуж, чтобы работать? Тогда лучше б я оставалась у отца и жила, не зная забот. В жизни много прекрасного и без работы.
— Конечно! Еда и спанье! Сколько же мне понадобится прислуги, чтобы кормить тебя и укладывать спать? Мне самому этим заниматься некогда,' мне надо ходить на службу.
— Женщина должна, наконец, освободиться от домашних обязанностей. Она не рабыня и никогда ею не станет.
— Прекрасно. А что же тогда она будет делать? Валяться по диванам и лентяйничать?
— Нет, свободно украшать свою душу. Поддерживать в себе пламень вечной любви и озарять своим душевным сиянием весь дом.
— Весь дом и раба-мужа, день и ночь работающего на эту украшенную душу.
— Муж не. имеет права вторгаться в жизнь жены. Он не в состоянии постичь женскую душу. Мужчина слишком привязан к жизни, к земному. Он никогда не постигнет наши тихие мечты.
— А о чем это вы, собственно говоря, мечтаете? По-моему, каждый старается оправдать свою леность и распущенность какими-то там душевными мечтами. Прекраснейшая мечта — это сама жизнь. Мы, солдаты, не привыкли охать и вздыхать! У нас есть долг,
который превыше всяких мечтаний и распущенности. Мы не имеем права валяться и лентяйничать.
— Эдмунд,, а я думала, что ты все-таки лучше других поймешь женскую душу.
— Если женская душа состоит из распущенности и лени, я не пойму ее никогда.
— Теперь я вижу, что все мужчины одинаковы. Мой отец вечно пел ту же песню. Неужели вы действительно не сознаете, что к женщине нужно приближаться с особенной осторожностью?
— Конечно, на цыпочках, чтобы не мешать ей мечтательно украшать свою душу! Я должен терпеливо ждать, пока тебе не заблагорассудится вернуться из заоблачных высей, и заботиться только о том, чтобы тебе было удобно и мягко мечтать. Чтобы ничто не омрачало твой небосвод. Что же удивительного, если, видя и сознавая все это, я пытаюсь забыться за выпивкой, с друзьями?
— Значит, ты все-таки не любишь меня так, как нужно! Я не такая, как другие женщины, погруженные в домашние заботы. Я не могу обездолить свою душу. Я хочу перевоспитать тебя и никогда не уступлю. Тебе придется приспосабливаться ко мне.
— Это мы еще посмотрим. Солдат приспосабливается только к боевой обстановке! — И Эдмунд язвительно усмехнулся.
Отчуждение между ними росло с каждым днем. Валентина стала совсем апатичной; целыми днями она бродила по квартире неодетая, с растрепанными волосами и вечно злая. От нее. так и несло неряшеством и небрежностью. В волосах у нее торчал. пух, набившийся за ночь из подушек. Свою одежду Валентина не чистила, а надевала измятую и запыленную. Все равно, если валяться целыми днями по диванам, одежда опять- примет такой нее вид. Эдмунд решил, что Валентина принадлежит к тем людям, которые считают, что носить чистое белье просто неприлично. Зато каждый вечер она исправно ходила в кинематограф, считая своей обязанностью смотреть все новые фильмы. Беседуя с друзьями, Эдмунд часто острил, что жена пошла в кинематограф украшать свою душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Начатое с таким широким размахом свадебное пиршество Эдмунда и Валентины все еще не могло утихнуть. Пока в бутылках было вино, молодых не оставляли в покое. Гости являлись изо дня в день и вместе с Эдмундом пребывали в беспробудном веселье. Его друзья и знакомые, по их словам, никак не могли привыкнуть к мысли, что Эдмунд перешел в другое
состояние и оставил веселую холостяцкую Жизнь. Они целовались, прощались, пили и плакали. Но через некоторое время забывали обо всем и начинали прощание сызнова. Казалось, будто Эдмунда завтра же заживо похоронят, и это неотвратимое горе можно лишь облегчить слезами, вином и тесным сплочением. Часто в этом громком, но жалостном ритуале принимал участие Нагайнис. Хотя он и был отцом Валентины, но вместе с. молодыми людьми отирал слезы, как бы сожалея о том, что Эдмунд -роковым образом сделался пленником его дочери. Ведь и в Нагайнисе над отцом преобладал мужчина, сожалевший, что посвятил свою жизнь, хотя бы только внешне, всего лишь одной женщине.
Валентине уже начали надоедать эти каждодневные слезливые причитания пьяных. Она мечтала о тихой близости с Эдмундом в новой квартире, где им никто не помешает. А тут нередко приходилось бежать из дому, чтобы отдохнуть от шума и верещания пьяных голосов. Все закоулки в квартире казались липкими, облитыми вином. Что случилось с Эдмундом? Почему он избегал ее и гораздо охотнее находился среди своих друзей? С ними он был весел и беззаботен, а в присутствии Валентины становился раздражительным и мрачным. Это огорчало ее и однажды она спросила Эдмунда:
— Ты в самом деле жалеешь, что женился на мне? — Пока еще не жалею. Но меня беспокоит странное поведение твоего отца.
— А что?
— Он увиливает от разговора со мной. Якобы на это еще хватит времени. Но я хочу, наконец, ясности. Долго ли он будет морочить меня?
— Я думаю, что он тебя вовсе не морочит, а просто ждет, пока ты, наконец, проспишься. Нельзя же разговаривать с пьяным.
— Я и пьяный трезвее другого непившего. Тебе завидно, что я иногда повеселюсь с друзьями?
— Ничуть не завидно. Но вашему веселью пег конца. С самой свадьбы ты живешь в каком-то угаре. Когда ты, наконец, очухаешься?
— Я боюсь очухаться слишком скоро. Нельзя же совсем не верить тем слухам, которые мне передавали.
— Какие же это слухи тебя так волнуют?
— Говорят, твоему отцу угрожает банкротство, я вместо обещанного приданого я получу пачку исполнительных листов. В городе все уже смеются.
— Значит, ты и правда думаешь только ,о приданом? Мне даже стыдно это слышать!
— Легче на поворотах, моя красавица! Была бы ты рассудительнее, думала бы о том же, о чем я. Нам ведь обоим жить надо. Разве я на свое офицерское жалованье смогу так баловать тебя, как баловал отец? Работать ты не умеешь, только слоняться без дела.
— Неужели я выходила замуж, чтобы работать? Тогда лучше б я оставалась у отца и жила, не зная забот. В жизни много прекрасного и без работы.
— Конечно! Еда и спанье! Сколько же мне понадобится прислуги, чтобы кормить тебя и укладывать спать? Мне самому этим заниматься некогда,' мне надо ходить на службу.
— Женщина должна, наконец, освободиться от домашних обязанностей. Она не рабыня и никогда ею не станет.
— Прекрасно. А что же тогда она будет делать? Валяться по диванам и лентяйничать?
— Нет, свободно украшать свою душу. Поддерживать в себе пламень вечной любви и озарять своим душевным сиянием весь дом.
— Весь дом и раба-мужа, день и ночь работающего на эту украшенную душу.
— Муж не. имеет права вторгаться в жизнь жены. Он не в состоянии постичь женскую душу. Мужчина слишком привязан к жизни, к земному. Он никогда не постигнет наши тихие мечты.
— А о чем это вы, собственно говоря, мечтаете? По-моему, каждый старается оправдать свою леность и распущенность какими-то там душевными мечтами. Прекраснейшая мечта — это сама жизнь. Мы, солдаты, не привыкли охать и вздыхать! У нас есть долг,
который превыше всяких мечтаний и распущенности. Мы не имеем права валяться и лентяйничать.
— Эдмунд,, а я думала, что ты все-таки лучше других поймешь женскую душу.
— Если женская душа состоит из распущенности и лени, я не пойму ее никогда.
— Теперь я вижу, что все мужчины одинаковы. Мой отец вечно пел ту же песню. Неужели вы действительно не сознаете, что к женщине нужно приближаться с особенной осторожностью?
— Конечно, на цыпочках, чтобы не мешать ей мечтательно украшать свою душу! Я должен терпеливо ждать, пока тебе не заблагорассудится вернуться из заоблачных высей, и заботиться только о том, чтобы тебе было удобно и мягко мечтать. Чтобы ничто не омрачало твой небосвод. Что же удивительного, если, видя и сознавая все это, я пытаюсь забыться за выпивкой, с друзьями?
— Значит, ты все-таки не любишь меня так, как нужно! Я не такая, как другие женщины, погруженные в домашние заботы. Я не могу обездолить свою душу. Я хочу перевоспитать тебя и никогда не уступлю. Тебе придется приспосабливаться ко мне.
— Это мы еще посмотрим. Солдат приспосабливается только к боевой обстановке! — И Эдмунд язвительно усмехнулся.
Отчуждение между ними росло с каждым днем. Валентина стала совсем апатичной; целыми днями она бродила по квартире неодетая, с растрепанными волосами и вечно злая. От нее. так и несло неряшеством и небрежностью. В волосах у нее торчал. пух, набившийся за ночь из подушек. Свою одежду Валентина не чистила, а надевала измятую и запыленную. Все равно, если валяться целыми днями по диванам, одежда опять- примет такой нее вид. Эдмунд решил, что Валентина принадлежит к тем людям, которые считают, что носить чистое белье просто неприлично. Зато каждый вечер она исправно ходила в кинематограф, считая своей обязанностью смотреть все новые фильмы. Беседуя с друзьями, Эдмунд часто острил, что жена пошла в кинематограф украшать свою душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111