Оскорбить его эти крохоборы вообще не способны, так как они действуют бессознательно, по глупости и по недостатку интеллигентности. Но разозлить могут. И на этот раз его разозлил Нагайнис.
Цеплис громко позвонил как обычно, когда бывал расстроен и хотел дать почувствовать, что это идет он, хозяин. Прислуга отперла. Первым вопросом Цеплиса было:
— Барыня дома?
— Нет, ушли.
— Давно?
— Уже порядочно, — робко ответила Эльза, помогая Цеплису снять шубу.
— Ну, ладно, ладно, — пробурчал Цеплис, и это означало, что Эльзе следует убираться на кухню. Она тотчас же поняла и неслышно исчезла.
Цеплис вошел в кабинет и грузно опустился в мягкое кресло. Отерев платком пот со лба, он потянулся к стоявшей на письменном столе серебряной шкатулке. Неторопливо покрутив сигару между пальцами и обрезав кончик, Цеплис закурил. Ароматный дым широкими кольцами медленно поднимался кверху и расплывался струйками во все стороны. Наслаждаясь сигарой, Цеплис с удовольствием осматривал свой загроможденный письменный стол. Там' были дорогие серебряные и бронзовые статуэтки, приобретенные за гроши в России у умиравших с голоду аристократов. Особо почетное место на письменном столе занимали две рамки червонного золота, украшенные ценной ручной резьбой. Известный мастер изготовил их по заказу некоего великого князя для портретов самого князя и его супруги. Но теперь великие князья были выброшены вон, и их место занял Цеплис со своей второй женой. Разве не знаменательно, что великий князь в свое время позаботился о создании для Цеплиса искусно сработанного золотого обрамления? И он усмехнулся над печальным концом сильных мира сего. Еще благодушнее сделался Цеплис, бросив взор на две большие китайские вазы, изваянные из серебра. Они стояли на подставках по обе стороны письменного стола, как бы символизируя, что, миновав эти вороненые, с тонкой резьбой колонны, Цеплис вступит в храм богатства и славы. Выпиленный японскими мастерами из слоновой кости нож для бумаги лежал на столе, как игрушечный меч сказочного принца. Цеплис не любил разрезать этим ножом страницы книг, но охотно при-
менял бы его в качестве стрелы, ранящей женские сердца. Да, женщины были слабостью Цеплиса, лишь они могли оторвать его от дел. Чего только он не совершал ради женщин! И Цеплису вдруг пришло на память,, как в годы учения в Петербурге он сам на себя написал донос в царскую охранку, потому что пострадавшие за политику пользуются наибольшим успехом у женщин. По крайней мере, так казалось Цеплису. Охранка поверила анонимному доносу и обыскала его комнатенку. Ничего подозрительного не нашли, но Цеплиса все-таки арестовали и, наверное, с месяц таскали по допросам. В тюрьме он горько сожалел о своем необдуманном поступке, не зная, как выкрутиться. Шли дни и недели, а Цеплис все сидел за решеткой. Он уже хотел было сознаться, что сам послал роковой донос. Но все-таки еще медлил, надеясь выйти на свободу и без этого. В конце концов его действительно отпустили, строго-настрого наказав не впутываться в политику. Цеплис не только поклялся, но и сам твердо решил этого не делать, лишь бы выйти на волю и послушать, что толкуют друзья о его аресте. Но всего больше Цеплиса интересовало, какое впечатление это произвело на знакомых девиц.
По выходе из тюрьмы Цеплису уже не пришлось жалеть о своем опрометчивом шаге. На некоторое время он сделался героем дня, привлекшим внимание всей проживавшей в Петербурге латышской молодежи. Особенно барышни наперебой расспрашивали, не было ли ему в тюрьме жутко и как он смог все это перенести. Конечно, Цеплис не был бы Цеплисом, если б не понял, что письмо в охранку было написано не напрасно! Он рассказывал барышням, как ужасно его истязали и, принимая за исключительно опасного государственного преступника, заковывали в кандалы. Это произвело еще более глубокое впечатление. И уже никто не мог отнять у Цеплиса славу человека, пострадавшего за политику. В те времена, рассказывая об этом, Цеплис и сам верил в правдивость своего повествования и часто увлекался до слез. Теперь он лишь иронически усмехался над своими тогдашними хитроумными выдумками, хотя и любил еще при случае
повторять- эти россказни, особенно бывая в компании государственных людей левых взглядов.Клубы сигарного дыма уже наполнили весь кабинет, и у Цеплиса отяжелела голова. Им овладело странное беспокойство, от которого хотелось избавиться. Куда же ушла Берта? Самому Цеплису нравилось проводить вне дома дни и ночи, но его жене непременно следовало быть дома, когда он возвращается. Чего ей не хватает — может жить тихо и мирно. Подобное праздношатание не приносит женщинам ничего хорошего. Цеплис никогда еще не говорил этого Берте прямо, только выражал удовольствие, заставая ее дома. Неужели Берта не понимает? Нет, она достаточно чутка, чтобы понять; ведь она-то никогда не расспрашивает Цеплиса, где он пропадал весь день или целую ночь! Однако очень странно, что она уходит из дому на такое долгое время.
Кто-то постучал в дверь — очень робко, но Цеплис все-таки вздрогнул.
— Кто там?
— Барин будет обедать сейчас или обождет барыню? — взмолилась за дверями Эльза.
— Что ты выдумала! Я подожду барыню,— прикрикнул на прислугу Цеплис, и она неслышными шагами удалилась.
— Странно, что бы это могло означать? — Цеплис ходил по кабинету, пожимая плечами. Говорила ли Берта что-нибудь прислуге, или же та знает больше, чем он, и поэтому не надеется на ее скорое возвращение? Ну правильно, он ведь всегда возвращался из города в одинаковое время, под вечер, и только сегодня Нагайнис привез его раньше обычного. Нет, нет, тут что-то не то! И Цеплис совсем расстроился. В это мгновение позвонили, и он, не вытерпев, сам поспешил к дверям. Он хотел встретить Берту у дверей, чтобы застигнуть ее врасплох. Тогда с ней легче будет управиться.
Велико же было его изумление, когда в раскрытых дверях он увидел не Берту, а консервного фабриканта Сескиса. Цеплис чуть не лопнул от злости, однако же овладел собой и пригласил Сескиса войти.
— Все ушли. Вам пришлось долго ждать. Входите, прошу вас.
— Благодарю. Я вовсе не ждал! Позвонил, и сейчас же открыли.
Сескис говорил громко и отдувался после каждого слова. Он запыхался и притом был изрядно под мухой. Его шумливость раздражала, но вместе с тем и забавляла Цеплиса.
— Я уж не надеялся застать вас дома. Мы все решили, что Нагайнис увез вас из «Духа пробуждения», чтобы показать вам свои мышеловки. Это последнее, что у него осталось. — И Сескис громко расхохотался.
— Нужны мне его мышеловки! — отрезал Цеплис и испытующе оглядел Сескиса: сколько он попросит?
— Вы его еще не знаете. Я пришел предостеречь вас, чтобы вы не пускались с ним ни в какие дела, иначе будет плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Цеплис громко позвонил как обычно, когда бывал расстроен и хотел дать почувствовать, что это идет он, хозяин. Прислуга отперла. Первым вопросом Цеплиса было:
— Барыня дома?
— Нет, ушли.
— Давно?
— Уже порядочно, — робко ответила Эльза, помогая Цеплису снять шубу.
— Ну, ладно, ладно, — пробурчал Цеплис, и это означало, что Эльзе следует убираться на кухню. Она тотчас же поняла и неслышно исчезла.
Цеплис вошел в кабинет и грузно опустился в мягкое кресло. Отерев платком пот со лба, он потянулся к стоявшей на письменном столе серебряной шкатулке. Неторопливо покрутив сигару между пальцами и обрезав кончик, Цеплис закурил. Ароматный дым широкими кольцами медленно поднимался кверху и расплывался струйками во все стороны. Наслаждаясь сигарой, Цеплис с удовольствием осматривал свой загроможденный письменный стол. Там' были дорогие серебряные и бронзовые статуэтки, приобретенные за гроши в России у умиравших с голоду аристократов. Особо почетное место на письменном столе занимали две рамки червонного золота, украшенные ценной ручной резьбой. Известный мастер изготовил их по заказу некоего великого князя для портретов самого князя и его супруги. Но теперь великие князья были выброшены вон, и их место занял Цеплис со своей второй женой. Разве не знаменательно, что великий князь в свое время позаботился о создании для Цеплиса искусно сработанного золотого обрамления? И он усмехнулся над печальным концом сильных мира сего. Еще благодушнее сделался Цеплис, бросив взор на две большие китайские вазы, изваянные из серебра. Они стояли на подставках по обе стороны письменного стола, как бы символизируя, что, миновав эти вороненые, с тонкой резьбой колонны, Цеплис вступит в храм богатства и славы. Выпиленный японскими мастерами из слоновой кости нож для бумаги лежал на столе, как игрушечный меч сказочного принца. Цеплис не любил разрезать этим ножом страницы книг, но охотно при-
менял бы его в качестве стрелы, ранящей женские сердца. Да, женщины были слабостью Цеплиса, лишь они могли оторвать его от дел. Чего только он не совершал ради женщин! И Цеплису вдруг пришло на память,, как в годы учения в Петербурге он сам на себя написал донос в царскую охранку, потому что пострадавшие за политику пользуются наибольшим успехом у женщин. По крайней мере, так казалось Цеплису. Охранка поверила анонимному доносу и обыскала его комнатенку. Ничего подозрительного не нашли, но Цеплиса все-таки арестовали и, наверное, с месяц таскали по допросам. В тюрьме он горько сожалел о своем необдуманном поступке, не зная, как выкрутиться. Шли дни и недели, а Цеплис все сидел за решеткой. Он уже хотел было сознаться, что сам послал роковой донос. Но все-таки еще медлил, надеясь выйти на свободу и без этого. В конце концов его действительно отпустили, строго-настрого наказав не впутываться в политику. Цеплис не только поклялся, но и сам твердо решил этого не делать, лишь бы выйти на волю и послушать, что толкуют друзья о его аресте. Но всего больше Цеплиса интересовало, какое впечатление это произвело на знакомых девиц.
По выходе из тюрьмы Цеплису уже не пришлось жалеть о своем опрометчивом шаге. На некоторое время он сделался героем дня, привлекшим внимание всей проживавшей в Петербурге латышской молодежи. Особенно барышни наперебой расспрашивали, не было ли ему в тюрьме жутко и как он смог все это перенести. Конечно, Цеплис не был бы Цеплисом, если б не понял, что письмо в охранку было написано не напрасно! Он рассказывал барышням, как ужасно его истязали и, принимая за исключительно опасного государственного преступника, заковывали в кандалы. Это произвело еще более глубокое впечатление. И уже никто не мог отнять у Цеплиса славу человека, пострадавшего за политику. В те времена, рассказывая об этом, Цеплис и сам верил в правдивость своего повествования и часто увлекался до слез. Теперь он лишь иронически усмехался над своими тогдашними хитроумными выдумками, хотя и любил еще при случае
повторять- эти россказни, особенно бывая в компании государственных людей левых взглядов.Клубы сигарного дыма уже наполнили весь кабинет, и у Цеплиса отяжелела голова. Им овладело странное беспокойство, от которого хотелось избавиться. Куда же ушла Берта? Самому Цеплису нравилось проводить вне дома дни и ночи, но его жене непременно следовало быть дома, когда он возвращается. Чего ей не хватает — может жить тихо и мирно. Подобное праздношатание не приносит женщинам ничего хорошего. Цеплис никогда еще не говорил этого Берте прямо, только выражал удовольствие, заставая ее дома. Неужели Берта не понимает? Нет, она достаточно чутка, чтобы понять; ведь она-то никогда не расспрашивает Цеплиса, где он пропадал весь день или целую ночь! Однако очень странно, что она уходит из дому на такое долгое время.
Кто-то постучал в дверь — очень робко, но Цеплис все-таки вздрогнул.
— Кто там?
— Барин будет обедать сейчас или обождет барыню? — взмолилась за дверями Эльза.
— Что ты выдумала! Я подожду барыню,— прикрикнул на прислугу Цеплис, и она неслышными шагами удалилась.
— Странно, что бы это могло означать? — Цеплис ходил по кабинету, пожимая плечами. Говорила ли Берта что-нибудь прислуге, или же та знает больше, чем он, и поэтому не надеется на ее скорое возвращение? Ну правильно, он ведь всегда возвращался из города в одинаковое время, под вечер, и только сегодня Нагайнис привез его раньше обычного. Нет, нет, тут что-то не то! И Цеплис совсем расстроился. В это мгновение позвонили, и он, не вытерпев, сам поспешил к дверям. Он хотел встретить Берту у дверей, чтобы застигнуть ее врасплох. Тогда с ней легче будет управиться.
Велико же было его изумление, когда в раскрытых дверях он увидел не Берту, а консервного фабриканта Сескиса. Цеплис чуть не лопнул от злости, однако же овладел собой и пригласил Сескиса войти.
— Все ушли. Вам пришлось долго ждать. Входите, прошу вас.
— Благодарю. Я вовсе не ждал! Позвонил, и сейчас же открыли.
Сескис говорил громко и отдувался после каждого слова. Он запыхался и притом был изрядно под мухой. Его шумливость раздражала, но вместе с тем и забавляла Цеплиса.
— Я уж не надеялся застать вас дома. Мы все решили, что Нагайнис увез вас из «Духа пробуждения», чтобы показать вам свои мышеловки. Это последнее, что у него осталось. — И Сескис громко расхохотался.
— Нужны мне его мышеловки! — отрезал Цеплис и испытующе оглядел Сескиса: сколько он попросит?
— Вы его еще не знаете. Я пришел предостеречь вас, чтобы вы не пускались с ним ни в какие дела, иначе будет плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111