Как не гордиться таким открытием, не радоваться ему?
Счастье улыбалось Цеплису и в семейной жизни. У Берты родился красивый, здоровый сын. Да, именно красивый: какой же матери ее ребенок не кажется самым красивым? Берта была так поглощена материнской радостью, что в душе простила Цеплису все причиненные ей обиды. Над колыбелью сына они подали друг другу руки и духовно опять почувствовали себя такими же близкими, как в начале супружества. Берте теперь и в голову не приходило интересоваться, куда муж ходит и где он проводит вечера. У нее были свои заботы, казавшиеся такими приятными, что не хотелось и думать ни о чем другом. Совершенно забылись и огорчения времен ее беременности — Берта поняла, что у колыбели надо стоять с чистым сердцем и добрыми мыслями. Кроме того, малыша надо все время пеленать да перепелёнывать, когда ж тут еще думать о чем-нибудь другом! Теперь Берта знала, что материнские чувства — это и есть то, что наполняет жизнь женщины и делает мир для нее прекрасным; в прежние времена она не находила покоя только потому, что не была еще матерью...
Цеплис делал все возможное, чтобы ускорить работы на заводе. Отправку кирпича за границу нельзя приостанавливать ни в коем случае. Для достижения великой цели надо производить все больше и больше. Одними словами ничего не добьешься: можешь говорить, сколько угодно, а дело не сдвинется с места. Цеплис часто звонил по телефону управляющему Брие-дису, требуя выпускать все больше продукции. Из рабочих надо выжимать все до последнего, они должны оправдывать свое жалованье в десятикратном размере. Тех, кто не хочет работать, — увольнять без разговоров. Кирпичный завод не богадельня для лодырей. Бриедис обязан при том же количестве рабочих дать вдвое больше кирпича, иначе не стоит работать — не получишь даже процентов на вложенный капитал,, не говоря уже об амортизации оборудования. А огромные налоги, кассы и страхование рабочих? Все это просто душит и может довести богатейшего предпринимателя до нищенской сумы. Нет, рабочим следует пошевеливаться вдвое быстрее и производить вдвое больше. До сих пор это была вообще не работа, а сплошное безделье. Так продолжаться не может!
Подобные приказы Бриедис получал от Цеплиса чуть не каждый день. Количество отформованных и обожженных кирпичей вечно казалось Цеплису слишком малым, хотя оно и удвоилось со времени пуска завода. Цеплис угрожал выгнать Бриедиса и уволить всех рабочих — ведь жалованье платится им не за спанье! Бриедис подгонял и ругал рабочих, чтоб угодить Цеплису. Те, правда, роптали, что они, мол, не на каторге, но все-таки сгоняли с себя семь потов. У каждого семья, жена с детьми или нетрудоспособные родители, которых надо кормить. Куда пойдешь, если уволят? Всюду безработица и нужда. Однако работать у Цеплиса становилось с каждым, днем невыносимее. Рабочие проклинали Бриедиса как самого страшного эксплуататора, потому что он, кроме жалованья, получал еще премии соответственно количеству изготовленного кирпича. Самым ненасытным живоглотом, конечно, был Цеплис, подгонявший Бриедиса то добром, то угрозами. Но рабочие не видели Цеплиса, они имели
дело только с Бриедисом. Именно он вызывал их озлобление, и они. поговаривали между собой, что из этого похитителя дубовой рощи надо бы тоже наделать кирпичей. Им приходилось жить в дощатых хибарах, где воет ветер и за шиворот льется дождь, потому что Цеплис уже забыл о. своих гуманных посулах и не выстроил обещанных удобных жилищ для рабочих. До того ли ему было теперь, чтобы вспоминать о каких-то посулах, не предусмотренных ни одним договором и стоящих кучу денег? Надо было гнать без передышки, чтобы, может быть, в один год наверстать упущенное за все те годы, когда великий замысел об изготовлении кирпича из латвийской глины еще не был рожден на свет. Если Форд в. Америке выпускает автомобили миллионами, почему Цеплис в Латвии не может выпускать кирпичи миллиардами? Ведь автомобиль все-таки не кирпич, хотя бы он был и фордовским автомобилем! «Нам надо брать пример с выдающихся американцев — только с американской настойчивостью, можно достичь богатства и власти...» — этой мыслью постоянно руководствовался Цеплис.
Оскар Бриедйс злился на Цеплиса, ворча про себя, что если дело пойдет та-к же и впредь, они в два — три года превратят в кирпичи не только всю латвийскую глину, но и всю Латвию. Однако трусливый, подлый характер Бриедиса был слишком слаб, чтобы противостоять властной натуре и железной воле Цеплиса, Бриедис пытался оправдываться перед рабочими — на него, дескать, нажимают рижские господа, а он ни з чем не виноват. Но при этом у него был до того жуликоватый вид, что рабочие не только не верили, но и проникались к нему еще большей ненавистью. Действительно, Бриедис, судя по его лицу и глазам, был способен жестоко истязать беспомощных маленьких детей, но перед сильным мужчиной ползал бы на брюхе; это невольно чувствовал каждый встречавшийся с Бриеди-сом, не говоря уже о рабочих, сталкивавшихся с ним изо дня в день. Поэтому Бриедис на своей должности надсмотрщика чувствовал себя не очень-то уютно и уже намеревался поближе к осени улетучиться отсюда и опять поискать счастья в лесоторговле. Уголовное
дело о пуйкельских дубах против него было прекращено ввиду отсутствия состава преступления, а на подачу гражданского иска у новохозяина и у рабочих не было денег. Теперь они могли дожидаться, покамест Бриедису не заблагорассудится рассчитаться с ними добровольно. А ведь Бриедис был не настолько богат, чтобы ни с того ни с сего бросаться деньгами, когда никто не может взыскать их. Человек, собирающийся нажить состояние, просто не имеет права так швырять деньги. При косьбе у хорошей косы заусенцы отваливаются сами собой; так же и будущим богачгам надо избавляться от всех лишних расходов. На бессмысленном расточительстве далеко не уедешь. Разве не сидит уже Удрис в исправительном доме? Не транжирил бы он,, а прикапливал на черный день перепадавшие ему латы, так, может быть, и посейчас заседал бы в ёвоей «Крауе», ворочая еще более блистательными делами. Имел бы собственный дом и приличный текущий счет в каком-нибудь заграничном банке. А называть своим домом и дворцом Центральную тюрьму — все-таки небольшая честь. К тому же приходится проводить время в бездействии, пока другие наживаются и пухнут от денег. Нет, во всем необходима умеренность; невоздержанность до добра не доводит: найдутся завистники и выроют тебе яму. Не безобразничай Удрис так явно, ревизионная комиссия оставила бы его в покое: кому охота копаться в старых бумагах, если за те же деньги можно и без всякой ревизии сказать на общем собрании, что все в порядке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Счастье улыбалось Цеплису и в семейной жизни. У Берты родился красивый, здоровый сын. Да, именно красивый: какой же матери ее ребенок не кажется самым красивым? Берта была так поглощена материнской радостью, что в душе простила Цеплису все причиненные ей обиды. Над колыбелью сына они подали друг другу руки и духовно опять почувствовали себя такими же близкими, как в начале супружества. Берте теперь и в голову не приходило интересоваться, куда муж ходит и где он проводит вечера. У нее были свои заботы, казавшиеся такими приятными, что не хотелось и думать ни о чем другом. Совершенно забылись и огорчения времен ее беременности — Берта поняла, что у колыбели надо стоять с чистым сердцем и добрыми мыслями. Кроме того, малыша надо все время пеленать да перепелёнывать, когда ж тут еще думать о чем-нибудь другом! Теперь Берта знала, что материнские чувства — это и есть то, что наполняет жизнь женщины и делает мир для нее прекрасным; в прежние времена она не находила покоя только потому, что не была еще матерью...
Цеплис делал все возможное, чтобы ускорить работы на заводе. Отправку кирпича за границу нельзя приостанавливать ни в коем случае. Для достижения великой цели надо производить все больше и больше. Одними словами ничего не добьешься: можешь говорить, сколько угодно, а дело не сдвинется с места. Цеплис часто звонил по телефону управляющему Брие-дису, требуя выпускать все больше продукции. Из рабочих надо выжимать все до последнего, они должны оправдывать свое жалованье в десятикратном размере. Тех, кто не хочет работать, — увольнять без разговоров. Кирпичный завод не богадельня для лодырей. Бриедис обязан при том же количестве рабочих дать вдвое больше кирпича, иначе не стоит работать — не получишь даже процентов на вложенный капитал,, не говоря уже об амортизации оборудования. А огромные налоги, кассы и страхование рабочих? Все это просто душит и может довести богатейшего предпринимателя до нищенской сумы. Нет, рабочим следует пошевеливаться вдвое быстрее и производить вдвое больше. До сих пор это была вообще не работа, а сплошное безделье. Так продолжаться не может!
Подобные приказы Бриедис получал от Цеплиса чуть не каждый день. Количество отформованных и обожженных кирпичей вечно казалось Цеплису слишком малым, хотя оно и удвоилось со времени пуска завода. Цеплис угрожал выгнать Бриедиса и уволить всех рабочих — ведь жалованье платится им не за спанье! Бриедис подгонял и ругал рабочих, чтоб угодить Цеплису. Те, правда, роптали, что они, мол, не на каторге, но все-таки сгоняли с себя семь потов. У каждого семья, жена с детьми или нетрудоспособные родители, которых надо кормить. Куда пойдешь, если уволят? Всюду безработица и нужда. Однако работать у Цеплиса становилось с каждым, днем невыносимее. Рабочие проклинали Бриедиса как самого страшного эксплуататора, потому что он, кроме жалованья, получал еще премии соответственно количеству изготовленного кирпича. Самым ненасытным живоглотом, конечно, был Цеплис, подгонявший Бриедиса то добром, то угрозами. Но рабочие не видели Цеплиса, они имели
дело только с Бриедисом. Именно он вызывал их озлобление, и они. поговаривали между собой, что из этого похитителя дубовой рощи надо бы тоже наделать кирпичей. Им приходилось жить в дощатых хибарах, где воет ветер и за шиворот льется дождь, потому что Цеплис уже забыл о. своих гуманных посулах и не выстроил обещанных удобных жилищ для рабочих. До того ли ему было теперь, чтобы вспоминать о каких-то посулах, не предусмотренных ни одним договором и стоящих кучу денег? Надо было гнать без передышки, чтобы, может быть, в один год наверстать упущенное за все те годы, когда великий замысел об изготовлении кирпича из латвийской глины еще не был рожден на свет. Если Форд в. Америке выпускает автомобили миллионами, почему Цеплис в Латвии не может выпускать кирпичи миллиардами? Ведь автомобиль все-таки не кирпич, хотя бы он был и фордовским автомобилем! «Нам надо брать пример с выдающихся американцев — только с американской настойчивостью, можно достичь богатства и власти...» — этой мыслью постоянно руководствовался Цеплис.
Оскар Бриедйс злился на Цеплиса, ворча про себя, что если дело пойдет та-к же и впредь, они в два — три года превратят в кирпичи не только всю латвийскую глину, но и всю Латвию. Однако трусливый, подлый характер Бриедиса был слишком слаб, чтобы противостоять властной натуре и железной воле Цеплиса, Бриедис пытался оправдываться перед рабочими — на него, дескать, нажимают рижские господа, а он ни з чем не виноват. Но при этом у него был до того жуликоватый вид, что рабочие не только не верили, но и проникались к нему еще большей ненавистью. Действительно, Бриедис, судя по его лицу и глазам, был способен жестоко истязать беспомощных маленьких детей, но перед сильным мужчиной ползал бы на брюхе; это невольно чувствовал каждый встречавшийся с Бриеди-сом, не говоря уже о рабочих, сталкивавшихся с ним изо дня в день. Поэтому Бриедис на своей должности надсмотрщика чувствовал себя не очень-то уютно и уже намеревался поближе к осени улетучиться отсюда и опять поискать счастья в лесоторговле. Уголовное
дело о пуйкельских дубах против него было прекращено ввиду отсутствия состава преступления, а на подачу гражданского иска у новохозяина и у рабочих не было денег. Теперь они могли дожидаться, покамест Бриедису не заблагорассудится рассчитаться с ними добровольно. А ведь Бриедис был не настолько богат, чтобы ни с того ни с сего бросаться деньгами, когда никто не может взыскать их. Человек, собирающийся нажить состояние, просто не имеет права так швырять деньги. При косьбе у хорошей косы заусенцы отваливаются сами собой; так же и будущим богачгам надо избавляться от всех лишних расходов. На бессмысленном расточительстве далеко не уедешь. Разве не сидит уже Удрис в исправительном доме? Не транжирил бы он,, а прикапливал на черный день перепадавшие ему латы, так, может быть, и посейчас заседал бы в ёвоей «Крауе», ворочая еще более блистательными делами. Имел бы собственный дом и приличный текущий счет в каком-нибудь заграничном банке. А называть своим домом и дворцом Центральную тюрьму — все-таки небольшая честь. К тому же приходится проводить время в бездействии, пока другие наживаются и пухнут от денег. Нет, во всем необходима умеренность; невоздержанность до добра не доводит: найдутся завистники и выроют тебе яму. Не безобразничай Удрис так явно, ревизионная комиссия оставила бы его в покое: кому охота копаться в старых бумагах, если за те же деньги можно и без всякой ревизии сказать на общем собрании, что все в порядке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111