Прислуга ему рассказала, что Мильда была и вскоре ушла. Тут только Цезарь понял, как это было бессовестно — пригласить к себе гостью и убежать из дома. Вполне понятно, отчего Мильда не приходит к нему. Она обижена, и это мог бы исправить лишь он сам, зайдя к Мильде и попросив прощения. Однако он откладывал это со дня на день. И чем дальше откладывал, тем труднее было решиться. Наверно, Цауне еще не скоро отправился бы к Мильде, если бы однажды вечером, идя со службы, не встретил ее на бульваре Бривибас. Увидев Мильду, он так смутился и покраснел, что едва догадался поздороваться. Лишь разминувшись, он спо-
хватился, что нужно же было поговорить с ней — Мильда ведь шла одна. Тогда он вдруг бросился догонять Мильду, уже свернувшую на бульвар Райниса. Настигнув ее, он робко спросил:
— Что же ты гуляешь в таком одиночестве?
— Кто одинок, тому и гулять приходится в одиночестве, — спокойно ответила Мильда. Цезарь расслы шал в ее голосе обиду и печаль, даже страдание. — Ты ведь меня и узнавать-то не хочешь. Загордился! Правда, есть чем гордиться. — Обиженная девушка иронически посмотрела на него. Увлажнившиеся глаза словно бы говорили: так долго не показывался, а теперь еще проходишь мимо! Так не поступают друзья и хорошие знакомые. А разве мы не были друзьями?
— Мильдочка, возьми меня с собой. Тогда двое одиноких будут вместе!
— Как можно! Ты же из-за меня пропустишь срочное свидание или еще что-нибудь в этом роде. Я уже привыкла быть одна и примирилась с тем, что старые знакомые загордились.
— Я виноват и прошу прощения, особенно за тот случай. — -Цауне, стыдливо потупившись, шагал рядом с Мильдой.
— Про тот случай не стоит и говорить! Если человек получает такое душистое приглашение от госпожи директорши, то он поистине вправе забыть не только других людей, но и весь мир.
«Душистое приглашение» и «госпожа директорша» особенно задели Цезаря. Ему сразу вспомнился весь тот вечер.
— Это была обязанность, от которой я не смел отказаться.
— Конечно! Особенно, если эта обязанность приятная и соблазнительная. Тогда надо бежать без оглядки, как на пожар, — насмешливо продолжала Мильда.
— Ну, прости и забудь об этом. Я уже давно сожалею. Мне так обидно, что вечер пропал и я не мог быть с тобой.
— После этого было еще много вечеров. Но тебе некогда, вспоминать обо мне. Может быть, ты вовсе
не хотел меня видеть, а сейчас только из жалости теряешь тут время? Иди уж лучше по своим неотложным делам. — Голос Мильды сделался даже резким.
— Я все время мучился из-за своего поступка, но стыдился показаться тебе на глаза. Даже сегодня, увидел тебя и так смутился, что чуть не забыл поздороваться.— Цауне покраснел, и его слова прозвучали до того сердечно и правдиво, что Мильда поверила. Обида прошла, и она прошептала:
— Я столько перестрадала! Это было жестоко с твоей стороны.
— Я исправлюсь и никогда больше не буду так делать. А сейчас прости и больше не сердись. — Цауне схватил девушку за руку, трепеща от радости. Теперь все хорошо, давнишняя тяжесть свалилась с плеч. Хотелось пуститься бегом, смеяться, увлечь с собой Мильду и все время благодарить ее за то, что она такая хорошая. Вечер казался бархатно-мягким, а Мильда — ласковой голубкой, которую надо оберегать от тех ястребов, чьи взгляды пронзали сумрак, точно острые вертелы. Прильнув к подобревшей девушке, Цауне вел ее в тени деревьев, дрожащими пальцами слегка сжимая ей руку. Рядом с ней так хорошо и легко, что все былое исчезло, будто и не бывало.
Они долго гуляли в эту теплую летнюю ночь, почти без слов понимая друг друга. Цауне убедился в том, что испытывает истинные чувства к одной лишь Мильде, а его восхищение госпожой Цеплис было просто дурманом, проходящим, как всякое опьянение. Истинные чувства всегда глубже, хотя они не так заметны и не бросаются в глаза. И эти истинные чувства к Мильде, все время пламеневшие в глубине его сердца, преодолели опьяняющую власть Берты. Ему было стыдно перед Мильдой за свое легкомыслие — оттого он и не посмел сразу подойти к ней на улице. Теперь он знал, что все забыто и больше не вспомнится.
Когда от долгой прогулки устали ноги, Цауне повел Мильду в кафе — посидеть и немножко перекусить. Мильда охотно согласилась — ей вовсе не хотелось расставаться с Цезарем. Рядом с ним она чувствовала себя гораздо увереннее, и неустроенное
будущее уж не казалось столь устрашающим. Кроме того, ей не хотелось видеть портниху: опять привяжется с расспросами и упреками! Лучше уж оттянуть этот момент, если нельзя от него избавиться вовсе. Они вошли в кафе, где господа и высокомерные дамы жужжали и гудели, как осы в дупле, и сели за столик у стены, потому что Мильда в своем выцветшем ситцевом платьице чувствовала себя не в своей тарелке. Ей казалось, будто все разглядывают ее, пренебрежительно усмехаясь. Но при виде спокойного и просветленного лица Цезаря ей тоже стало хорошо. Окружающие были забыты, и хотелось лишь радоваться потерянному и снова обретенному милому другу, целиком отдаться радости этой находки, не омрачая ее ничем. Мильда с аппетитом ела булочки и была очень довольна, что Цезарь не отстает от нее. Если бы он ел меньше, Мильде пришлось бы стесняться, а теперь она может не думать об этом.
— Я голоден, как волк, — заметил Цезарь после довольно долгого молчания.
— Ты как волк, а я как кто? — Мильда засмеялась и стала еще смелее.
— А ты как куница! Нельзя же сравнивать даму с волком. Нам с тобой неправильно дали фамилии: тебе надо бы называться Цауне, а мне — Меднисом. Тогда ты была бы. госпожой Цауне. — Цезарь опять' невольно покраснел.
— Почему же сразу госпожой? Мне нравится и так.
— Ну да, ты-то получишь мою фамилию, а я твою никогда.
— Что это ты болтаешь? Неужели не можешь вести себя более серьезно? — Мильда уклонялась от ответа и притворялась непонимающей.
— Я думаю, что серьезнее и быть не может. Нужно только правильно понять и воспринять всерьез. Но давай-ка скушаем еще что-нибудь — я и не чувствую, что поел.
— Что ты дурачишься! Кельнерши станут смеяться. — Что ты считаешь дурачеством — булочки или мои серьезные разговоры, и над чем будут смеяться кельнерши?
— Надо всем, что ты сегодня говоришь и делаешь, — Мильда смутилась и как бы замкнулась в себе.
— Пускай смеются, лишь бы ты не смеялась. Скажи, ты мне все простила и будешь теперь относиться ко мне еще лучше, чем до этого.
— Цезарь, перестань, я хочу есть и не буду тебя слушать, — сказала она, но глаза говорили другое. Цезарь понял и, схватив ее руку, пожал крепко-крепко. Ему хотелось кричать, ликовать: от Мильдиного взгляда ему стало так хорошо, как не бывало еще никогда в жизни. Однако лица окружающих людей сдерживали его, словно кирпичи непреодолимой стены, и он не тронулся с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
хватился, что нужно же было поговорить с ней — Мильда ведь шла одна. Тогда он вдруг бросился догонять Мильду, уже свернувшую на бульвар Райниса. Настигнув ее, он робко спросил:
— Что же ты гуляешь в таком одиночестве?
— Кто одинок, тому и гулять приходится в одиночестве, — спокойно ответила Мильда. Цезарь расслы шал в ее голосе обиду и печаль, даже страдание. — Ты ведь меня и узнавать-то не хочешь. Загордился! Правда, есть чем гордиться. — Обиженная девушка иронически посмотрела на него. Увлажнившиеся глаза словно бы говорили: так долго не показывался, а теперь еще проходишь мимо! Так не поступают друзья и хорошие знакомые. А разве мы не были друзьями?
— Мильдочка, возьми меня с собой. Тогда двое одиноких будут вместе!
— Как можно! Ты же из-за меня пропустишь срочное свидание или еще что-нибудь в этом роде. Я уже привыкла быть одна и примирилась с тем, что старые знакомые загордились.
— Я виноват и прошу прощения, особенно за тот случай. — -Цауне, стыдливо потупившись, шагал рядом с Мильдой.
— Про тот случай не стоит и говорить! Если человек получает такое душистое приглашение от госпожи директорши, то он поистине вправе забыть не только других людей, но и весь мир.
«Душистое приглашение» и «госпожа директорша» особенно задели Цезаря. Ему сразу вспомнился весь тот вечер.
— Это была обязанность, от которой я не смел отказаться.
— Конечно! Особенно, если эта обязанность приятная и соблазнительная. Тогда надо бежать без оглядки, как на пожар, — насмешливо продолжала Мильда.
— Ну, прости и забудь об этом. Я уже давно сожалею. Мне так обидно, что вечер пропал и я не мог быть с тобой.
— После этого было еще много вечеров. Но тебе некогда, вспоминать обо мне. Может быть, ты вовсе
не хотел меня видеть, а сейчас только из жалости теряешь тут время? Иди уж лучше по своим неотложным делам. — Голос Мильды сделался даже резким.
— Я все время мучился из-за своего поступка, но стыдился показаться тебе на глаза. Даже сегодня, увидел тебя и так смутился, что чуть не забыл поздороваться.— Цауне покраснел, и его слова прозвучали до того сердечно и правдиво, что Мильда поверила. Обида прошла, и она прошептала:
— Я столько перестрадала! Это было жестоко с твоей стороны.
— Я исправлюсь и никогда больше не буду так делать. А сейчас прости и больше не сердись. — Цауне схватил девушку за руку, трепеща от радости. Теперь все хорошо, давнишняя тяжесть свалилась с плеч. Хотелось пуститься бегом, смеяться, увлечь с собой Мильду и все время благодарить ее за то, что она такая хорошая. Вечер казался бархатно-мягким, а Мильда — ласковой голубкой, которую надо оберегать от тех ястребов, чьи взгляды пронзали сумрак, точно острые вертелы. Прильнув к подобревшей девушке, Цауне вел ее в тени деревьев, дрожащими пальцами слегка сжимая ей руку. Рядом с ней так хорошо и легко, что все былое исчезло, будто и не бывало.
Они долго гуляли в эту теплую летнюю ночь, почти без слов понимая друг друга. Цауне убедился в том, что испытывает истинные чувства к одной лишь Мильде, а его восхищение госпожой Цеплис было просто дурманом, проходящим, как всякое опьянение. Истинные чувства всегда глубже, хотя они не так заметны и не бросаются в глаза. И эти истинные чувства к Мильде, все время пламеневшие в глубине его сердца, преодолели опьяняющую власть Берты. Ему было стыдно перед Мильдой за свое легкомыслие — оттого он и не посмел сразу подойти к ней на улице. Теперь он знал, что все забыто и больше не вспомнится.
Когда от долгой прогулки устали ноги, Цауне повел Мильду в кафе — посидеть и немножко перекусить. Мильда охотно согласилась — ей вовсе не хотелось расставаться с Цезарем. Рядом с ним она чувствовала себя гораздо увереннее, и неустроенное
будущее уж не казалось столь устрашающим. Кроме того, ей не хотелось видеть портниху: опять привяжется с расспросами и упреками! Лучше уж оттянуть этот момент, если нельзя от него избавиться вовсе. Они вошли в кафе, где господа и высокомерные дамы жужжали и гудели, как осы в дупле, и сели за столик у стены, потому что Мильда в своем выцветшем ситцевом платьице чувствовала себя не в своей тарелке. Ей казалось, будто все разглядывают ее, пренебрежительно усмехаясь. Но при виде спокойного и просветленного лица Цезаря ей тоже стало хорошо. Окружающие были забыты, и хотелось лишь радоваться потерянному и снова обретенному милому другу, целиком отдаться радости этой находки, не омрачая ее ничем. Мильда с аппетитом ела булочки и была очень довольна, что Цезарь не отстает от нее. Если бы он ел меньше, Мильде пришлось бы стесняться, а теперь она может не думать об этом.
— Я голоден, как волк, — заметил Цезарь после довольно долгого молчания.
— Ты как волк, а я как кто? — Мильда засмеялась и стала еще смелее.
— А ты как куница! Нельзя же сравнивать даму с волком. Нам с тобой неправильно дали фамилии: тебе надо бы называться Цауне, а мне — Меднисом. Тогда ты была бы. госпожой Цауне. — Цезарь опять' невольно покраснел.
— Почему же сразу госпожой? Мне нравится и так.
— Ну да, ты-то получишь мою фамилию, а я твою никогда.
— Что это ты болтаешь? Неужели не можешь вести себя более серьезно? — Мильда уклонялась от ответа и притворялась непонимающей.
— Я думаю, что серьезнее и быть не может. Нужно только правильно понять и воспринять всерьез. Но давай-ка скушаем еще что-нибудь — я и не чувствую, что поел.
— Что ты дурачишься! Кельнерши станут смеяться. — Что ты считаешь дурачеством — булочки или мои серьезные разговоры, и над чем будут смеяться кельнерши?
— Надо всем, что ты сегодня говоришь и делаешь, — Мильда смутилась и как бы замкнулась в себе.
— Пускай смеются, лишь бы ты не смеялась. Скажи, ты мне все простила и будешь теперь относиться ко мне еще лучше, чем до этого.
— Цезарь, перестань, я хочу есть и не буду тебя слушать, — сказала она, но глаза говорили другое. Цезарь понял и, схватив ее руку, пожал крепко-крепко. Ему хотелось кричать, ликовать: от Мильдиного взгляда ему стало так хорошо, как не бывало еще никогда в жизни. Однако лица окружающих людей сдерживали его, словно кирпичи непреодолимой стены, и он не тронулся с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111