Цеплис рывком распахнул дверь рабочего барака — оттуда шибануло кислым запахом плесени. Вдоль стен на трухлявой соломе валялось разное тряпье, и кое-где торбы из грубой холстины. В хибаре, сколоченной на скорую руку из горбылей, текла крыша — пол и солома были еще мокрые от ночного дождя.
— В такой собачьей конуре можно задохнуться! Почему вы не приводите в порядок крышу? — Цеплис угрожающе обернулся к Бриедису. — Надо замечать такие вещи, а не гнаться за новыми обязанностями. Тогда не останется времени на пустую болтовню с мужиками!
— Летний дождик никому не вредит. Рабочие сами говорят, что через дырявую крышу можно смотреть на звезды, да и спать не так скучно.
— Это еще что за глупости! Мои рабочие должны жить в сухих и удобных жилищах. Из первого же кирпича я выстрою им удобные, светлые дома. Я не хочу быть хапугой, пусть люди тоже живут по-человечески! Сегодня же велите починить крышу. Если бы эту конуру увидел инспектор труда, то во всех социал-демократических газетах нас назвали бы палачами рабочего класса. Мне, как старому революционеру, такие вещи совсем не к лицу. Я хочу показать пример, как надо обращаться с рабочими! — И Цеплис сам воодушевился своей блестящей идеей — сделать жилища рабочих образцовыми и показать всем промышленникам Латвии, как нужно решать социальные вопросы. Бриедис только ухмыльнулся, вспомнив, что рабочие называли свой барак виллой, полученной в подарок
от рижских господ — в ветренную погоду там не усидеть и воробью. Но Цеплис продолжал с подъемом:
— Нам, промышленникам, надо быть гуманными, тогда и рабочие будут сознательнее относиться к труду. Я хочу поставить свое предприятие так, чтобы на нем никогда не происходило забастовок. Тогда я одними голосами своих рабочих попаду в сейм. Промышленник должен быть политиком и участвовать также в государственной законодательной работе. Иначе они задушат нас своими больничными кассами и рабочим страхованием! Они же не понимают, что наша молодая промышленность не выдержит этого. Вот как надо жить, господин Бриедис! — закончил Цеплис, полный сознания своего скромного превосходства. Бриедис ничего не сказал, только усмехнулся в душе. Как же! Так тебя рабочие и выберут, чтобы ты отнял у них больничные кассы и страхование! Нынче таких дураков не найдешь. ..
Когда Цеплис с Бриедисом возвратились, Цауне уже покончил со всеми выплатами. Голова у него все еще болела и волнение не улеглось. Откинувшись на сидение машины и прикрыв глаза, он снова переживал недавнее происшествие. Никто ему не мешал — Аулис тоже ушел прогуляться. Только ласточки, щебеча, летали вокруг, и от этого тишина полей была еще ощутимее. Когда подошли Цеплис и Бриедис, Цауне, совершенно разбитый, вылез из машины.
— Ну, с выплатой все в порядке? — спросил Цеплис, хотя и не сомневался в этом. — Отчего вы не пройдетесь? Разве вам не хочется посмотреть, как подвинулись работы?
— Голова очень болит, — негромко ответил Цауне. — Не хочется никуда ходить.
— Погуляете и пройдет. Скоро поедем. Мне только еще надо пройти осмотреть кое-что за вас. Вам сегодня хочется полентяйпичать. — Цеплису было стыдно, и он говорил, не глядя на Цауне. Бриедис во все глаза смотрел на директора и бухгалтера, не понимая, почему Цеплис сегодня так отечески ласков с молодым человеком.
Шофер Аулис со своими двумя пассажирами возвратился в Ригу к концу дня. Цеплис заехал в контору, а бухгалтера отпустил домой — головная боль у того все не проходила. Дома Цауне прежде всего умылся, потому что на обратном пути было очень пыльно. Потом он долго мочил голову холодной водой, и от этого ему действительно полегчало. Боль притихла и не была уже такой ноющей. Он решил немножко прилечь, в надежде, что тогда все пройдет. В постели его охватила сладкая истома, и он заснул. Во сне он опять трясся в автомобиле, думая о Мильде. Но потом Цеплис принимался терзать его и обстреливать. Он бежал, призывая на помощь, но ноги были как спутанные, а голос не звучал совсем. Он сознавал, что Цеплис сейчас настигнет его и убьет. Но вдруг что-то тяжело и резко прогудело у него в голове,-и Цауне проснулся, весь мокрый от пота, испуганно озираясь вокруг. Он тотчас сообразил, что это был лишь кошмар, но нервное возбуждение не скоро оставило его.
До вечера было еще далеко, и Цауне решил на сей раз пораньше отправиться к Мильде, пока она сама не пришла к нему. Он быстро оделся и, мучимый тревогой, пустился в, путь. По дороге он невольно опять стал думать о неожиданном нападении Цеплиса. Что могло быть тому причиной? Я хотел рассказать про Мильду, а он начал хлестать меня по щекам. Неужели Аулис говорил правду, что Цеплис меня заподозрил в преступной связи с его женой? Нет, этого не может быть, я ведь не дал ни малейшего повода, и вообще для таких подозрений нет основания. Его нападение, несомненно, имеет другие причины. Но какие — этого Цауне не мог постичь.
Он попытался передать Мильде события дня слегка юмористически, чтобы затушевать серьезность положения и скрыть свои полные смертельного страха переживания. Однако Мильда уже по голосу Цезаря уловила, что дело было гораздо серьезнее, нежели обрисовал рассказчик. Сначала она ничего не понимала, но вдруг ей вспомнился один случай и все стало ясно.
— Собственно, почему же он напал на тебя? Может быть, ты сам рассердил его, грубо ответил?
— Нет. Он спросил, есть ли у меня какая-нибудь симпатия и часто ли я с ней встречаюсь. Я ответил, что довольно редко. Почему? Да потому что у нас нет времени, я же ведь целыми днями на работе. А по ночам, что, она тоже занята? Я хотел рассказать про тебя, но тут Цеплис закричал, что я обольщаю замужних женщин, и начал драться.
— Может быть, у него было основание для,этого? Ты ведь когда-то был сильно увлечен госпожой Цеплис. Вспомни-ка — пригласил меня в гости, а сам полетел к ней. Сломя голову! Почему же Цеплис не мог узнать о ваших близких отношениях? А если он узнал, что же ему оставалось делать? Дурак тот мужчина, который не поколотит любовника своей жены. Женщинам такие не нравятся. — Голос Мильды звучал совсем как чужой. Цауне прямо-таки испугался.
— Что ты! У меня же с госпожой Цешгас ничего не было, ты это отлично знаешь. Неужели действительно женщинам нравятся мужчины, которые дерутся, как петухи? Вообще ты сегодня говоришь совершенно непонятные для меня вещи!
— А ты делаешь вещи, очень понятные для всех мужчин! Когда тебя уличили, удираешь, за тобой приходится гоняться. У. тебя нет даже петушиной смелости, чтоб постоять за себя! Я знала, что ты не храбрец, но уж такой трусости не могла себе представить. Любая женщина оказала бы сопротивление, чем так улепетывать!
— Легко тебе говорить: у него револьвер, а я с пустыми руками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— В такой собачьей конуре можно задохнуться! Почему вы не приводите в порядок крышу? — Цеплис угрожающе обернулся к Бриедису. — Надо замечать такие вещи, а не гнаться за новыми обязанностями. Тогда не останется времени на пустую болтовню с мужиками!
— Летний дождик никому не вредит. Рабочие сами говорят, что через дырявую крышу можно смотреть на звезды, да и спать не так скучно.
— Это еще что за глупости! Мои рабочие должны жить в сухих и удобных жилищах. Из первого же кирпича я выстрою им удобные, светлые дома. Я не хочу быть хапугой, пусть люди тоже живут по-человечески! Сегодня же велите починить крышу. Если бы эту конуру увидел инспектор труда, то во всех социал-демократических газетах нас назвали бы палачами рабочего класса. Мне, как старому революционеру, такие вещи совсем не к лицу. Я хочу показать пример, как надо обращаться с рабочими! — И Цеплис сам воодушевился своей блестящей идеей — сделать жилища рабочих образцовыми и показать всем промышленникам Латвии, как нужно решать социальные вопросы. Бриедис только ухмыльнулся, вспомнив, что рабочие называли свой барак виллой, полученной в подарок
от рижских господ — в ветренную погоду там не усидеть и воробью. Но Цеплис продолжал с подъемом:
— Нам, промышленникам, надо быть гуманными, тогда и рабочие будут сознательнее относиться к труду. Я хочу поставить свое предприятие так, чтобы на нем никогда не происходило забастовок. Тогда я одними голосами своих рабочих попаду в сейм. Промышленник должен быть политиком и участвовать также в государственной законодательной работе. Иначе они задушат нас своими больничными кассами и рабочим страхованием! Они же не понимают, что наша молодая промышленность не выдержит этого. Вот как надо жить, господин Бриедис! — закончил Цеплис, полный сознания своего скромного превосходства. Бриедис ничего не сказал, только усмехнулся в душе. Как же! Так тебя рабочие и выберут, чтобы ты отнял у них больничные кассы и страхование! Нынче таких дураков не найдешь. ..
Когда Цеплис с Бриедисом возвратились, Цауне уже покончил со всеми выплатами. Голова у него все еще болела и волнение не улеглось. Откинувшись на сидение машины и прикрыв глаза, он снова переживал недавнее происшествие. Никто ему не мешал — Аулис тоже ушел прогуляться. Только ласточки, щебеча, летали вокруг, и от этого тишина полей была еще ощутимее. Когда подошли Цеплис и Бриедис, Цауне, совершенно разбитый, вылез из машины.
— Ну, с выплатой все в порядке? — спросил Цеплис, хотя и не сомневался в этом. — Отчего вы не пройдетесь? Разве вам не хочется посмотреть, как подвинулись работы?
— Голова очень болит, — негромко ответил Цауне. — Не хочется никуда ходить.
— Погуляете и пройдет. Скоро поедем. Мне только еще надо пройти осмотреть кое-что за вас. Вам сегодня хочется полентяйпичать. — Цеплису было стыдно, и он говорил, не глядя на Цауне. Бриедис во все глаза смотрел на директора и бухгалтера, не понимая, почему Цеплис сегодня так отечески ласков с молодым человеком.
Шофер Аулис со своими двумя пассажирами возвратился в Ригу к концу дня. Цеплис заехал в контору, а бухгалтера отпустил домой — головная боль у того все не проходила. Дома Цауне прежде всего умылся, потому что на обратном пути было очень пыльно. Потом он долго мочил голову холодной водой, и от этого ему действительно полегчало. Боль притихла и не была уже такой ноющей. Он решил немножко прилечь, в надежде, что тогда все пройдет. В постели его охватила сладкая истома, и он заснул. Во сне он опять трясся в автомобиле, думая о Мильде. Но потом Цеплис принимался терзать его и обстреливать. Он бежал, призывая на помощь, но ноги были как спутанные, а голос не звучал совсем. Он сознавал, что Цеплис сейчас настигнет его и убьет. Но вдруг что-то тяжело и резко прогудело у него в голове,-и Цауне проснулся, весь мокрый от пота, испуганно озираясь вокруг. Он тотчас сообразил, что это был лишь кошмар, но нервное возбуждение не скоро оставило его.
До вечера было еще далеко, и Цауне решил на сей раз пораньше отправиться к Мильде, пока она сама не пришла к нему. Он быстро оделся и, мучимый тревогой, пустился в, путь. По дороге он невольно опять стал думать о неожиданном нападении Цеплиса. Что могло быть тому причиной? Я хотел рассказать про Мильду, а он начал хлестать меня по щекам. Неужели Аулис говорил правду, что Цеплис меня заподозрил в преступной связи с его женой? Нет, этого не может быть, я ведь не дал ни малейшего повода, и вообще для таких подозрений нет основания. Его нападение, несомненно, имеет другие причины. Но какие — этого Цауне не мог постичь.
Он попытался передать Мильде события дня слегка юмористически, чтобы затушевать серьезность положения и скрыть свои полные смертельного страха переживания. Однако Мильда уже по голосу Цезаря уловила, что дело было гораздо серьезнее, нежели обрисовал рассказчик. Сначала она ничего не понимала, но вдруг ей вспомнился один случай и все стало ясно.
— Собственно, почему же он напал на тебя? Может быть, ты сам рассердил его, грубо ответил?
— Нет. Он спросил, есть ли у меня какая-нибудь симпатия и часто ли я с ней встречаюсь. Я ответил, что довольно редко. Почему? Да потому что у нас нет времени, я же ведь целыми днями на работе. А по ночам, что, она тоже занята? Я хотел рассказать про тебя, но тут Цеплис закричал, что я обольщаю замужних женщин, и начал драться.
— Может быть, у него было основание для,этого? Ты ведь когда-то был сильно увлечен госпожой Цеплис. Вспомни-ка — пригласил меня в гости, а сам полетел к ней. Сломя голову! Почему же Цеплис не мог узнать о ваших близких отношениях? А если он узнал, что же ему оставалось делать? Дурак тот мужчина, который не поколотит любовника своей жены. Женщинам такие не нравятся. — Голос Мильды звучал совсем как чужой. Цауне прямо-таки испугался.
— Что ты! У меня же с госпожой Цешгас ничего не было, ты это отлично знаешь. Неужели действительно женщинам нравятся мужчины, которые дерутся, как петухи? Вообще ты сегодня говоришь совершенно непонятные для меня вещи!
— А ты делаешь вещи, очень понятные для всех мужчин! Когда тебя уличили, удираешь, за тобой приходится гоняться. У. тебя нет даже петушиной смелости, чтоб постоять за себя! Я знала, что ты не храбрец, но уж такой трусости не могла себе представить. Любая женщина оказала бы сопротивление, чем так улепетывать!
— Легко тебе говорить: у него револьвер, а я с пустыми руками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111