Лишь глаза ласкали Мильду — рукам это не было дозволено.
— Я не дам тебе работать, а скоро возьму к себе, и ты будешь моя маленькая куничка, — промолвил Цезарь после короткого молчания.
— Ну до этого я буду. . . — Мильда запнулась, и на глазах у нее почти уже выступили слезы.
— Что «будешь»? Договаривай!
— Как ты думаешь, сколько можно жить в Риге без работы? Портниха давно уже грозится выгнать меня ко всем чертям за то, что я не умею жить. У нее, говорит, у самой становится все меньше работы. Как ты думаешь, сколько можно терпеть такие утренние и вечерние проповеди? — Мильда потупила глаза и покраснела от стыда. Цезарю тоже стало стыдно, оттого что он за все это время не поинтересовался, как Мильда живет. Сам получал хорошее жалованье, а свою брошенную на произвол судьбы подругу забыл.
— Мильдочка, я был подлецом, мне не следовало так делать. Временами я вспоминал о тебе, но мне было стыдно. Теперь все пойдет по-иному, и ты мне позволишь... — У Цауне дрожал голос.
Слова иссякли, а выразить свои чувства как-нибудь иначе было невозможно. Мильда сидела молча, погрубудущее уж не казалось столь устрашающим. Кроме того, ей не хотелось видеть портниху: опять привяжется с расспросами и упреками! Лучше уж оттянуть этот момент, если нельзя от него избавиться вовсе. Они вошли в кафе, где господа и высокомерные дамы жужжали и гудели, как осы в дупле, и сели за столик у стены, потому что Мильда в своем выцветшем ситцевом платьице чувствовала себя не в своей тарелке. Ей казалось, будто все разглядывают ее, пренебрежительно усмехаясь. Но при виде спокойного и просветленного лица Цезаря ей тоже стало хорошо. Окружающие были забыты, и хотелось лишь радоваться потерянному и снова обретенному милому другу, целиком отдаться радости этой находки, не омрачая ее ничем. Мильда с аппетитом ела булочки и была очень довольна, что Цезарь не отстает от нее. Если бы он ел меньше, Мильде пришлось бы стесняться, а теперь она может не думать об этом.
— Я голоден, как волк, — заметил Цезарь после довольно долгого молчания.
— Ты как волк, а я как кто? — Мильда засмеялась и стала еще смелее.
— А ты как куница! Нельзя же сравнивать даму с волком. Нам с тобой неправильно дали фамилии: тебе надо бы называться Цауне, а мне — Меднисом. Тогда ты была бы. госпожой Цауне. — Цезарь опять' невольно покраснел.
— Почему же сразу госпожой? Мне нравится и так.
— Ну да, ты-то получишь мою фамилию, а я твою никогда.
— Что это ты болтаешь? Неужели не можешь вести себя более серьезно? — Мильда уклонялась от ответа и притворялась непонимающей.
— Я думаю, что серьезнее и быть не может. Нужно только правильно понять и воспринять всерьез. Но давай-ка скушаем еще что-нибудь — я и не чувствую, что поел.
— Что ты дурачишься! Кельнерши станут смеяться. — Что ты считаешь дурачеством — булочки или мои серьезные разговоры, и над чем будут смеяться кельнерши?
— Надо всем, что ты сегодня говоришь и делаешь, — Мильда смутилась и как бы замкнулась в себе.
— Пускай смеются, лишь бы ты не смеялась. Скажи, ты мне все простила и будешь теперь относиться ко мне еще лучше, чем до этого.
— Цезарь, перестань, я хочу есть и не буду тебя слушать, — сказала она, но глаза говорили другое. Цезарь понял и, схватив ее руку, пожал крепко-крепко. Ему хотелось кричать, ликовать: от Мильдиного взгляда ему стало так хорошо, как не бывало еще никогда в жизни. Однако лица окружающих людей сдерживали его, словно кирпичи непреодолимой стены, и он не тронулся с места. Лишь глаза ласкали Мильду — рукам это не было дозволено.
— Я не дам тебе работать, а скоро возьму к себе, и ты будешь моя маленькая куничка, — промолвил Цезарь после короткого молчания.
— Ну до этого я буду... — Мильда запнулась, и на глазах у нее почти уже выступили слезы.
— Что «будешь»? Договаривай!
— Как ты думаешь, сколько можно жить в Риге без работы? Портниха давно уже грозится выгнать меня ко всем чертям за то, что я не умею жить. У нее, говорит, у самой становится все меньше работы. Как ты думаешь, сколько можно терпеть такие утренние и вечерние проповеди? — Мильда потупила глаза и покраснела от стыда. Цезарю тоже стало стыдно, оттого что он за все это время не поинтересовался, как Мильда живет. Сам получал хорошее жалованье, а свою брошенную на произвол судьбы подругу забыл.
— Мильдочка, я был подлецом, мне не следовало так делать. Временами я вспоминал о тебе, но мне было стыдно. Теперь все пойдет по-иному, и ты мне позволишь... — У Цауне дрожал голос.
Слова иссякли, а выразить свои чувства как-нибудь иначе было невозможно. Мильда сидела молча, погруизбегал Нагайниса, чтобы тот не скомпрометировал общество «Цеплис», а вышло совсем по-другому. Опасность грозила совсем с другой стороны. Поэтому Цеплис с горечью признал, что он был еще слишком мало информирован об истинном состоянии других предприятий и о честности их руководителей. Если бы он предчувствовал, что произойдет, так никогда не связался бы с Удрисом и не тащил бы его в компанию своих важных знакомых. Но теперь уже поздно, и исправить положение невозможно. Остается только ждать, что будет дальше.
Вскоре Цеплиса постигла новая неожиданность. В конторе появился промышленник Нагайнис, в весьма возбужденном состоянии, и попросил разрешения поговорить с Цеплисом с глазу на глаз. Цеплис решил вообще больше не иметь дела с сомнительными людьми, однако на этот раз не выдержал марку и нехотя принял Нагайниса. Интересно было узнать, чего он, собственно, хочет? Если он пришел из-за акций, на которые метил, то теперь Цеплис скажет прямо, что акций ему никогда не продаст.
Цеплис сидел, погрузившись в работу, когда в кабинет робко вошел взволнованный Нагайнис. Поздоровавшись, он начал вполголоса:
— Господин Цеплис, вчера арестован Удрис и заключен в тюрьму.
— Да, я читал. А скажите, что это за Удрис? — Цеплис прикинулся, что не знает его.
— Это директор «Крауи», ваша правая рука. Я уже чувствовал, что он влипнет, но не думал, что так быстро. Он повесил себе на шею тяжелый камень, — ухмыльнулся Нагайнис.
— Почему же он моя правая рука, если я с ним едва знаком? — Цеплису не понравилась болтовня Нагайниса и особенно попытка связать его имя с Удрисом. Этого Цеплис боялся больше всего, и, как теперь выяснилось, недаром. — Вы не смеете так говорить, — строго заявил он.
— Зачем же сразу открещиваться,, ведь Удрис еще может выкарабкаться. Что он был вашей правой рукой, это все видели на учредительном собрании общества
«Цеплис». Кроме того, он ваш акционер и представитель во всех ресторанах.
— Могу заявить вам с полной ответственностью, что Удрис не наш акционер и что у меня вообще не было с ним никаких деловых связей. — Цеплис повысил голос, но тут же вспомнил, как ему однажды рассказывали, что Удрис восхваляет «Цеплис» по кабакам и выдает себя за акционера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
— Я не дам тебе работать, а скоро возьму к себе, и ты будешь моя маленькая куничка, — промолвил Цезарь после короткого молчания.
— Ну до этого я буду. . . — Мильда запнулась, и на глазах у нее почти уже выступили слезы.
— Что «будешь»? Договаривай!
— Как ты думаешь, сколько можно жить в Риге без работы? Портниха давно уже грозится выгнать меня ко всем чертям за то, что я не умею жить. У нее, говорит, у самой становится все меньше работы. Как ты думаешь, сколько можно терпеть такие утренние и вечерние проповеди? — Мильда потупила глаза и покраснела от стыда. Цезарю тоже стало стыдно, оттого что он за все это время не поинтересовался, как Мильда живет. Сам получал хорошее жалованье, а свою брошенную на произвол судьбы подругу забыл.
— Мильдочка, я был подлецом, мне не следовало так делать. Временами я вспоминал о тебе, но мне было стыдно. Теперь все пойдет по-иному, и ты мне позволишь... — У Цауне дрожал голос.
Слова иссякли, а выразить свои чувства как-нибудь иначе было невозможно. Мильда сидела молча, погрубудущее уж не казалось столь устрашающим. Кроме того, ей не хотелось видеть портниху: опять привяжется с расспросами и упреками! Лучше уж оттянуть этот момент, если нельзя от него избавиться вовсе. Они вошли в кафе, где господа и высокомерные дамы жужжали и гудели, как осы в дупле, и сели за столик у стены, потому что Мильда в своем выцветшем ситцевом платьице чувствовала себя не в своей тарелке. Ей казалось, будто все разглядывают ее, пренебрежительно усмехаясь. Но при виде спокойного и просветленного лица Цезаря ей тоже стало хорошо. Окружающие были забыты, и хотелось лишь радоваться потерянному и снова обретенному милому другу, целиком отдаться радости этой находки, не омрачая ее ничем. Мильда с аппетитом ела булочки и была очень довольна, что Цезарь не отстает от нее. Если бы он ел меньше, Мильде пришлось бы стесняться, а теперь она может не думать об этом.
— Я голоден, как волк, — заметил Цезарь после довольно долгого молчания.
— Ты как волк, а я как кто? — Мильда засмеялась и стала еще смелее.
— А ты как куница! Нельзя же сравнивать даму с волком. Нам с тобой неправильно дали фамилии: тебе надо бы называться Цауне, а мне — Меднисом. Тогда ты была бы. госпожой Цауне. — Цезарь опять' невольно покраснел.
— Почему же сразу госпожой? Мне нравится и так.
— Ну да, ты-то получишь мою фамилию, а я твою никогда.
— Что это ты болтаешь? Неужели не можешь вести себя более серьезно? — Мильда уклонялась от ответа и притворялась непонимающей.
— Я думаю, что серьезнее и быть не может. Нужно только правильно понять и воспринять всерьез. Но давай-ка скушаем еще что-нибудь — я и не чувствую, что поел.
— Что ты дурачишься! Кельнерши станут смеяться. — Что ты считаешь дурачеством — булочки или мои серьезные разговоры, и над чем будут смеяться кельнерши?
— Надо всем, что ты сегодня говоришь и делаешь, — Мильда смутилась и как бы замкнулась в себе.
— Пускай смеются, лишь бы ты не смеялась. Скажи, ты мне все простила и будешь теперь относиться ко мне еще лучше, чем до этого.
— Цезарь, перестань, я хочу есть и не буду тебя слушать, — сказала она, но глаза говорили другое. Цезарь понял и, схватив ее руку, пожал крепко-крепко. Ему хотелось кричать, ликовать: от Мильдиного взгляда ему стало так хорошо, как не бывало еще никогда в жизни. Однако лица окружающих людей сдерживали его, словно кирпичи непреодолимой стены, и он не тронулся с места. Лишь глаза ласкали Мильду — рукам это не было дозволено.
— Я не дам тебе работать, а скоро возьму к себе, и ты будешь моя маленькая куничка, — промолвил Цезарь после короткого молчания.
— Ну до этого я буду... — Мильда запнулась, и на глазах у нее почти уже выступили слезы.
— Что «будешь»? Договаривай!
— Как ты думаешь, сколько можно жить в Риге без работы? Портниха давно уже грозится выгнать меня ко всем чертям за то, что я не умею жить. У нее, говорит, у самой становится все меньше работы. Как ты думаешь, сколько можно терпеть такие утренние и вечерние проповеди? — Мильда потупила глаза и покраснела от стыда. Цезарю тоже стало стыдно, оттого что он за все это время не поинтересовался, как Мильда живет. Сам получал хорошее жалованье, а свою брошенную на произвол судьбы подругу забыл.
— Мильдочка, я был подлецом, мне не следовало так делать. Временами я вспоминал о тебе, но мне было стыдно. Теперь все пойдет по-иному, и ты мне позволишь... — У Цауне дрожал голос.
Слова иссякли, а выразить свои чувства как-нибудь иначе было невозможно. Мильда сидела молча, погруизбегал Нагайниса, чтобы тот не скомпрометировал общество «Цеплис», а вышло совсем по-другому. Опасность грозила совсем с другой стороны. Поэтому Цеплис с горечью признал, что он был еще слишком мало информирован об истинном состоянии других предприятий и о честности их руководителей. Если бы он предчувствовал, что произойдет, так никогда не связался бы с Удрисом и не тащил бы его в компанию своих важных знакомых. Но теперь уже поздно, и исправить положение невозможно. Остается только ждать, что будет дальше.
Вскоре Цеплиса постигла новая неожиданность. В конторе появился промышленник Нагайнис, в весьма возбужденном состоянии, и попросил разрешения поговорить с Цеплисом с глазу на глаз. Цеплис решил вообще больше не иметь дела с сомнительными людьми, однако на этот раз не выдержал марку и нехотя принял Нагайниса. Интересно было узнать, чего он, собственно, хочет? Если он пришел из-за акций, на которые метил, то теперь Цеплис скажет прямо, что акций ему никогда не продаст.
Цеплис сидел, погрузившись в работу, когда в кабинет робко вошел взволнованный Нагайнис. Поздоровавшись, он начал вполголоса:
— Господин Цеплис, вчера арестован Удрис и заключен в тюрьму.
— Да, я читал. А скажите, что это за Удрис? — Цеплис прикинулся, что не знает его.
— Это директор «Крауи», ваша правая рука. Я уже чувствовал, что он влипнет, но не думал, что так быстро. Он повесил себе на шею тяжелый камень, — ухмыльнулся Нагайнис.
— Почему же он моя правая рука, если я с ним едва знаком? — Цеплису не понравилась болтовня Нагайниса и особенно попытка связать его имя с Удрисом. Этого Цеплис боялся больше всего, и, как теперь выяснилось, недаром. — Вы не смеете так говорить, — строго заявил он.
— Зачем же сразу открещиваться,, ведь Удрис еще может выкарабкаться. Что он был вашей правой рукой, это все видели на учредительном собрании общества
«Цеплис». Кроме того, он ваш акционер и представитель во всех ресторанах.
— Могу заявить вам с полной ответственностью, что Удрис не наш акционер и что у меня вообще не было с ним никаких деловых связей. — Цеплис повысил голос, но тут же вспомнил, как ему однажды рассказывали, что Удрис восхваляет «Цеплис» по кабакам и выдает себя за акционера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111