Вот так славно! Это за сыночка. Надо бы еще один. Так. Это за молодую жену и за ее приданое. Денег хватает, заживут припеваючи! Не надо будет надрываться у корыта и думать, что вечером есть. После пятого глотка она вспомнила о закуске. У нее ведь есть свадебные гостинцы! Кушая и выпивая по рюмочке, старуха думала о том, как хорошо она поступала, что постоянно обстирывала и начищала сыночка. Если бы он расходовал свое офицерское жалованье еще и на это, то уж не мог бы так щеголять. Сыночек-то был самолюбив — все на нем должно было блистать и сверкать.
А в это самое время на свадьбе Эдмунда и Валентины действительно все блистало и сверкало. Уже прозвенели заздравные бокалы и молодым пожелали счастья. Теперь можно было усаживаться за богато накрытые столы и отведать свадебных угощений. Мест хватало всем, у приборов заранее были разложены карточки. Более состоятельные и высокопоставленные гости сидели ближе к жениху и невесте или занимали середину подковообразно накрытого стола, а менее знатные сидели по его концам. Бутылки шампанского стояли рядами, словно подковные гвозди. Форма стола имела глубокий смысл: огромная подкова должна была охранять миллионные богатства невесты. Господа во фраках, точно черные скворцы, заставляли шампанское свистеть по-весеннему, белые дамы задумчиво погружали свои вишневые или земляничные губы в хрустальные бокалы. Вначале все усердно кушали и не говорили вовсе. Звякали только тарелки да брякали ложки. Лакеи метались, как тени, — с пустой посудой легко и быстро, с полною осторожно и медлительно. Когда заморили червячка, пастор произнес застольную речь. Он продолжал развивать тему, затронутую во время венчания, и восхвалял счастливую семейную жизнь, на которой зиждется святость домашнего очага и достаток. Посему супружеская жизнь должна быть светлой, как свеча, и освещать все уголки дома, чтобы в них не поселились темнота и мрак. Во тьме свершаются все злые дела, и посему супружеской
жизни надлежит быть всегда светлой. За это пастор поднял свой бокал, и все охотно поддержали его. Тут пошли речь за речью, и все прославляли молодую пару, приплетая также кое-какие вольности. При этих последних девицы робко потупляли взоры, а молодые люди громко ржали. Более пожилые и женатые лишь молча понимающе ухмылялись. Они познали не только сладость брака, но и его горький осадок. Их не трогали сладкие слова застольных речей. В промежутках звучали народные песни, а больше старинные куплеты, переиначенные на новый лад, то душещипательные, то задорно-пустые. Но когда на одном конце подковы подвыпившие юнцы затянули:
К жениху меня везите, Не везите через мост: Загремит пустой сундук, Как поедем через мост, — то в середине подковы эта песня вызвала смятение и явное недовольство. Однако певцы не дали себя запугать, и еще более лихо зазвучало:
А на донце сундука Плеточка плетеная! Эту плеточку в народной песне невеста предназначала для своей свекрови. И лишь тогда многие сва-. дебные гости вспомнили о матери жениха, напрасно скользя взглядами по столам. На свадьбе ее не было. Некоторые из офицеров, знавшие мать Эдмунда, криво усмехнулись и покраснели, но тем все и кончилось: кто стал бы омрачать себе праздник из-за какой-то старухи.
Молодые люди вставали после утомительно-долгого сиденья за свадебным столом и, расправляя ноги, сбивались в пары для танцев — музыка уже гремела. В вихре танца и звуках музыки, быть может, зарождались те робкие побеги, которые позже разрастутся кустами любви и деревьями брака. Тогда-то они храбро раскинут свои ветви наперекор всем бурям и непо-
годам. Совсем старые остались у стола, считая, что ревматизм в ногах лучше лечить рюмочкой, чем музыкой. Среди них были также отец невесты Нагайнис и Сескис. За рюмочкой можно было посудачить о нынешних временах и подивиться странным новомодным танцам, заключавшимся в топтании на одном месте. Толкутся, будто в бочку залезли! Помнит ли еще кто-нибудь наш старый крестовый танец, в котором были стремительность и размах? Огонь пылал в жилах, и трудно было остановиться. А эти топчутся, будто боятся переломать кости.
— Ах, господин Нагайнис, вот это свадьба! Право, стоит воспитывать дочерей. Ну, Валентина уж заслужила, — льстиво тараторили накушавшиеся и развеселившиеся дамочки.
— Таких даже бароны своим детям не устраивают.
— Где уж баронам, они теперь бедны, как церковные крысы, последнее барахло распродали.
— А другие в Германии грызут корки и клянут латышей.
— Умели бы с нами ладить, кушали бы белую булку. А теперь пусть затянут кушак потуже.
— Они же не думали, что мы создадим свое государство! Если б знали, так уж подладились бы. И откуда им было знать?
— Ой, не говори: слыхать, бароны опять вернутся, и тем, кто делил имения, не сдобровать. Кто поумнее, не берет землю, а смотрит, как бы побольше нажиться.
— Да, все умные латыши держат деньги в заграничных банках, это вернее. На наши-то банки надежда плохая. Если бароны возьмут власть, так возьмут и банки. С кого ты тогда спросишь свои денежки? Уж бароны всегда умели прижимать латышей.
— Ну, и от такого государства тоже большого проку нет. Всюду законы, законы, и всех-то эти законы защищают! Уж нельзя и прислугу вечером послать в лавку, чтобы не нарушить закон. Водку даже в собственной квартире нельзя держать. В русские или немецкие времена, бывало, пей сколько влезет, хоть целыми ночами. А еще говорят — свободное и независи-
мое государство! Для кого же эта свобода? — ворчала госпожа Атваг, жена владельца большой гостиницы. Жирный подбородок трясся от волнения и злости, а щеки были красны и блестели. Видимо, если она и не пострадала от суровости закона, то, во всяком случае, он обходится ей дорого, и она на него очень сердита. — Один раз меня даже вызвали свидетельницей в окружной суд и впихнули в свидетельскую комнату вместе со всяким сбродом. Разве это свобода и разве это закон?
— Так-то оно так, госпожа Атваг. Но ведь есть же и хорошее. Зато теперь у нас в Риге многое стало совсем как в Париже! Дансинги, отдельные кабинеты, духи, губной карандаш — все из Парижа и как в Париже. А сейчас тут, на свадьбе, разве не изысканная публика? Совсем как в Париже, уверяю вас!
— Правильно, латыши способный народ и умеют себя держать. Иностранцы говорят, что по манерам нас уже не отличить от них.
— Где уж там, милая, отличить латыша от иностранца, если латыш хорошо одет и умеет себя вести! Посмотри, разве наши молодые не танцуют, как настоящие господские дети? Все ведь учились у самых лучших и дорогих маэстро. Имея голову на плечах, можно выучить все европейские танцы.
— И как они умеют целовать дамам руки — лучше английских лордов! Я сама была в Лондоне и знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
А в это самое время на свадьбе Эдмунда и Валентины действительно все блистало и сверкало. Уже прозвенели заздравные бокалы и молодым пожелали счастья. Теперь можно было усаживаться за богато накрытые столы и отведать свадебных угощений. Мест хватало всем, у приборов заранее были разложены карточки. Более состоятельные и высокопоставленные гости сидели ближе к жениху и невесте или занимали середину подковообразно накрытого стола, а менее знатные сидели по его концам. Бутылки шампанского стояли рядами, словно подковные гвозди. Форма стола имела глубокий смысл: огромная подкова должна была охранять миллионные богатства невесты. Господа во фраках, точно черные скворцы, заставляли шампанское свистеть по-весеннему, белые дамы задумчиво погружали свои вишневые или земляничные губы в хрустальные бокалы. Вначале все усердно кушали и не говорили вовсе. Звякали только тарелки да брякали ложки. Лакеи метались, как тени, — с пустой посудой легко и быстро, с полною осторожно и медлительно. Когда заморили червячка, пастор произнес застольную речь. Он продолжал развивать тему, затронутую во время венчания, и восхвалял счастливую семейную жизнь, на которой зиждется святость домашнего очага и достаток. Посему супружеская жизнь должна быть светлой, как свеча, и освещать все уголки дома, чтобы в них не поселились темнота и мрак. Во тьме свершаются все злые дела, и посему супружеской
жизни надлежит быть всегда светлой. За это пастор поднял свой бокал, и все охотно поддержали его. Тут пошли речь за речью, и все прославляли молодую пару, приплетая также кое-какие вольности. При этих последних девицы робко потупляли взоры, а молодые люди громко ржали. Более пожилые и женатые лишь молча понимающе ухмылялись. Они познали не только сладость брака, но и его горький осадок. Их не трогали сладкие слова застольных речей. В промежутках звучали народные песни, а больше старинные куплеты, переиначенные на новый лад, то душещипательные, то задорно-пустые. Но когда на одном конце подковы подвыпившие юнцы затянули:
К жениху меня везите, Не везите через мост: Загремит пустой сундук, Как поедем через мост, — то в середине подковы эта песня вызвала смятение и явное недовольство. Однако певцы не дали себя запугать, и еще более лихо зазвучало:
А на донце сундука Плеточка плетеная! Эту плеточку в народной песне невеста предназначала для своей свекрови. И лишь тогда многие сва-. дебные гости вспомнили о матери жениха, напрасно скользя взглядами по столам. На свадьбе ее не было. Некоторые из офицеров, знавшие мать Эдмунда, криво усмехнулись и покраснели, но тем все и кончилось: кто стал бы омрачать себе праздник из-за какой-то старухи.
Молодые люди вставали после утомительно-долгого сиденья за свадебным столом и, расправляя ноги, сбивались в пары для танцев — музыка уже гремела. В вихре танца и звуках музыки, быть может, зарождались те робкие побеги, которые позже разрастутся кустами любви и деревьями брака. Тогда-то они храбро раскинут свои ветви наперекор всем бурям и непо-
годам. Совсем старые остались у стола, считая, что ревматизм в ногах лучше лечить рюмочкой, чем музыкой. Среди них были также отец невесты Нагайнис и Сескис. За рюмочкой можно было посудачить о нынешних временах и подивиться странным новомодным танцам, заключавшимся в топтании на одном месте. Толкутся, будто в бочку залезли! Помнит ли еще кто-нибудь наш старый крестовый танец, в котором были стремительность и размах? Огонь пылал в жилах, и трудно было остановиться. А эти топчутся, будто боятся переломать кости.
— Ах, господин Нагайнис, вот это свадьба! Право, стоит воспитывать дочерей. Ну, Валентина уж заслужила, — льстиво тараторили накушавшиеся и развеселившиеся дамочки.
— Таких даже бароны своим детям не устраивают.
— Где уж баронам, они теперь бедны, как церковные крысы, последнее барахло распродали.
— А другие в Германии грызут корки и клянут латышей.
— Умели бы с нами ладить, кушали бы белую булку. А теперь пусть затянут кушак потуже.
— Они же не думали, что мы создадим свое государство! Если б знали, так уж подладились бы. И откуда им было знать?
— Ой, не говори: слыхать, бароны опять вернутся, и тем, кто делил имения, не сдобровать. Кто поумнее, не берет землю, а смотрит, как бы побольше нажиться.
— Да, все умные латыши держат деньги в заграничных банках, это вернее. На наши-то банки надежда плохая. Если бароны возьмут власть, так возьмут и банки. С кого ты тогда спросишь свои денежки? Уж бароны всегда умели прижимать латышей.
— Ну, и от такого государства тоже большого проку нет. Всюду законы, законы, и всех-то эти законы защищают! Уж нельзя и прислугу вечером послать в лавку, чтобы не нарушить закон. Водку даже в собственной квартире нельзя держать. В русские или немецкие времена, бывало, пей сколько влезет, хоть целыми ночами. А еще говорят — свободное и независи-
мое государство! Для кого же эта свобода? — ворчала госпожа Атваг, жена владельца большой гостиницы. Жирный подбородок трясся от волнения и злости, а щеки были красны и блестели. Видимо, если она и не пострадала от суровости закона, то, во всяком случае, он обходится ей дорого, и она на него очень сердита. — Один раз меня даже вызвали свидетельницей в окружной суд и впихнули в свидетельскую комнату вместе со всяким сбродом. Разве это свобода и разве это закон?
— Так-то оно так, госпожа Атваг. Но ведь есть же и хорошее. Зато теперь у нас в Риге многое стало совсем как в Париже! Дансинги, отдельные кабинеты, духи, губной карандаш — все из Парижа и как в Париже. А сейчас тут, на свадьбе, разве не изысканная публика? Совсем как в Париже, уверяю вас!
— Правильно, латыши способный народ и умеют себя держать. Иностранцы говорят, что по манерам нас уже не отличить от них.
— Где уж там, милая, отличить латыша от иностранца, если латыш хорошо одет и умеет себя вести! Посмотри, разве наши молодые не танцуют, как настоящие господские дети? Все ведь учились у самых лучших и дорогих маэстро. Имея голову на плечах, можно выучить все европейские танцы.
— И как они умеют целовать дамам руки — лучше английских лордов! Я сама была в Лондоне и знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111