Вот и сейчас их неприятно поразили эти слова в устах Маринэ, они сразу насторожились, пытаясь понять, намеренно ли она говорит так, с ЦЕЛЬЮ уколоть новых родственников, или просто брякнула, ВОВСЕ НЕ собираясь кого-либо обидеть.
Их молчание ВНЕСЛО холод и напряженность. Даже Маринэ почувствовала СЕБЯ СТЕСНЕННО. Она поняла, что произошло НЕЧТО таКОЕ, из-за ЧЕГО муж и ЕГО родители утратили желание беСЕДОвать.
БЕЗ СОМНЕНИЯ, она и в мыслях НЕ имела их обидеть и даже НЕ обратила внимания на то, что произнесла эти сакраментальные слова — «ЧЕСТНЫМ трудом». А ВСЕ обстояло ОЧЕНЬ просто: у Сандры было столько врагов и недоброжелателей, столько завистников и злопыхателей, что он сам и ЧЛЕНЫ ЕГО СЕМЬИ ТОЛЬКО и твердили — мы, мол, ЧЕСТНЫМ трудом ЖИВЕМ. ВСЕ трое, ОТЕЦ, мать и дочь, настолько привыкли к постоянному утверждению СВОЕЙ ЧЕСТности и безгрешности, что, ГДЕ бы они ни находились, с КЕМ бы ни ВЕЛИ БЕСЕДУ, они обязательно проводили эту мысль, нимало НЕ заботясь о том, что могут этим кого-то задеть и оскорбить.
Маринэ характером похожа была на отца, такая ЖЕ, как он, прямая и упрямая, грубоватая и шумливая, такая ЖЕ бесцеремонная и резкая на язык. Вернувшись из Тбилиси с консерваторским дипломом, она некоторое время проработала педагогом в музыкальной школе. Тут как раз директор школы ушел на пен сию, и на освободившуюся должность назначили Маринэ. Вскоре ее избрали депутатом райсовета, она стала членом исполкома, а на одном из последних пленумов райкома ее избрали и членом райкома.
Благодаря такому стремительному продвижению Маринэ и вовсе загордилась, приобрела особый апломб и уверенность в собственной значимости и неповторимости. Оно и понятно было: рядовой педагог самебского музыкального училища, в короткий срок она заделалась главной дамой района. Теперь ни одно торжественное заседание не проходило без того, чтобы дородная дочь Эдишерашвили не восседала бы в президиуме. И все мужчины, присутствующие в зале, пялились на красивую молодую директрису.
Ее ладная, хотя и довольно полная фигура, всегда обнаженная белоснежная шея с горделиво посаженной, слегка склоненной набок головой привлекали мужские взоры так же, как мед привлекает мух.
Маринэ своим женским чутьем прекрасно это угадывала и обычно восседала в президиуме с довольным видом сытой пантеры.
Когда молодая невестка заметила, что Зенклишвили приуныли (хотя и не понимала причины), она решила разрядить атмосферу и с веселым лицом обратилась к Годердзи:
— Сударь мой свекор, отец велел вам передать, что вызывает вас на соцсоревнование!
— Помилуй, невестушка,— развел руками Годердзи, — разве ж нам на работе этого соцсоревнования не хватает, что еще и дома его затевать? И в чем соревноваться-то?
— А давай, говорит, посоревнуемся мы с Годердзи, кто крепче поможет нашим молодоженам подняться.— И белые зубки Маринэ снова сверкнули в задорной улыбке.
— Какая еще вам помощь нужна! Ты сама — директор, муж твой — заместитель председателя райсовета. Скорее вы должны помогать таким беднякам, как мы,— попытался отшутиться Годердзи.— Помогать надо было нам с Малало, когда мы поженились. А вы — эгей, у вас одной только зарплаты у обоих до шести сотен в месяц, это, брат, шесть тысяч на старые деньги. Шесть тысяч рублей в месяц! К тому ж на еду вы ничего не тратите. Так, милые мои, сам царь Николай не роскошествовал!
Малхаз продолжал молчать. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он посидел еще недолго и собрался уходить. И как ни просили отец с матерью, не остался. Маринэ, разумеется, за ним поднялась. Она то ли вправду не замечала его дурного настроения, то ли прикидывалась.
Едва молодожены уселись в машину, Малало как фурия влетела в комнату. Такой разъяренной Годердзи нечасто видел свою жену.
— Ты посмотри на эту дрянь, на эту потаскуху бесстыжую! — взорвалась она.— Ишь, распоясалась, а? Ехидничала, ядом прыскала! Честным трудом, да то, да се! Это все в наш огород камешки. Ага, как же, честным трудом ее отец этакое состояние нажил!.. В городе открыл какую-то колхозную точку, мол, фирменный магазин колхоза, летом фруктами торгует, зимой овощами, и без конца все туда отгружает! Ты как думаешь, в его карман с того магазина ничего не идет?.. Пусть сперва на себя оборотится, а потом уж других шпыняет! И намеки эти его доченька пусть своему краснорожему отцу делает... Э-э, наш сын дурак, а то разве ж эта кобыла посмела бы так разболтаться?!
— Нет, моя Малало, дело не в словах!
— А в чем же? Можно было нам такие слова говорить? Это мы заслужили, а? Да и потом, милый мой, ты что же, не слыхал, о чем она тут распитюкивала? Отец мой, говорит, машину нам купил! Видали? Да еще, говорит, отец тебя на соцсоревнование вызывает! Ай-яй~яй! Люди добрые, разве ж я не этими вот руками деньги нашему недоумку отдала?
— Видать, не сказал он ей, кто эти деньги дал, вот она и воображает, что отцовские...
— А почему она должна воображать, почему? Не спросила небось, на чьи деньги и благодаря кому они эту машину покупают?
— Да полно тебе, успокойся, может, так оно и лучше...
— Почему же лучше, милый Годердзи, деньги ты им дал, твоим потом, твоим горбом заработанные, а она кричит — отец! Это все равно?
— Я говорю, может, так оно и лучше... Если бы она что-нибудь знала, в секрете бы не удержала, на весь свет растрезвонила бы. Сперва одной подружке бы сказала, потом другой, и в конце концов все бы узнали, что деньги на машину дал я. А потом уж никто бы не стал разбираться, где правда, где ложь: все, что бы они в дальнейшем ни приобретали, или что бы эта бестия Сандра ни приобрел, мне приписали бы и выставили бы меня таким богачом, что я бы в два счета за решетку попал. А теперь кто что может сказать? Сандра купил машину на свои сбережения, тут уж комар носа не подточит! Разве так не лучше?
— Ой, треснула бы тупая Сандрина башка, сгинула бы вся их пронырливая порода! — Малало сделала свой любимый жест глубочайшего презрения, вышла и в ярости захлопнула за собой дверь.
Понурый и молчаливый вернулся Малхаз в дом Сандры Эдишерашвили, ставший теперь и его домом, его кровом и обиталищем его семьи.
Когда они выехали с отцовского двора, Малхаз хотел отправиться на железнодорожную станцию, прокатиться и развеяться. Но Маринэ запротестовала. «Поедем домой»,— потребовала она. Видимо, настроение и у нее испортилось.
При слове «домой» Малхаз с горечью подумал: только что они находились в его родном доме, который, увы, перестал быть его домом, и вот едет он теперь в чужой дом, к чужому порогу, и его жена называет это «идти домой».
Дом, дом... Теперь у него вроде и был свой дом, и не было его...
А дом у Сандры был огромный. Двухэтажный, с высокими потолками, с просторными широкими окнами, с поблескивающей, оцинкованной жести кровлей, с огромным подвалом и еще более огромным марани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127