Удрученный, нахмуренный, мучительно размышлял над чем-то.
Было очень поздно, когда он улегся. Спал беспокойно, во сне бормотал что-то, спорил с кем-то, ссорился, кому-то что-то выговаривал. Раза два звал Малхаза. Лишь под утро он перестал метаться, успокоился.
Малало всю ночь глаз не сомкнула.
Она лежала неподвижно, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить мужа, хотя и тяжело было так лежать. Утром несколько раз она вставала на колени, в страхе прислушивалась — дышит или нет. Годердзи дышал ровно, чуть-чуть посапывая. Так покойно и тихо он давно не спал.
Из ночных бессвязных речей мужа Малало вынесла одно слово, которое очень озаботило ее,— Годердзи упоминал какие-то деньги. Хотела она спросить потом — о каких это деньгах, мол, ты во сне говорил,— да побоялась, как бы снова не разволновать мужа этим вопросом. Долго она колебалась, под конец женское любопытство взяло-таки верх.
— Годо, о каких это деньгах ты говорил нынче ночью и Вахтанга Петровича поминал?
Годердзи ответил не сразу.
— Я дал ему деньги на строительство Малхазовой квартиры.
— А сколько?
— Пятьдесят тысяч рублей.
— Ой, чтоб я ослепла! Разве ж он их вернет, если Малхаз на его дочери не женится!
— Считай, мы эти деньги уже потеряли.
— Почему, Годердзи, что ты говоришь, разве мы ему что должны, этому лису старому? Почему мы должны выкинуть на ветер такую уйму денег?
— Э-эх,— поморщился Годердзи (этому он от Исака научился,— не зря говорится, с кем поведешься, от того и наберешься).— Ты своего сына спроси, почему. Так запутал свои дела, что и сам черт не распутает...
В тот день управляющий базой пришел на работу с опозданием.
Хотел было обойти по обыкновению базу, да поленился, чувствовал какую-то ломоту в суставах, во всем теле.
Сел за свой широкий письменный стол. Ноги вытянул как можно дальше, животом уперся в средний ящик стола, с наслаждением потянулся и погрузился в дремотное забытье.
Его разбудили топот ног и гроханье дверей.
Годердзи нехотя приоткрыл глаза, глянул.
На пороге — Исак. Пальто расстегнуто, шляпа, вся в пятнах, съехала набок, сам дышит как паровоз, видно, от быстрой ходьбы запыхался.
— Что случилось, черт тебя подери, у меня прямо сердце зашлось... Ввалился, точно солдат в казарму...
— Если бы ты знал, дорогой начальничек, с какой радостной вестью я прибежал, ты бы для меня ничего не пожалел!
— Радость я в юности искал, а сейчас есть она или нет — все одно.
— Твоего сына назначили секретарем райкома!
Годердзи звука не смог издать, только глаза расширились, чуть из орбит не вылезли.
— Пока третьим, но ты ведь знаешь, как обычно делается: через короткое время третьего сделают вторым, там, глядь, второго в первые произведут, а первому пинок под зад — и на пенсию, конечно, персональную, через некоторое время второго...
— Кто тебе сказал? — обрел-таки дар речи Годердзи.
— Сейчас прямо из райкома иду!.. Видно, твой парень заранее знал, да скрывал. Они всегда заранее знают и скрывают, все в секрете держат. А мы все равно все узнаём, иногда даже раньше них...
Исак говорил без передышки, он был необычайно оживлен и возбужден. Ходил вокруг Годердзи, который продолжал сидеть, вытянув ноги. То с одной стороны его обойдет, то с другой.
— Почему ты ничего не говоришь, поверить, не рад? — главный бухгалтер испытующе уставился на управляющего базой.— Другой на твоем месте в пляс бы пустился! Шутка ли, сын — секретарь райкома! Эгей, начальничек, проснись, погляди, какие дела на свете делаются!
У Годердзи в голове опять проклятый вечер ожил, и опять зазвучали в ушах те слова, которыми Малхаз его оглоушил: «Ты, отец, видно, больше о деньгах печалишься, а о том не заботишься, что дальше последует».
Управляющий базой покинул кабинет раньше обычного и в отвратительном расположении духа отправился домой.
Он знал, что раз уже такая вещь произошла, ему не отвертеться от кутежа. Разве ж Вахтанг Петрович упустит случай кутнуть во здравие новоиспеченного секретаря!
Малало уже известили о повышении сына.
Она встретила Годердзи на балконе, в наброшенном на плечи теплом стеганом халате, с платком на голове.
— Как ты считаешь, к добру ли повернулись дела нашего сына или нет? — озадачила она вопросом мужа, как только он ступил на балкон.
— Э-эх, милая моя Малало,— качнул головой Годердзи.— Разве так легко узнать их дела, их пути-дороги!.. Это мы потом раскумекаем, самое меньшее через год, не раньше...
— Не знаю, меня-то все поздравляют, человек десять, наверно, прибегали, целовали меня, обнимали...
— А что, разве не приятно такую симпатичную женщину целовать?
— Э-э, тебе бы все шуточки-прибауточки, так и прошутил всю жизнь! И не думаешь, ко времени ли шутка, не смотришь, уместна ли, и возраста своего не помнишь...
— Ладно, ладно, скажи лучше, подготовилась ты или нет?
— К чему это я должна подготовиться?
— А ты не знаешь, что сегодня нам без гостей не обойтись? Вот увидишь, того и гляди прикатят и потребуют магарыч. Ничего не поделаешь, надо будет встретить их как подобает, что ни говори, а сегодня мы с тобой родителями секретаря стали...
— Да ну их, с их секретарством, оставили бы они нас в покое, лучше было б.
— Давай, давай, берись по-своему за дело да ничего не жалей, как бы оно ни было, для твоего сына это большой успех, большой скачок. Может, хоть сейчас успокоится, попритихнет...
— А если, наоборот, большего пожелает?
— И то может быть. Аппетит приходит с едой...
И вот, едва свечерело, во двор Зенклишвили бесшумно вкатились четыре «Волги».
Гости неспешно, уверенно выходили из автомобилей и поднимались по широкой лестнице. Впереди шел Бежико Цквитинидзе, открывал шествие.
Недели две назад его назначили вторым секретарем райкома. На высвободившееся место Бежико и посадили Малхаза.
В дверях Бежико специально остановился, подчеркнуто уступил дорогу Вахтангу Петровичу и с почтительностью последовал за ним.
Церемониал этот Бежико выполнял безупречно: когда он находил нужным, он опережал первого секретаря, точно оберегая его от возможной опасности, а когда был убежден, что ничего «опасного» нет, становился в сторону, щелкал каблуками, как офицеры старых времен, и уступал дорогу первому секретарю. Этим он и выражал почтение и показывал окружающим: вот, дескать, каким нужно быть учтивым и преданным начальству.
Вахтанг Петрович облобызал Годердзи. Когда пришел черед Бежико, он тоже, в подражание начальству, троекратно расцеловал Зенклишвили, затем тоном победителя и покровителя громко обратился к нему:
— Ну, что я тебе говорил, Тандилович? Твой парень богатырскими шагами пойдет вперед, говорил я или нет? Ведь сбылось мое предсказание? То-то... Сегодня, дорогой батоно Годердзи, мы кутнем на славу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Было очень поздно, когда он улегся. Спал беспокойно, во сне бормотал что-то, спорил с кем-то, ссорился, кому-то что-то выговаривал. Раза два звал Малхаза. Лишь под утро он перестал метаться, успокоился.
Малало всю ночь глаз не сомкнула.
Она лежала неподвижно, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить мужа, хотя и тяжело было так лежать. Утром несколько раз она вставала на колени, в страхе прислушивалась — дышит или нет. Годердзи дышал ровно, чуть-чуть посапывая. Так покойно и тихо он давно не спал.
Из ночных бессвязных речей мужа Малало вынесла одно слово, которое очень озаботило ее,— Годердзи упоминал какие-то деньги. Хотела она спросить потом — о каких это деньгах, мол, ты во сне говорил,— да побоялась, как бы снова не разволновать мужа этим вопросом. Долго она колебалась, под конец женское любопытство взяло-таки верх.
— Годо, о каких это деньгах ты говорил нынче ночью и Вахтанга Петровича поминал?
Годердзи ответил не сразу.
— Я дал ему деньги на строительство Малхазовой квартиры.
— А сколько?
— Пятьдесят тысяч рублей.
— Ой, чтоб я ослепла! Разве ж он их вернет, если Малхаз на его дочери не женится!
— Считай, мы эти деньги уже потеряли.
— Почему, Годердзи, что ты говоришь, разве мы ему что должны, этому лису старому? Почему мы должны выкинуть на ветер такую уйму денег?
— Э-эх,— поморщился Годердзи (этому он от Исака научился,— не зря говорится, с кем поведешься, от того и наберешься).— Ты своего сына спроси, почему. Так запутал свои дела, что и сам черт не распутает...
В тот день управляющий базой пришел на работу с опозданием.
Хотел было обойти по обыкновению базу, да поленился, чувствовал какую-то ломоту в суставах, во всем теле.
Сел за свой широкий письменный стол. Ноги вытянул как можно дальше, животом уперся в средний ящик стола, с наслаждением потянулся и погрузился в дремотное забытье.
Его разбудили топот ног и гроханье дверей.
Годердзи нехотя приоткрыл глаза, глянул.
На пороге — Исак. Пальто расстегнуто, шляпа, вся в пятнах, съехала набок, сам дышит как паровоз, видно, от быстрой ходьбы запыхался.
— Что случилось, черт тебя подери, у меня прямо сердце зашлось... Ввалился, точно солдат в казарму...
— Если бы ты знал, дорогой начальничек, с какой радостной вестью я прибежал, ты бы для меня ничего не пожалел!
— Радость я в юности искал, а сейчас есть она или нет — все одно.
— Твоего сына назначили секретарем райкома!
Годердзи звука не смог издать, только глаза расширились, чуть из орбит не вылезли.
— Пока третьим, но ты ведь знаешь, как обычно делается: через короткое время третьего сделают вторым, там, глядь, второго в первые произведут, а первому пинок под зад — и на пенсию, конечно, персональную, через некоторое время второго...
— Кто тебе сказал? — обрел-таки дар речи Годердзи.
— Сейчас прямо из райкома иду!.. Видно, твой парень заранее знал, да скрывал. Они всегда заранее знают и скрывают, все в секрете держат. А мы все равно все узнаём, иногда даже раньше них...
Исак говорил без передышки, он был необычайно оживлен и возбужден. Ходил вокруг Годердзи, который продолжал сидеть, вытянув ноги. То с одной стороны его обойдет, то с другой.
— Почему ты ничего не говоришь, поверить, не рад? — главный бухгалтер испытующе уставился на управляющего базой.— Другой на твоем месте в пляс бы пустился! Шутка ли, сын — секретарь райкома! Эгей, начальничек, проснись, погляди, какие дела на свете делаются!
У Годердзи в голове опять проклятый вечер ожил, и опять зазвучали в ушах те слова, которыми Малхаз его оглоушил: «Ты, отец, видно, больше о деньгах печалишься, а о том не заботишься, что дальше последует».
Управляющий базой покинул кабинет раньше обычного и в отвратительном расположении духа отправился домой.
Он знал, что раз уже такая вещь произошла, ему не отвертеться от кутежа. Разве ж Вахтанг Петрович упустит случай кутнуть во здравие новоиспеченного секретаря!
Малало уже известили о повышении сына.
Она встретила Годердзи на балконе, в наброшенном на плечи теплом стеганом халате, с платком на голове.
— Как ты считаешь, к добру ли повернулись дела нашего сына или нет? — озадачила она вопросом мужа, как только он ступил на балкон.
— Э-эх, милая моя Малало,— качнул головой Годердзи.— Разве так легко узнать их дела, их пути-дороги!.. Это мы потом раскумекаем, самое меньшее через год, не раньше...
— Не знаю, меня-то все поздравляют, человек десять, наверно, прибегали, целовали меня, обнимали...
— А что, разве не приятно такую симпатичную женщину целовать?
— Э-э, тебе бы все шуточки-прибауточки, так и прошутил всю жизнь! И не думаешь, ко времени ли шутка, не смотришь, уместна ли, и возраста своего не помнишь...
— Ладно, ладно, скажи лучше, подготовилась ты или нет?
— К чему это я должна подготовиться?
— А ты не знаешь, что сегодня нам без гостей не обойтись? Вот увидишь, того и гляди прикатят и потребуют магарыч. Ничего не поделаешь, надо будет встретить их как подобает, что ни говори, а сегодня мы с тобой родителями секретаря стали...
— Да ну их, с их секретарством, оставили бы они нас в покое, лучше было б.
— Давай, давай, берись по-своему за дело да ничего не жалей, как бы оно ни было, для твоего сына это большой успех, большой скачок. Может, хоть сейчас успокоится, попритихнет...
— А если, наоборот, большего пожелает?
— И то может быть. Аппетит приходит с едой...
И вот, едва свечерело, во двор Зенклишвили бесшумно вкатились четыре «Волги».
Гости неспешно, уверенно выходили из автомобилей и поднимались по широкой лестнице. Впереди шел Бежико Цквитинидзе, открывал шествие.
Недели две назад его назначили вторым секретарем райкома. На высвободившееся место Бежико и посадили Малхаза.
В дверях Бежико специально остановился, подчеркнуто уступил дорогу Вахтангу Петровичу и с почтительностью последовал за ним.
Церемониал этот Бежико выполнял безупречно: когда он находил нужным, он опережал первого секретаря, точно оберегая его от возможной опасности, а когда был убежден, что ничего «опасного» нет, становился в сторону, щелкал каблуками, как офицеры старых времен, и уступал дорогу первому секретарю. Этим он и выражал почтение и показывал окружающим: вот, дескать, каким нужно быть учтивым и преданным начальству.
Вахтанг Петрович облобызал Годердзи. Когда пришел черед Бежико, он тоже, в подражание начальству, троекратно расцеловал Зенклишвили, затем тоном победителя и покровителя громко обратился к нему:
— Ну, что я тебе говорил, Тандилович? Твой парень богатырскими шагами пойдет вперед, говорил я или нет? Ведь сбылось мое предсказание? То-то... Сегодня, дорогой батоно Годердзи, мы кутнем на славу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127