Как, например, этот олух Баграт. Да не олух, а очень даже себе на уме был Баграт, ей-богу! Накормит своих овчарок, и шабаш! Ни забот, ни раздумий, ни тревог. Поставит перед собой бутылочку чистой виноградной водки двойного перегона, и потихонечку, полегонечку до самого донышка дойдет, а потом тут же завалится на тахту, тулупчиком накроется и заснет так, что пушками его не разбудишь. Так до самого утра и дрыхнет без задних ног, с боку на бок и то не перевернется. Ни о сыне мысль его не гложет, ни о доме, ни об имуществе...
Малало в ту ночь ни звука не проронила. Но наутро Годердзи только глаза открыл, Малало тут как тут, сразу его оглоушила. Она села на постели и заговорила с раздражением:
— Ты вот все дни болтаешься невесть где, а на нас опять бог разгневался.
— Это по каким же таким признакам ты решила?
— Твой сын новую невесту нашел. Только и эта, как и прежняя, никуда не годится...
Годердзи аж подскочил, повернулся и сел, уставившись на жену.
— Кто она? — кое-как выговорил он наконец.
— Кто? Гм... Сандры дочка, которую раньше Лолой звали, а теперь она себя Маринэ величает.
— Директор музыкальной школы? — быстро спросил Годердзи и стукнул себя по колену. Новость сразила его, словно он впервые это услышал.
— Во-о, во, именно, она самая.
Годердзи снова стукнул себя по колену. Молчал горестно, словно его известили о смерти близкого человека.
— Она, видать, так в него вцепилась, что от нее уж мы не избавимся,— качая головой, раздумчиво проговорила Малало.
— Чуяло мое сердце! Мне раза два говорили про них, но вроде как сплетню, слух... И я не поверил. Подумал даже, что навряд ли после Лики он на эту корову польстится, ан нет, ошибся я! Или он воображает, что ее красные щеки так всю жизнь и будут лосниться? Эхе-хе, ежели бы женщина только этим ценилась, выбирать куда как просто было бы! И чем мы провинились, что для нас ни одной приличной девушки не нашлось!..
— Ты случайно ничего не слыхал об этой?..— несмело спросила Малало.
— Слыхал, слыхал. Оказывается, разведенная, только они скрывают.
— Ой, мамочки! За кем же она была?
— Почем я знаю, за каким-то бездельником горожанином. Говорят, студент, ее же сокурсник. Прощелыга, каких мало, сперва, говорят, добивался ее, проходу не давал, а после жениться не хотел.
— Ой, ой, я-то сразу увидела, какого она поля ягода!
— Что ты увидела, делу не помогает. Это твой дурень сын должен был увидеть. Он женится, не мы!
— Да он до того мозги потерял, до того обалдел, все равно что слепой, перед ним хоть буйволицу поставь, она ему девкой покажется, чтоб его разорвало!
— И чего он как с цепи сорвался! Мы и от Петровичевой красавицы-то не совсем избавились, а этот болван уже в новых сетях запутался!
— Охо-хо-хо, как они взовьются, когда узнают, что он женится!
— Меня тут такой водоворот крутит, врагу не пожелаешь, что ни день допросы устраивают, можно подумать, я человека убил. Говорю: чего вы от меня хотите? У вас я ничего не крал, вреда никому не делал и государству убытка не причинял, что же вам нужно? Чего вы ко мне привязались? Да кто тебя слушает! Откуда, говорят, сколько, как, по какой цене да когда было, с чьей помощью, кому ты помог да почему они тебе помогли,— ничто другое их не интересует!.. Если меня в тюрьму не упекут, считай, большое счастье на нас свалилось... Так они за меня взялись, что добром это дело не кончится...
— Не дай бог до того дожить! — воскликнула Малало. Потом с жаром начала его просить, молить, точно самого господа бога: — Годо, родной ты мой, любимый, дай ты им все деньги, какие у нас есть, пусть подавятся, пусть задохнутся, может, из-за денег они так озлились, может, потому не отстают! Отнеси, отдай, швырни им в морду, чтоб они сгорели! Только пусть от тебя отстанут, а нам ни копейки не надо, ни копеечки, слышишь, да и на кой черт нам деньги?.. Жизнь свою мы уже прожили, а сыну не только ничего нашего не нужно, мы сами для него что есть, что нет, все одно!..
Отнеси им, родной, пусть лопнут, пусть, чтоб их чума забрала! - Я бы дал, да НЕ так-то это просто. Можно в еще худшую переделку попасть, скажут, хотел подкупить правосудие, не знаешь их разве, что ли!
— Что же нам делать? Как нам быть?
— Э-э, когда человеку счастья не дано, ничего не попишешь. Будь проклят день моего рождения!..
— Но, но, не гневи господа, Годо! Крепиться надо, в руках себя держать надо, а не раскисать. И с головой действовать надо. Сейчас это главное. А мальчик пусть делает, как знает. Если так уж ему невтерпеж, пусть приводит... Наверное, и у него своя какая-то мысль есть. Главное, чтобы ему хорошо было, а мы...
— Ведь могло так сложиться, что и ему было бы хорошо, и нам? Разве не лучше было б?
— Конечно, лучше, только пути-дороги наши с ним разошлись, видно, не суждено нам на этом свете от сына счастье увидать.
— Ты права, Малало, права. Что делать, знаешь ведь, и так говорится: когда тебя силком тащат, лучше поддаваться, чем упираться. Некоторым людям все чужое больше своего нравится. Каким бы добром ни обладал, какими бы сокровищами ни владел, а все одно, душа к чужому тянется. Вот и наш сын такой.
— Ты что же этим сказать хочешь?
— А то, что раз ему все чужое лучше своего кажется, ему и женщины нравятся те, которые уже чьими-то были...
— Не знаю, не знаю, может, и пара она ему будет... Все-таки наша, самебская, должны мы с ней понимание найти больше, чем с другой...— попыталась утешить мужа Малало.
Ее так напугал поворот беседы и опасность, которую усматривал Годердзи, что она постаралась развеять его опасения. Сама приободрилась и его хотела ободрить.
— Дай-то бог. Я теперь не могу с ним воевать,— в раздумье проговорил Годердзи.— Поладим с ним — хорошо, а нет — мы с тобой соберем свои манатки и подадимся обратно, в наш старенький домик. А этот домище и все наше имущество пусть им на здоровье, на счастье остаются...
— Ой, наш милый старый дом! — просияв и хлопнув в ладоши, воскликнула Малало.— Да благословится его кров и его основа! Сколько радости мы там видели, в тех стенах, здесь мы и десятой доли того не знали! В тех двух комнатушках мне легче дышалось, чем в этих палатах!..
Искренний порыв Малало успокоил Годердзи. Никогда прежде он бы не подумал, что одни лишь слова могут утешить и поддержать человека в беде.
У него возникло такое ощущение, словно разверзлись небеса и там, на небесах, он прочел ответ на все свои мучительные вопросы. Ответ единственно верный, безошибочный, ободряющий и возвращающий к жизни...
На память ему пришли вдруг заученные в детстве слова молитвы, он произнес их про себя и почувствовал такую легкость, как когда-то, давным-давно, после первого причастия, когда окропиридзевский священник, помазав ему миром лоб, поднес к его устам святые дары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Малало в ту ночь ни звука не проронила. Но наутро Годердзи только глаза открыл, Малало тут как тут, сразу его оглоушила. Она села на постели и заговорила с раздражением:
— Ты вот все дни болтаешься невесть где, а на нас опять бог разгневался.
— Это по каким же таким признакам ты решила?
— Твой сын новую невесту нашел. Только и эта, как и прежняя, никуда не годится...
Годердзи аж подскочил, повернулся и сел, уставившись на жену.
— Кто она? — кое-как выговорил он наконец.
— Кто? Гм... Сандры дочка, которую раньше Лолой звали, а теперь она себя Маринэ величает.
— Директор музыкальной школы? — быстро спросил Годердзи и стукнул себя по колену. Новость сразила его, словно он впервые это услышал.
— Во-о, во, именно, она самая.
Годердзи снова стукнул себя по колену. Молчал горестно, словно его известили о смерти близкого человека.
— Она, видать, так в него вцепилась, что от нее уж мы не избавимся,— качая головой, раздумчиво проговорила Малало.
— Чуяло мое сердце! Мне раза два говорили про них, но вроде как сплетню, слух... И я не поверил. Подумал даже, что навряд ли после Лики он на эту корову польстится, ан нет, ошибся я! Или он воображает, что ее красные щеки так всю жизнь и будут лосниться? Эхе-хе, ежели бы женщина только этим ценилась, выбирать куда как просто было бы! И чем мы провинились, что для нас ни одной приличной девушки не нашлось!..
— Ты случайно ничего не слыхал об этой?..— несмело спросила Малало.
— Слыхал, слыхал. Оказывается, разведенная, только они скрывают.
— Ой, мамочки! За кем же она была?
— Почем я знаю, за каким-то бездельником горожанином. Говорят, студент, ее же сокурсник. Прощелыга, каких мало, сперва, говорят, добивался ее, проходу не давал, а после жениться не хотел.
— Ой, ой, я-то сразу увидела, какого она поля ягода!
— Что ты увидела, делу не помогает. Это твой дурень сын должен был увидеть. Он женится, не мы!
— Да он до того мозги потерял, до того обалдел, все равно что слепой, перед ним хоть буйволицу поставь, она ему девкой покажется, чтоб его разорвало!
— И чего он как с цепи сорвался! Мы и от Петровичевой красавицы-то не совсем избавились, а этот болван уже в новых сетях запутался!
— Охо-хо-хо, как они взовьются, когда узнают, что он женится!
— Меня тут такой водоворот крутит, врагу не пожелаешь, что ни день допросы устраивают, можно подумать, я человека убил. Говорю: чего вы от меня хотите? У вас я ничего не крал, вреда никому не делал и государству убытка не причинял, что же вам нужно? Чего вы ко мне привязались? Да кто тебя слушает! Откуда, говорят, сколько, как, по какой цене да когда было, с чьей помощью, кому ты помог да почему они тебе помогли,— ничто другое их не интересует!.. Если меня в тюрьму не упекут, считай, большое счастье на нас свалилось... Так они за меня взялись, что добром это дело не кончится...
— Не дай бог до того дожить! — воскликнула Малало. Потом с жаром начала его просить, молить, точно самого господа бога: — Годо, родной ты мой, любимый, дай ты им все деньги, какие у нас есть, пусть подавятся, пусть задохнутся, может, из-за денег они так озлились, может, потому не отстают! Отнеси, отдай, швырни им в морду, чтоб они сгорели! Только пусть от тебя отстанут, а нам ни копейки не надо, ни копеечки, слышишь, да и на кой черт нам деньги?.. Жизнь свою мы уже прожили, а сыну не только ничего нашего не нужно, мы сами для него что есть, что нет, все одно!..
Отнеси им, родной, пусть лопнут, пусть, чтоб их чума забрала! - Я бы дал, да НЕ так-то это просто. Можно в еще худшую переделку попасть, скажут, хотел подкупить правосудие, не знаешь их разве, что ли!
— Что же нам делать? Как нам быть?
— Э-э, когда человеку счастья не дано, ничего не попишешь. Будь проклят день моего рождения!..
— Но, но, не гневи господа, Годо! Крепиться надо, в руках себя держать надо, а не раскисать. И с головой действовать надо. Сейчас это главное. А мальчик пусть делает, как знает. Если так уж ему невтерпеж, пусть приводит... Наверное, и у него своя какая-то мысль есть. Главное, чтобы ему хорошо было, а мы...
— Ведь могло так сложиться, что и ему было бы хорошо, и нам? Разве не лучше было б?
— Конечно, лучше, только пути-дороги наши с ним разошлись, видно, не суждено нам на этом свете от сына счастье увидать.
— Ты права, Малало, права. Что делать, знаешь ведь, и так говорится: когда тебя силком тащат, лучше поддаваться, чем упираться. Некоторым людям все чужое больше своего нравится. Каким бы добром ни обладал, какими бы сокровищами ни владел, а все одно, душа к чужому тянется. Вот и наш сын такой.
— Ты что же этим сказать хочешь?
— А то, что раз ему все чужое лучше своего кажется, ему и женщины нравятся те, которые уже чьими-то были...
— Не знаю, не знаю, может, и пара она ему будет... Все-таки наша, самебская, должны мы с ней понимание найти больше, чем с другой...— попыталась утешить мужа Малало.
Ее так напугал поворот беседы и опасность, которую усматривал Годердзи, что она постаралась развеять его опасения. Сама приободрилась и его хотела ободрить.
— Дай-то бог. Я теперь не могу с ним воевать,— в раздумье проговорил Годердзи.— Поладим с ним — хорошо, а нет — мы с тобой соберем свои манатки и подадимся обратно, в наш старенький домик. А этот домище и все наше имущество пусть им на здоровье, на счастье остаются...
— Ой, наш милый старый дом! — просияв и хлопнув в ладоши, воскликнула Малало.— Да благословится его кров и его основа! Сколько радости мы там видели, в тех стенах, здесь мы и десятой доли того не знали! В тех двух комнатушках мне легче дышалось, чем в этих палатах!..
Искренний порыв Малало успокоил Годердзи. Никогда прежде он бы не подумал, что одни лишь слова могут утешить и поддержать человека в беде.
У него возникло такое ощущение, словно разверзлись небеса и там, на небесах, он прочел ответ на все свои мучительные вопросы. Ответ единственно верный, безошибочный, ободряющий и возвращающий к жизни...
На память ему пришли вдруг заученные в детстве слова молитвы, он произнес их про себя и почувствовал такую легкость, как когда-то, давным-давно, после первого причастия, когда окропиридзевский священник, помазав ему миром лоб, поднес к его устам святые дары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127