Он пожалел о своей вспышке. С таким, как Годердзи, следовало говорить тихо, проникновенно.
— Почему ты своей рукой своего же сына убил? — спросил он сдержанно, но с нотками злобы и впился глазами в Годердзи.
— Я, милый мой,— опять тем же тоном отвечал Годердзи,— сколько мог, столько помогал ему, чтобы он на ноги встал, на дорогу его вывел...
— Помилуй! — вскипел Сандра.— Чем ты хвастаешь! Сын он тебе, что ж, ты не должен был ему помочь?
— Постой, постой, парень Сандра!..— попытался снизить накал Годердзи.
— Какой отец считает, что и сколько он для сына сделал? Если помог и на ноги поставил, это твоя обязанность! А сейчас ты — как та корова, которая доилась, доилась, а потом вдруг лягнула да все молоко и опрокинула! — Сандра впал в такое бешенство, что уже не владел собой.
— Он, милый ты мой,— Годердзи упорно старался понизить тон разговора,— на таком стуле сидит, на такую высоту забрался, что нужды ни в чем знать не будет, больше моего заработает... Отчего же я должен отдаривать ему то, что считаю своей долей и кому хочу, тому и отдам?
— Слушай, ты что, с луны, что ли, свалился? Или не знаешь, что человек, который на таком месте работает, сегодня все имеет, а завтра, может, ни с чем останется? Не знаешь, как это у них делается? Сперва посадят тебя на вороного скакуна, а потом сами же из седла вышибут, наземь сбросят! Да, да, наземь, на осла и то не посадят. А то и под копыта того же вороного швырнут!
— Что бы ты сейчас ни говорил, уже поздно. Сегодня я обещал первому секретарю, что все им передам. А потом уж они сами пусть разбираются.
Эдишерашвили разом осекся.
Он сник, гнев его как рукой сняло.
— Когда ты с ним говорил? — упавшим голосом спросил он.
— Сегодня утром.
Сандра сперва обалдело смотрел на Годердзи, потом встал, выпрямился во весь рост и язвительно, желчно отчеканил:
— Честь тебе и хвала! Не отец ты, а волк сущий. Повернулся и, не прощаясь, вышел.
Малало тихо, бесшумно сновала из комнаты в комнату без всякой надобности. Она была совершенно оглушена всем происходящим, ни разговаривать, ни делать что-либо не имела сил.
С трепетом думала она о наступлении завтрашнего дня, когда какой-то чужой, посторонний человек завладеет всем их имуществом, всем тем, что было нажито за столько лет, и останутся они с Годердзи на старости лет у разбитого корыта...
Малало и Годердзи сидели за обедом и вяло, без охоты ели, когда звонок, приделанный у ворот, тоненько зазвенел. Годердзи хорошо знал, что ни соседи, ни Малхаз конечно же не стали бы звонить. Кто же это мог быть в неурочный обеденный час?
В Самеба и ныне традиционно соблюдали обеденный час, и обычно в это время ходить друг к другу было не принято.
Годердзи вышел на лестницу, потянул за проволоку и отпер калитку.
На пороге стоял Исак и улыбался с виноватым видом.
— Ты что это, точно молодая луна, появляешься? Входи,— вместо приветствия сказал Годердзи, но в душе очень обрадовался его появлению. Выслушать совет Исака никогда не было лишним и бесполезным.
— Я-то всегда тебя помню, а вот ты...
— Ладно, ладно! Скажи лучше, откуда ты тут взялся?
— Еду в Тбилиси и заглянул по пути,— соврал Исак.
Он утаил, что накануне вечером Малхаз трезвонил из Самебского райисполкома в Ахалкалакский и просил тамошних своих коллег срочно разыскать Исака и позвать к телефону.
Перепуганного Исака чуть не силком приволокли в исполком. Когда Малхаз заявил ему, что хочет его повидать, Исак ни за что не соглашался на свидание, прежде чем Малхаз не пообещал ему клятвенно, что дело касается Годердзи и только Годердзи и бывшему главному бухгалтеру никакая опасность в Самеба не грозит.
Воспрянув духом, Исак ранним утром вскочил в попутную машину и прикатил в Боржоми, а уж оттуда утренней электричкой выехал в Самеба, на свидание с Малхазом.
Надо сказать, что Дандлишвили был человек слова и проволочек не любил.
Прежде чем явиться к Годердзи, бывший бухгалтер базы Лесстройторга долго сидел в кабинете председателя райисполкома.
Исак не скрывал изумления и без конца всплескивал руками: его настолько взбудоражило то, что он услышал от Малхаза, что половину рассказа он толком и не понимал, впав в какое-то туманное состояние, и Малхазу приходилось повторять ему одно и то же чуть не по нескольку раз.
Сейчас, у Годердзи, Исак тоже выглядел довольно растерянным.
— Дорогой начальник, у меня к тебе одно секретное дело есть,— он опасливо покосился на Малало,— моя любимая невестка, я думаю, на меня не обидится, если мы с тобой уединимся на две минуты.
— Сидите здесь, я уйду,— сказала Малало и, выйдя, закрыла за собой дверь. Но Исак, наученный горьким опытом, подошел к двери, отворил ее, выглянул за порог и лишь убедившись, что Малало и вправду ушла, плотно закрыл дверь и обернулся к Годердзи.
— Ой-ой-ой, Годердзи, Годердзи! — тихо возопил он, хватаясь руками за голову.— Что ты наделал, что ты придумал, что ты решил?!
— Садись, садись, еще грохнешься, чего доброго. Только твоих причитаний мне теперь не хватает, ей-богу! Если не брезгуешь, поди и ляг на мою постель, отлежись, авось очухаешься.
Исак не ожидал от него этого полушутливого, полунасмешливого тона. Он тотчас умолк и выжидательно уставился на собеседника.
— Кто тебя сюда прислал, Малхаз, небось? Исак на минуту растерялся, потом стал в позу:
— Вах, Годердзи, дорогой брат, ты мне не веришь? Разве я такой человек? Я тебе только что сказал: по дороге заехал, по пути! Ради нашей дружбы заехал, а то каждый раз, попадая сюда, со страху обмираю, все кажется, вот-вот схватят меня и высекут при всем честном народе. Клянусь богом, правду говорю...
— Ладно, ладно, знаю я, какой ты богобоязненный. Давай, выкладывай, спрашивай, пока я расположен слушать и отвечать.
— Годердзи, это правда?
— Правда.
— Все?
— Все.
— Дом, участок, мебель, все-все?
— Все-все.
— А это? — понизил голос Исак.
— Что «это»?
— Ну это... что на черный день было прибережено...
— Нет, то нет.
— Ох, отчего же так? — притворно удивился Исак.
— Того уже и нет, поистратилось.
— Да ну? — плутовски улыбнулся Исак, зажмуривая один глаз.
— Ей-богу.
— Ишь ты! Еще и божишься!..
— Чего «ишь ты», твоя клятва — клятва, а моя — нет?
— Ну ладно, ладно, верю. Видать, ты пока еще не все мозги потерял.
Оба замолчали, и на какое-то время воцарилась тишина. Исак переваривал услышанное, потом, оправившись от потрясения, снова запричитал:
— Ай-яй-яй, Годердзи, что ты надумал, что ты натворил, что ты учудил! Копил, копил, а потом — бух! — и, словно князь какой, все в расход пустил!
— Да, в расход пустил.
— И не жалеешь?
— Нет. Не жалею.
— Поклянись!
— Клянусь женой твоего соседа, этой твоей толстозадой Си-рануш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Почему ты своей рукой своего же сына убил? — спросил он сдержанно, но с нотками злобы и впился глазами в Годердзи.
— Я, милый мой,— опять тем же тоном отвечал Годердзи,— сколько мог, столько помогал ему, чтобы он на ноги встал, на дорогу его вывел...
— Помилуй! — вскипел Сандра.— Чем ты хвастаешь! Сын он тебе, что ж, ты не должен был ему помочь?
— Постой, постой, парень Сандра!..— попытался снизить накал Годердзи.
— Какой отец считает, что и сколько он для сына сделал? Если помог и на ноги поставил, это твоя обязанность! А сейчас ты — как та корова, которая доилась, доилась, а потом вдруг лягнула да все молоко и опрокинула! — Сандра впал в такое бешенство, что уже не владел собой.
— Он, милый ты мой,— Годердзи упорно старался понизить тон разговора,— на таком стуле сидит, на такую высоту забрался, что нужды ни в чем знать не будет, больше моего заработает... Отчего же я должен отдаривать ему то, что считаю своей долей и кому хочу, тому и отдам?
— Слушай, ты что, с луны, что ли, свалился? Или не знаешь, что человек, который на таком месте работает, сегодня все имеет, а завтра, может, ни с чем останется? Не знаешь, как это у них делается? Сперва посадят тебя на вороного скакуна, а потом сами же из седла вышибут, наземь сбросят! Да, да, наземь, на осла и то не посадят. А то и под копыта того же вороного швырнут!
— Что бы ты сейчас ни говорил, уже поздно. Сегодня я обещал первому секретарю, что все им передам. А потом уж они сами пусть разбираются.
Эдишерашвили разом осекся.
Он сник, гнев его как рукой сняло.
— Когда ты с ним говорил? — упавшим голосом спросил он.
— Сегодня утром.
Сандра сперва обалдело смотрел на Годердзи, потом встал, выпрямился во весь рост и язвительно, желчно отчеканил:
— Честь тебе и хвала! Не отец ты, а волк сущий. Повернулся и, не прощаясь, вышел.
Малало тихо, бесшумно сновала из комнаты в комнату без всякой надобности. Она была совершенно оглушена всем происходящим, ни разговаривать, ни делать что-либо не имела сил.
С трепетом думала она о наступлении завтрашнего дня, когда какой-то чужой, посторонний человек завладеет всем их имуществом, всем тем, что было нажито за столько лет, и останутся они с Годердзи на старости лет у разбитого корыта...
Малало и Годердзи сидели за обедом и вяло, без охоты ели, когда звонок, приделанный у ворот, тоненько зазвенел. Годердзи хорошо знал, что ни соседи, ни Малхаз конечно же не стали бы звонить. Кто же это мог быть в неурочный обеденный час?
В Самеба и ныне традиционно соблюдали обеденный час, и обычно в это время ходить друг к другу было не принято.
Годердзи вышел на лестницу, потянул за проволоку и отпер калитку.
На пороге стоял Исак и улыбался с виноватым видом.
— Ты что это, точно молодая луна, появляешься? Входи,— вместо приветствия сказал Годердзи, но в душе очень обрадовался его появлению. Выслушать совет Исака никогда не было лишним и бесполезным.
— Я-то всегда тебя помню, а вот ты...
— Ладно, ладно! Скажи лучше, откуда ты тут взялся?
— Еду в Тбилиси и заглянул по пути,— соврал Исак.
Он утаил, что накануне вечером Малхаз трезвонил из Самебского райисполкома в Ахалкалакский и просил тамошних своих коллег срочно разыскать Исака и позвать к телефону.
Перепуганного Исака чуть не силком приволокли в исполком. Когда Малхаз заявил ему, что хочет его повидать, Исак ни за что не соглашался на свидание, прежде чем Малхаз не пообещал ему клятвенно, что дело касается Годердзи и только Годердзи и бывшему главному бухгалтеру никакая опасность в Самеба не грозит.
Воспрянув духом, Исак ранним утром вскочил в попутную машину и прикатил в Боржоми, а уж оттуда утренней электричкой выехал в Самеба, на свидание с Малхазом.
Надо сказать, что Дандлишвили был человек слова и проволочек не любил.
Прежде чем явиться к Годердзи, бывший бухгалтер базы Лесстройторга долго сидел в кабинете председателя райисполкома.
Исак не скрывал изумления и без конца всплескивал руками: его настолько взбудоражило то, что он услышал от Малхаза, что половину рассказа он толком и не понимал, впав в какое-то туманное состояние, и Малхазу приходилось повторять ему одно и то же чуть не по нескольку раз.
Сейчас, у Годердзи, Исак тоже выглядел довольно растерянным.
— Дорогой начальник, у меня к тебе одно секретное дело есть,— он опасливо покосился на Малало,— моя любимая невестка, я думаю, на меня не обидится, если мы с тобой уединимся на две минуты.
— Сидите здесь, я уйду,— сказала Малало и, выйдя, закрыла за собой дверь. Но Исак, наученный горьким опытом, подошел к двери, отворил ее, выглянул за порог и лишь убедившись, что Малало и вправду ушла, плотно закрыл дверь и обернулся к Годердзи.
— Ой-ой-ой, Годердзи, Годердзи! — тихо возопил он, хватаясь руками за голову.— Что ты наделал, что ты придумал, что ты решил?!
— Садись, садись, еще грохнешься, чего доброго. Только твоих причитаний мне теперь не хватает, ей-богу! Если не брезгуешь, поди и ляг на мою постель, отлежись, авось очухаешься.
Исак не ожидал от него этого полушутливого, полунасмешливого тона. Он тотчас умолк и выжидательно уставился на собеседника.
— Кто тебя сюда прислал, Малхаз, небось? Исак на минуту растерялся, потом стал в позу:
— Вах, Годердзи, дорогой брат, ты мне не веришь? Разве я такой человек? Я тебе только что сказал: по дороге заехал, по пути! Ради нашей дружбы заехал, а то каждый раз, попадая сюда, со страху обмираю, все кажется, вот-вот схватят меня и высекут при всем честном народе. Клянусь богом, правду говорю...
— Ладно, ладно, знаю я, какой ты богобоязненный. Давай, выкладывай, спрашивай, пока я расположен слушать и отвечать.
— Годердзи, это правда?
— Правда.
— Все?
— Все.
— Дом, участок, мебель, все-все?
— Все-все.
— А это? — понизил голос Исак.
— Что «это»?
— Ну это... что на черный день было прибережено...
— Нет, то нет.
— Ох, отчего же так? — притворно удивился Исак.
— Того уже и нет, поистратилось.
— Да ну? — плутовски улыбнулся Исак, зажмуривая один глаз.
— Ей-богу.
— Ишь ты! Еще и божишься!..
— Чего «ишь ты», твоя клятва — клятва, а моя — нет?
— Ну ладно, ладно, верю. Видать, ты пока еще не все мозги потерял.
Оба замолчали, и на какое-то время воцарилась тишина. Исак переваривал услышанное, потом, оправившись от потрясения, снова запричитал:
— Ай-яй-яй, Годердзи, что ты надумал, что ты натворил, что ты учудил! Копил, копил, а потом — бух! — и, словно князь какой, все в расход пустил!
— Да, в расход пустил.
— И не жалеешь?
— Нет. Не жалею.
— Поклянись!
— Клянусь женой твоего соседа, этой твоей толстозадой Си-рануш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127