Малало уже сожалела, что задала мужу неловкий вопрос, вынудивший его ответить многозначительным «уже придумал».
Что же такое он придумал? Мысль об этом ввергла ее в страшнейшее беспокойство. Какое-то недоброе предчувствие овладело ею.
Свечерело, и пришел Малхаз. Подошел к кровати, поставил на столик у изголовья какие-то пузырьки, сказал, что это лекарство для укрепления сердечной мышцы, которое привез ему специально для Годердзи тбилисский врач-кардиолог, его приятель.
- Когда у тебя в организме что-то испортилось, тому, брат, уж ничего не поможет,— с усмешкой не без горечи отозвался Годердзи,— ни заграничное лекарство, ни знахарское снадобье.
— Ох, как ты умеешь сразу надежду под корень рубить,— упрекнула его Малало,— ничего такого страшного у тебя пока что нет.
— Эх, дорогая моя, у кого что страшное, того никто не знает.
Малало поправила сползшее одеяло и отвернулась, боясь, как бы слезы не выступили и отец с сыном не заметили бы их.
— Ну, мальчик, как ты себя чувствуешь в новом своем пристанище? — обратился Годердзи к сыну.— Небось лучше тебе там живется, чем у отца с матерью? Там, брат, ты все только с Героями да с директорами, там ты ровно драгоценный камень в золотой оправе, а тут ты ни к селу ни к городу, затесался между неудачливым комбинатором и полуграмотной старухой...— Годердзи засмеялся, да так, что и не понять было, смех то или сдерживаемые рыдания.
Малало снова начала возиться с одеялом. Она так низко опустила голову, что только затылок и был виден.
— Папа,— глухо проговорил Малхаз,— почему ты понапрасну терзаешь себя и меня заставляешь страдать? Может, тебе это не больно, так хотя бы меня пожалей...
— А ты меня пожалел?
— Да что я такого сделал в конце-то концов, за что ты меня так возненавидел?
— Что ты сделал?! — у Годердзи глаза расширились и брови вверх поползли. Он побледнел, дыхание его участилось.
— Годо, родной мой, ты только не волнуйся, не надо, бога ради, чтоб тебе плохо не стало...— вскинулась Малало.— Малхаз, перестань, хватит тебе отца мучить, бессовестный! В конце концов, отец он твои родной, чего ты от нас хочешь? — И она снова низко опустила голову. Плечи ее вздрагивали.
Но теперь уже Годердзи разошелся.
— Говоришь, что ты такого сделал, да?
— Да, да, что я сделал? — Малхаз в недоумении широко развел руки.
— Бросил родителей, сам сбежал под чужой кров, сбежал потому, что думаешь, если с нами останешься, своей карьере повредишь, мы для тебя позорное пятно, оказывается! Разве же этого мало?
—- Об этом мы ведь уже говорили однажды совершенно исчерпывающе...
— Ах, исчерпывающе, да? И все исчерпали, по-твоему?
— Тем более что я ушел не насовсем, а на время...
— Это как же понимать прикажешь, объясни, сделай милость.
— Да так, что, когда эта волна спадет, я снова вернусь домой, не брошу же я вас совсем?
— Ага, значит, когда волна спадет, да?
— Да! Что тут удивительного?
— Значит, обождешь, пока нас с матерью эта волна с головой накроет и потопит, а сам до той поры на высокой мели отсиживаться будешь и прохлаждаться. А после, когда волна схлынет и мы уже подохнем, ты спустишься со своей вершины и поселишься в низине. Так ты сказал, по моему, верно?
— Э-эх, папа, ну зачем тебе эти вымученные мудрствования, эта философия на пустом месте! На явления и предметы надо смотреть реалистически и принимать их как они есть, чтобы суметь верно разглядеть.
— Вот и ты реалистически поступаешь, что ж... пока нам трудно, ты от нас бежишь, потом, когда опасность минует и мы с ней тоже кончимся, ты вылезешь из своей норы, чтобы не потерять наследство. Так ведь?
— Нет, с этим человеком невозможно говорить спокойно, легче камни долбить!
— Не с «этим человеком», а с отцом твоим, я пока что твой отец, осел ты этакий, дубина неотесанная!
— Годо, голубчик, сердце мое, успокойся, бога ради, не случилось бы беды!.. Малхаз, ты лучше уйди отсюда!
— Не пойму я: чего вы от меня хотите, в чем обвиняете? Не хотела женщина сюда идти жить, и я временно переселился к тестю. Утрясется все это, родится у нас ребенок, и мы сюда переберемся. Что в этом ужасного, отчего это я предал, бросил, забыл родителей, где тут неуважение и все те бесчисленные обвинения, которые вы мне предъявляете? Ведь обещал я вам, что вернусь обратно?
— Вернешься? — свел брови Годердзи и засмеялся нехорошим каким-то смехом.
Малало от этого смеха дрожь пробрала. Она еще никогда не слышала, чтобы муж ее так смеялся — зло, издевательски. Годердзи-то вообще редко смеялся, но так? Так, наверное, черти в аду смеются.
— Да, вернусь...
— Нет, брат, больше не возвращайся. Это тебе не игрушки.
— Как это не возвращайся?
— Да так, как я сказал, и все!
Это «все» Годердзи произнес в точности, как Исак Дандлишвили. И, словно ему самому понравилось, повторил:
— Все! Все!
С этим он повернулся на бок спиной к сыну. Малало полулежала поперек кровати, лицом уткнувшись в
одеяло.
Малхаз совершенно растерялся, не знал, что делать. Хотел было сказать что-то, но раздумал. Прошелся раз-другой по комнате — туда, сюда, потом вышел и затворил за собой дверь. Ушел, не прощаясь, слова не сказав.
Малало была меж двух огней: с одной стороны сын, с другой — муж.
И поплакать-то не могла, боялась, как бы ее слезы не подействовали плохо на Годердзи. А плакать так хотелось!..
Еще ей хотелось броситься в ноги сыну, потом — мужу, просить, умолять обоих помириться, как-нибудь да заставить их помириться, клятву с них взять, чтобы не ссорились впредь. Но она и звука не издала, с места не сдвинулась — боялась, как бы не вызвать гнев Годердзи.
Дорого ей обошлась эта ее выдержка! Впоследствии она все угрызалась, негодовала на себя за свою нерешительность и пассивность: ведь, может быть, если бы она чуть больше постаралась, отец с сыном не расстались бы так плохо.
В какой-то момент ее охватило отчаяние. «Все кончено,— подумала она,— с этих пор Малхаз не переступит порог отчего дома».
Только ошиблась Малало.
На следующий же день, когда она, покончив с небольшой стиркой, развешивала белье на протянутых вдоль лоджии нейлоновых веревках, в калитку вошел Малхаз.
Первым ее порывом было броситься в спальню к Годердзи и сообщить радость — возвестить о приходе сына. Но Малхаз сделал ей знак рукой — постой, мол, подожди. Видно, угадал ее желание.
— Мамочка, спустись, разговор у меня к тебе,— негромко сказал он, приблизившись к дому.
Малало немедленно спустилась по лестнице и завела сына в залу первого этажа.
И мать и сын не садились, стояли на ногах, оба были заметно взволнованы.
Малхаз заранее обдумал, что и как он должен сказать матери, но в последний момент передумал и решил говорить коротко и без обиняков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127