В дни почетных приемов зенклишвилевский хрусталь переселялся с полок, из шкафов и горок на громадный стол, импортные сервизы расцвечивали скатерть, серебряные ножи и вилки, разложенные по подставкам, благородно мерцали рядом с серебряными же салфеточными кольцами, украшенными вензелями.
Накрывать стол и принимать гостей по правилам хорошего тона Малало научила младшая сестра Сосо Магалашвили, Софа. В 1921 году мадам Софа уехала вслед за меньшевиками в Париж. В пятидесятых годах она вернулась на родину и поселилась в Тбилиси, но часто навещала свою ровесницу Малало.
Обе любили вспоминать старые времена Какола Шавдатуашвили, единственный из крестьян, был принят в княжеской семье, для всех остальных простолюдинов двери дома высокомерных Магалашвили были наглухо закрыты.
Софа обычно проводила у Зенклишвили почти все лето. Малало она обучала хорошему тону на европейский лад, с Малхазом занималась английским и французским; когда в доме бывали гости, довольно приятно музицировала на рояле. Случалось, и Годердзи получал от нее наставления и поучения.
Софа была на редкость сообразительной и толковой женщиной, кроме того, она имела прекрасный вкус и разбиралась в торговом деле. С ее помощью, и по ее советам приобретал Годердзи и обстановку для своего дома, и утварь.
«Ох и пройдоха же эта Софа»,— беззлобно говаривал Годердзи. А уж Малало ее любила — души в ней не чаяла.
Эта их горячая дружба продолжалась до тех пор, пока Малало в одно прекрасное воскресное утро не застала обожаемую Софу в объятиях Годердзи, не вполне проспавшегося после вчерашнего кутежа.
Ох и рассвирепела тогда дочь Шавдатуашвили! Гнев ее не знал удержу, она метала молнии. Она швырнула мужу в бесстыжую рожу глиняный горшок, рассекла ему надбровье, хватила его по спине железным крюком, которым выхватывают из тонэ готовый хлеб, а худенькую миниатюрную Софу оттаскала за патлы, да так колошматила, что бросившийся меж ними Годердзи едва вырвал свою невезучую дульцинею из рук разъяренной супруги. Малало то была женщина крупная, рослая, сильная, под стать Годердзи.
Со временем, когда эта история улеглась и в семье воцарились мир и согласие, Годердзи иной раз осмеливался даже пошучивать:
— И чего ты такого необыкновенного тогда увидела, что так взбеленилась? Твоя Софа все тебя поучала да обучала, подумаешь, велика беда, если разок и меня бы чему-то научила! — при этом он коротко похохатывал, довольный собой.
Между прочим, Малало давно уж заметила, что муж ее смеялся редко, да и не красил его смех. Говоря по правде, смеяться Годердзи и не умел, разве только если расхохочется, ржет, что твой жеребец, но такое случалось в кои веки.
Неулыбчивый был человек Годердзи, зато сердце у него было доброе и щедрое, кому только он не протягивал руку помощи.
«Большой души человек»,— говорили о нем одни.
«Легко нажил, потому и не скупится. А если бы горбом заработал, небось, не расставался бы так легко»,— говорили другие.
Была у супругов одна особенность: наедине, между собой, они разговаривали тем старинным деревенским говорком, который оба усвоили еще с раннего детства. Может, подсознательно чувствовали они, что таким образом как бы не расстаются с юностью... Когда же присутствовало третье лицо, они изъяснялись иным, более «городским» языком. Это уже была дань новым временам, новому дому, новому житью-бытью.
Малало была женщина хозяйственная, запасливая, любила и блюла порядок. Все в доме у нее было упорядочено, налажено, как хорошие часы. Она приобрела эти навыки еще в отцовском доме, где ни один кусочек хлеба не пропадал зря и достаток подкреплялся расчетливостью.
Кроме всего, она обладала поистине удивительной интуицией, умела читать в человеческой душе. А главное, в отличие от многих других женщин Малало была скупа на слова и терпеть не могла болтливых сорок.
Годердзи она изучила до тонкостей, знала, в который день в какое время вернется он с работы, когда выпьет и когда поругается с «этим мерзавцем» Исаком.
Возвращался он домой поздно и всегда в разное время, и тем не менее Малало выходила встречать его именно в тот момент, когда он отворял скрипучую калитку. За всю их долгую совместную жизнь не было случая, чтобы она не встретила у порога вернувшегося с работы мужа.
Вот и сейчас Малало, полуулыбаясь, стояла в дверях и смотрела на мрачного, хмурого Годердзи. Конечно, она тотчас заметила, что он не в духе.
Годердзи медленно поднимался по мозаичным ступеням, тяжело опираясь на перила с широким мраморным поручнем.
Не понравился Малало такой его облик, но она не подал виду и ничего не спросила. Знала, что сам все расскажет.
— Малало, голубушка, нагрей-ка воды, искупаюсь я, чего-то затылок давит, видать, давление поднялось.
— Да уж сколько ты вина дрызгаешь, еще хорошо держишься... все зло от него, от проклятого...
— Ах, только от него, да? А то, что у меня работа такая, от которой мозги закипают, это, по-твоему, ничего? — с неожиданной запальчивостью произнес Годердзи и вперил укоряющий взор в растерявшуюся супругу.— Э-эх, не зря говорится, бабий ум коза сжевала!..
— Чего ты убиваешься, несчастный, коли так — наплюй на все, одолей свою алчность, уйди с этой базы, если хочешь, другую работу себе подыщи, а хочешь — на пенсию выходи. Слава богу, у нас ни в чем недостатка нет, одеты, обуты, сыты, чего ж еще надо?
— Бабий ум коза сжевала, слыхала, нет?
— Лучше признайся, что жадность и гордыня тебя заели.
— Всему этому научил меня светлой памяти твой отец!
— Моего отца оставь в покое! Уж кому-кому, а не тебе его корить, это он тебя на ноги поставил, он в люди тебя вывел, неблагодарного!
— А что худого я сказал? Говорю, он меня всему научил, только и всего. И по девицам шляться тоже. Помню, ездили мы с ним в Гори, к Шалибашвили... Э-хе-хе, ну и времечко было, а!
— Позор, позор, стыд и срам! Ой, чтоб ослепли твои глаза, иродище, не смей больше такие бесстыжие слова говорить о моем отце, не то, ей-богу, утоплюсь! Мой отец его научил, слыхали! Бесстыдник! Что ты за овечка, я хорошо знаю!
Подобные беседы не раз можно было услышать в ванной комнате Годердзи.
Эта ванная, о которой столько толков ходило в селе, помещалась в первом этаже дома.
В одной из комнат был устроен бассейн длиной в пять и шириной в три метра. Глубина тоже была порядочная — вода достигала Зенклишвили до груди, когда он стоял.
Бассейн был выложен голубым кафелем, и вода от этого отсвечивала голубым. Стены комнаты тоже были облицованы кафелем, только желтым. В смежной с ванной каморке стояли два водонагревных бака, топливом служила солярка, для которой во дворе, рядом с домом, находилась наполовину врытая в землю цистерна, так что даже в самые большие холода в Годердзиевой ванной можно было купаться и наслаждаться теплой водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127