Наконец, проиграв основательную сумму секретарю райкома, Исак поднялся и уступил место председателю райпотребсоюза.
Кругленький, толстенький, с красными пухлыми щечками Мамиа Эркомайшвили в отчаянии хлопал себя по толстым ляжкам, словно жирную отбивную котлету валял, все ладони отбил, и камни заговаривал, и изощрялся всячески бросить их поудачнее, однако игра и у него никак не клеилась. Он тоже допускал невероятные промахи и, проиграв подряд несколько партий, просадил уйму денег. Да и как было не просадить, когда даже самые выигрышные положения он не мог использовать!..
Годердзи совершенно ясно видел, что и Мамиа играл на удивление глупо, иной раз чуть не специально давал противнику возможность «убить» его камень.
Годердзи недоумевал. «Что за притча,— думал он,— с чего это они оба играть разучились? Что за такое затмение на них нашло? »
Вахтанг Петрович, ободрав Мамиа как липку, продолжил сражение со следующим противником. Преемник Мамиа, краснолицый Маркоз Нозадзе, тоже проиграл несколько партий кряду. Но самым потрясающим было то, что Маркоз, находясь в проигрышном положении, почему-то объявлял «дав», то есть ставил условие, удваивающее ставку, а это обычно делает игрок, будучи в выигрышной позиции.
А Вахтанг Петрович все похихикивал да похохатывал. Время от времени, закончив очередную партию, он непринужденно откидывался на спинку стула и, притворно посерьезнев, рассказывал какой-нибудь веселый анекдотец и под общий смех, как бы между прочим, не глядя, небрежно совал в карман очередную сторублевку.
Особенно удивило Годердзи то, что все три партнера Вахтанга Петровича расплачивались именно сторублевками, да еще совершенно новенькими. Казалось, других ассигнаций для них и не существовало.
Во время одной из последних партий, когда председатель райпотребсоюза проиграл самую крупную ставку — «дав-беши» и вытащил из кармана шесть хрустящих купюр, у Годердзи в голове искрой вспыхнула странная мысль: «Интересно, откуда у них, у каждого, столько денег при себе, не специально ли приберегли?»
И следом возникла и утвердилась другая мысль: да ведь они нарочно проигрывают, мерзавцы!
Когда Вахтанг Петрович обобрал всех подчистую, он наконец закончил игру в нарды и, сладко потянувшись, встал.
Карманы его заметно оттопыривались.
— Эх вы, играть не умеете, а туда же, тянетесь,— шутливо пожурил он ограбленных партнеров и, явно довольный, весело (и на этот раз, кажется, искренне) расхохотался.
— Человек и его характер проявляются во всем: и в игре, и в делах, и в радости, и в печали,— патетически резюмировал завотделом пропаганды, который обожал широкие умозаключения и обобщения, тем более если они сулили ему какую-то пользу. А что похвала начальству приносит гораздо больше пользы, нежели порицание, Бежико Цквитинидзе давно хорошо усвоил.
— Вы мне говорили, якобы хозяин наш — человек хлебосольный, — заговорил Вахтанг Петрович.— А я что-то не вижу этого, он нас едва с голоду не уморил, столько времени за нардами заставил просидеть. Или, раз твой подчиненный проигрался, ты нас уже не собираешься к столу звать, любезный хозяин? — обернулся он к Годердзи.
И началось... Во главе стола усадили Вахтанга Петровича. Рядом с ним — учительницу Марику. Она все это время крутилась, вертелась, сновала туда и сюда, будто бы помогала (а на самом деле больше мешала) Малало накрывать стол. Марика была женщина общительная, жизнерадостная, кокетливая и к тому же — в самом, что называется, соку.
Годердзи вот уже несколько дней готовился быть тамадой — ведь в традиционном грузинском доме тамадой должен быть обязательно хозяин, таков обычай. Он вот-вот уже хотел поднять первый тост, и вдруг этот выскочка (так назвал он в душе Бежико Цквитинидзе) вскочил и предложил выпить за Вахтанга Петровича, «нашего дорогого и бессменного тамаду».
Все поднялись и стоя осушили бокалы в честь новоиспеченного тамады.
Годердзи опешил. Он сроду не слыхивал, чтобы посторонний человек в доме, гость, избирал тамаду, тоже гостя. От изумления и растерянности он некоторое время слова не мог вымолвить.
Вахтанг Петрович даже ради приличия не стал отнекиваться и отказываться. Куда там! Свое избрание он принял как нечто само собой разумеющееся, поблагодарил, как положено, за честь, встал и первый тост провозгласил за процветание дома Зенклишвили. «Пусть,— сказал он,— наша нога будет счастливой для этой семьи».
Говорил он долго, цветисто и пышно. Припомнил даже труд Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и с многозначительностью мудреца заключил: семья была, есть и будет основной ячейкой жизни, и мы должны хранить как зеницу ока ее чистоту, прочность, неприкосновенность. Семью Малало и Годердзи Вахтанг Петрович объявил прекраснейшим образцом грузинской семьи вообще и умножение таких семей признал залогом процветания всей Грузии.
Гости сразу развеселились. Певцы, которых пригласил Годердзи, после каждого очередного тоста тамады стройными голосами запевали какую-либо из застольных песен, словом, пир в плохоньком домишке Годердзи шел горой.
Время от времени и Годердзи, разохотившись, начинал подпевать певцам, и его звучный густой баритон придавал песне особую прелесть.
Учительница Марика сидела не шевелясь, словно прилипнув к стулу. Вахтанг Петрович, обняв ее за плечи, нашептывал ей на ухо какую-то, видимо, очень забавную историю, и она заливисто смеялась.
Надо отдать справедливость Вахтангу Петровичу, тамада он оказался прекрасный. Он вел стол так уверенно, умело, как бывалый капитан — корабль.
С большим почетом провозгласил и выпил он персональный тост за Годердзи. Конечно, припомнил, каким удалым плотогоном был Годердзи, причем очень красочно рассказал о жизни плотогонов, полной риска и опасностей, требующей подлинного мужества, выдержки, сноровки и физической силы. Затем перешел к
лесопилке и особо отметил, что до установления Советской власти эта лесопилка была единственным учреждением, которое основал выходец из крестьянского класса и которая принесла столь многие блага местному населению. Затем пришел черед кирпичного завода, и он подробно говорил о выдающихся заслугах Годердзи в его основании; а уж о базе тамада говорил особенно пространно и подробно, красноречиво охарактеризовав прекрасную работу ее энергичного управляющего.
Годердзи как зачарованный внимал живописной речи тамады и лишь недоумевал, откуда секретарь так здорово осведомлен о его жизни и работе. Вахтанг Петрович восхвалял и возносил его и говорил столь витиевато, что моментами Годердзи терял нить и уже не мог сообразить, о нем идет речь или о ком-то другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127