..
После обручения Лика еще свободнее стала вести себя в доме Зенклишвили.
Дня не проходило, чтобы она не навестила будущих родственников, да еще частенько водила сюда приезжавших к ней в гости своих городских подружек. Любила она и стряпать. Правда, вся ее деятельность сводилась к приготовлению сладостей и печению тортов и пирогов, однако делала она все это с таким шумом, поднимала такой переполох, будто от хорошо поднявшегося бисквита или красиво украшенного торта зависела судьба всей зенклишвилевской семьи.
Когда Лика надевала свой пестрый с рюшами фартук и становилась у плиты, Малало и Малхаз теряли покой. Невестка буквально забрасывала их короткими приказами и распоряжениями, которые вылетали из ее уст как пулеметная очередь. «Пригорит!» — кричала она, топая ногами, сверкая глазами, и гоняла жениха и будущую свекровь с поручениями вверх и вниз по лестнице: то ей нужна была корица и сахарная пудра, то не хватало яиц, то ванили, и бог весть что только ей не приходило в голову.
Малало сроду не слыхала названий всех этих тортов, пирожных и печений: «жозефина», «наполеон», «каракульча», «идеал», «фантазия»! И кто их напридумывал, у человека ум за разум заходит от всех этих чудных слов...
В тот год Лика не дала Малало и варенья сварить. «Боже мой, да кто нынче варенья варит, сейчас все на компоты перешли»,— заявила она.
По ее требованию будущий свекор привоз из Гори сто пол-литровых стеклянных банок, в Сурами у перекупщиков закупил жестяные крышки с резиновыми ободками, в Тбилиси приобрел какое-то приспособление в виде длинных щипцов для закладывания банок в кипяток, а машинку для закупоривания банок Лика принесла из дому. Потом поставила Малало и Малхаза себе помощниками, и после бесчисленных манипуляций сто банок компотов выстроились стройными рядами на полках зенклишвилевского подвала. Каких только компотов тут не было — и черешня, и вишня, и груша, и персик, и слива, и райские яблоки...
Но подлинной страстью Лики оказались фруктовые соки.
Она заставила Малхаза купить импортную соковыжималку и со свойственным ей пылом принялась за изготовление соков.
Из целой горы яблок, груш или каких-нибудь других фруктов она отжимала стакан-другой сока, а отжатые фрукты выкидывала в мусор!.. Хорошо еще, что Малало успевала проследить и тотчас относила жмыхи свиньям, иначе все это добро просто пропало бы.
Бесхозяйственность и расточительность Лики надрывали душу Малало. Но что она могла сделать? Терпела, таила в сердце недовольство и обиду и молчала...
Так же безалаберно и беспощадно обращалась Лика с черешней и вишней. Отжав сок, она начинала взбивать его какой-то пружинкой до того, пока не образовывалась пена. Устав взбивать, она передавала взбивалку Малхазу или Малало и доводила их до изнеможения.
Это называлось «мусс». Мусс был излюбленнейшим напитком Петровичевой дочери. Она разливала его в высокие стаканы, вставляла в скатаны разноцветные тонюсенькие трубочки, которые понавезла с собой и называла соломинками, раздавала их своим трещоткам-подругам, и все они, задрав ногу на ногу и бесстыже оголяя ляжки, лениво потягивали через эти самые соломинки пенистую жидкость.
Мусс и мороженое она уничтожала без всякой меры. В день съедала чуть ли не по два килограмма мороженого! Малало все мечтала посмотреть на нее в ее собственном доме, неужто и там она такая прожорливая...
Несмотря на все притеснения, Малало сварила-таки свои любимые варенья. Сколько тогда нервничала: и невестку не хотелось обижать, и своим порядкам не могла изменить — сызмала приучена была варить на зиму варенья. Под конец нашла выход: взяла свои два больших медных таза, отнесла к соседке да и варила у нее.
Впервые в жизни пришлось ей тайком заниматься своими хозяйственными делами.
Она не могла себе представить, как можно прожить зиму без кизилового или ежевичного, розового или тернового, баклажанового или орехового варенья! Ведь Годердзи в один присест уничтожал пол-литровую банку. Сворачивал рулончиком кусок лаваша, окунал его в варенье, ждал, пока лаваш пропитается как следует, и отправлял в рот. Это он проделывал так ловко, что ни одна капля не успевала капнуть ему на подбородок по пути лаваша из банки ко рту. Никто, кроме него, не смог бы так искусно выгребать варенье лавашом или краешком свежеиспеченного в тонэ хлеба, никто не смог бы так чисто и аккуратно выскрести банку ложкой.
Бесцеремонное хозяйничанье будущей невестки в ее доме травмировало Малало, приводило ее в полное смятение. Помнила она поучение покойной матери, степенной Дареджан: «Как церковь должна возводить одна рука, так и дом вести должна одна хозяйка. Помощников иметь можно, но управлять должна одна хозяйка».
А теперь Малало и понять не могла, кто же здесь старший, она или же взбалмошная, требовательная и избалованная будущая невестка!
Несомненно было одно: нрав у Лики крутоват, она ни с кем не станет делить первенство и, конечно, став женой Малхаза, с первого же дня утвердится в главенствующем положении.
Малало, воспитанной на старинный лад, не нравилась и расточительность будущей невестки. Эта девушка расходовала продукты без всякого счета и смысла, где уж там экономия — можно было подумать, что она попросту задалась целью пустить по ветру все достояние Зенклишвили.
Сердце разрывалось глядеть, как она разбивала два-три десятка яиц и, отделив желтки, выливала их, а из белков пекла какое-то печенье! А ведь Малало с детства усвоила, что самое полезное в яйце как раз желток, а белок сам по себе не ценнее гусиного помета.
Название этого белкового печенья Малало все путала. То ли «бузе», то ли «бозе», Лика так странно его произносила, что Малало никак не мокла разобрать. Л лишние вопросы задавать она не привыкла, тем более что каждый такой вопрос доказывал ее, Малало, невежество, чего достопочтенная супруга Годердзи боялась пуще огня.
Терпеть не могла она это бузе-бозе, будь оно неладно! Какое, скажите на милость, могло получиться печенье из одних только белков? Желтые, как червонное золото, свежие желтки эта чудная девчонка выливала на помойку! Разве может быть такой бесхозяйственный расход в порядочной семье? И не грех ли это?
Но у самонадеянной дочери Вахтанга Петровича были свои понятия греха и блага.
Однажды Лика дала какое-то поручение Малхазу, но он почему-то замешкался с его выполнением. Надо было слышать, какой разнос устроила она своему жениху! «Ленивый буйвол», «толстокожий лентяй», «картлийский осел» и чего-чего не наговорила ему Лика. Малало слушала, слушала все эти непристойности, которыми осыпала разгневанная невеста ее любимого сына, и не выдержала, спустилась в подвал и долго осушала там свои глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
После обручения Лика еще свободнее стала вести себя в доме Зенклишвили.
Дня не проходило, чтобы она не навестила будущих родственников, да еще частенько водила сюда приезжавших к ней в гости своих городских подружек. Любила она и стряпать. Правда, вся ее деятельность сводилась к приготовлению сладостей и печению тортов и пирогов, однако делала она все это с таким шумом, поднимала такой переполох, будто от хорошо поднявшегося бисквита или красиво украшенного торта зависела судьба всей зенклишвилевской семьи.
Когда Лика надевала свой пестрый с рюшами фартук и становилась у плиты, Малало и Малхаз теряли покой. Невестка буквально забрасывала их короткими приказами и распоряжениями, которые вылетали из ее уст как пулеметная очередь. «Пригорит!» — кричала она, топая ногами, сверкая глазами, и гоняла жениха и будущую свекровь с поручениями вверх и вниз по лестнице: то ей нужна была корица и сахарная пудра, то не хватало яиц, то ванили, и бог весть что только ей не приходило в голову.
Малало сроду не слыхала названий всех этих тортов, пирожных и печений: «жозефина», «наполеон», «каракульча», «идеал», «фантазия»! И кто их напридумывал, у человека ум за разум заходит от всех этих чудных слов...
В тот год Лика не дала Малало и варенья сварить. «Боже мой, да кто нынче варенья варит, сейчас все на компоты перешли»,— заявила она.
По ее требованию будущий свекор привоз из Гори сто пол-литровых стеклянных банок, в Сурами у перекупщиков закупил жестяные крышки с резиновыми ободками, в Тбилиси приобрел какое-то приспособление в виде длинных щипцов для закладывания банок в кипяток, а машинку для закупоривания банок Лика принесла из дому. Потом поставила Малало и Малхаза себе помощниками, и после бесчисленных манипуляций сто банок компотов выстроились стройными рядами на полках зенклишвилевского подвала. Каких только компотов тут не было — и черешня, и вишня, и груша, и персик, и слива, и райские яблоки...
Но подлинной страстью Лики оказались фруктовые соки.
Она заставила Малхаза купить импортную соковыжималку и со свойственным ей пылом принялась за изготовление соков.
Из целой горы яблок, груш или каких-нибудь других фруктов она отжимала стакан-другой сока, а отжатые фрукты выкидывала в мусор!.. Хорошо еще, что Малало успевала проследить и тотчас относила жмыхи свиньям, иначе все это добро просто пропало бы.
Бесхозяйственность и расточительность Лики надрывали душу Малало. Но что она могла сделать? Терпела, таила в сердце недовольство и обиду и молчала...
Так же безалаберно и беспощадно обращалась Лика с черешней и вишней. Отжав сок, она начинала взбивать его какой-то пружинкой до того, пока не образовывалась пена. Устав взбивать, она передавала взбивалку Малхазу или Малало и доводила их до изнеможения.
Это называлось «мусс». Мусс был излюбленнейшим напитком Петровичевой дочери. Она разливала его в высокие стаканы, вставляла в скатаны разноцветные тонюсенькие трубочки, которые понавезла с собой и называла соломинками, раздавала их своим трещоткам-подругам, и все они, задрав ногу на ногу и бесстыже оголяя ляжки, лениво потягивали через эти самые соломинки пенистую жидкость.
Мусс и мороженое она уничтожала без всякой меры. В день съедала чуть ли не по два килограмма мороженого! Малало все мечтала посмотреть на нее в ее собственном доме, неужто и там она такая прожорливая...
Несмотря на все притеснения, Малало сварила-таки свои любимые варенья. Сколько тогда нервничала: и невестку не хотелось обижать, и своим порядкам не могла изменить — сызмала приучена была варить на зиму варенья. Под конец нашла выход: взяла свои два больших медных таза, отнесла к соседке да и варила у нее.
Впервые в жизни пришлось ей тайком заниматься своими хозяйственными делами.
Она не могла себе представить, как можно прожить зиму без кизилового или ежевичного, розового или тернового, баклажанового или орехового варенья! Ведь Годердзи в один присест уничтожал пол-литровую банку. Сворачивал рулончиком кусок лаваша, окунал его в варенье, ждал, пока лаваш пропитается как следует, и отправлял в рот. Это он проделывал так ловко, что ни одна капля не успевала капнуть ему на подбородок по пути лаваша из банки ко рту. Никто, кроме него, не смог бы так искусно выгребать варенье лавашом или краешком свежеиспеченного в тонэ хлеба, никто не смог бы так чисто и аккуратно выскрести банку ложкой.
Бесцеремонное хозяйничанье будущей невестки в ее доме травмировало Малало, приводило ее в полное смятение. Помнила она поучение покойной матери, степенной Дареджан: «Как церковь должна возводить одна рука, так и дом вести должна одна хозяйка. Помощников иметь можно, но управлять должна одна хозяйка».
А теперь Малало и понять не могла, кто же здесь старший, она или же взбалмошная, требовательная и избалованная будущая невестка!
Несомненно было одно: нрав у Лики крутоват, она ни с кем не станет делить первенство и, конечно, став женой Малхаза, с первого же дня утвердится в главенствующем положении.
Малало, воспитанной на старинный лад, не нравилась и расточительность будущей невестки. Эта девушка расходовала продукты без всякого счета и смысла, где уж там экономия — можно было подумать, что она попросту задалась целью пустить по ветру все достояние Зенклишвили.
Сердце разрывалось глядеть, как она разбивала два-три десятка яиц и, отделив желтки, выливала их, а из белков пекла какое-то печенье! А ведь Малало с детства усвоила, что самое полезное в яйце как раз желток, а белок сам по себе не ценнее гусиного помета.
Название этого белкового печенья Малало все путала. То ли «бузе», то ли «бозе», Лика так странно его произносила, что Малало никак не мокла разобрать. Л лишние вопросы задавать она не привыкла, тем более что каждый такой вопрос доказывал ее, Малало, невежество, чего достопочтенная супруга Годердзи боялась пуще огня.
Терпеть не могла она это бузе-бозе, будь оно неладно! Какое, скажите на милость, могло получиться печенье из одних только белков? Желтые, как червонное золото, свежие желтки эта чудная девчонка выливала на помойку! Разве может быть такой бесхозяйственный расход в порядочной семье? И не грех ли это?
Но у самонадеянной дочери Вахтанга Петровича были свои понятия греха и блага.
Однажды Лика дала какое-то поручение Малхазу, но он почему-то замешкался с его выполнением. Надо было слышать, какой разнос устроила она своему жениху! «Ленивый буйвол», «толстокожий лентяй», «картлийский осел» и чего-чего не наговорила ему Лика. Малало слушала, слушала все эти непристойности, которыми осыпала разгневанная невеста ее любимого сына, и не выдержала, спустилась в подвал и долго осушала там свои глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127