Серго был из тех удалых торговцев, которые твердо следуют правилу «не обманешь — не продашь», причем осуществлял его на практике так искусно, что обманутые им клиенты его же благодарили, и более того — среди них приобретал он множество приятелей.
Глазомер у Серго был поразительный. Когда его подручные, Хромой Миша и Обалдуй Баграт, укладывали лес для обмера, Серго вдруг начинал притворно на них сердиться, ругать их, заставлял менять какие-то доски,— мол, как не стыдно, подсунули гнилье такому уважаемому человеку,— вроде бы еще и лишнего добавлял, однако потом он так хитро орудовал своим видавшим виды желтым метром, на котором почти и не различимы были деления, что два кубометра превращались у него в три, три — в пять, а пять — в восемь Вот уж, поистине, ловкость рук и никакого мошенства! А подручные-то прекрасно разбирались что к чему и указания своего патрона выполняли с наигранным неудовольствием, с ворчанием, что он-де своей расточительностью весь склад разорит и всех по миру пустит.
Помимо того, разлюбезный Мамаджанов плутовал и при определении сортности материала: вместо третьего сорта записывал второй, вместо второго — первый, лихо щелкал костяшками счетов и в итоге сдирал с завороженного покупателя в лучшем случае в два раза больше подлинной цены.
С благословениями, с пожеланиями всех благ, с приятной улыбкой крепко пожимал он облапошенному клиенту руку и, отпустив его, торопился обстричь следующую овечку. Многие, конечно, хорошо понимали хитрости завскладом, но не хотели портить с ним отношений — как знать, может, еще раз понадобится...
Злые языки поговаривали: «Серго — тысячерублевый человек». Это означало, что Серго «делает» в день самое меньшее тысячу рублей.
Простодушный с виду Серго был строгим начальником. Его подручные — сероглазый верзила, хромой инвалид войны Миша, отец бесчисленного количества детей мал мала меньше, и Баграт Наекидашвили, горький пьяница, ежеутренне обалдевавший от принятия зелья, насквозь проспиртованный и провонявший чесноком, порядком его побаивались. Они достаточно знали его крутой нрав и волчьи повадки. В свою очередь, Хромой Миша и Обалдуй Баграт тоже имели подручных, первый — рябую, веснушчатую уборщицу Тасо, толстозадую, крикливую бабу, известную в деревне под прозвищем «старой шлюхи» в память о ремесле, которым в свое время она промышляла, а второй — двух огромных кавказских овчарок, которых днем он держал на цепи, а на ночь спускал.
И Миша, и Баграт дневали и ночевали на базе. В их обязанности входили разгрузка и укладка поступавшего материала, его хранение, а также погрузка проданного на машины. По ночам же они поочередно сторожили базу вместе с собаками. Потому меткие на язык сельчане прозвали их «самебскими овчарками».
С раннего утра, едва занимался рассвет, Серго начинал орать так, что вопли его слышны были в самой отдаленной части Самеба:
— Миша, эй, Миша, куда ты запропастился, собачья морда! И где тебя нелегкая носит!
— Баграт, гиблая душа, спишь на ходу, как лошадь, идол окаянный, поди скорее сюда, подними бревно с этого конца...
— Ох, чтоб вам пусто было, горе мне с вами, недоумки, бездельники, шаромыжники! Живо, живо, уже и день на исходе, того гляди, стемнеет! И по какой выкройке вас скроили, чтоб отцам вашим на том свете мои мучения отозвались! Ослы безмозглые!..
И Мише, и Баграту ничего другого не оставалось, как мотаться хвостом за Серго, неважно было, звал их или не звал крикливый начальник. Он так их вышколил, что оба они все время были начеку и ошалело носились по всей базе, едва поспевая за кругленьким, неугомонным завскладом.
Управляющий же базой был человек совершенно иного нрава... Степенный, уравновешенный, он был известен в Самеба как хлебосольный, гостеприимный хозяин и отменный тамада, который мог пить, как бочка, однако разума никогда не терял. Осмотрительный, рассудительный Годердзи Зенклишвили давно стал для своих односельчан олицетворением порядочности, честности и дружеской верности.
«Годердзи сказал», «Годердзи похвалил», «Годердзи отругал», «Годердзи одобрил», «Годердзи сомневается», «он — приятель Годердзи» — только и слышалось в селе, и Годердзи все выше
задирал свою красивую голову, становился все более важным, высокомерным... и все более черствел сердцем.
В сумерках раннего утра, едва занимался сизый рассвет, Годердзи поспешно вскакивал со своей мягкой постели, одевался и, на ходу расчесывая волосы, выходил на тропинку, ведущую к Персову полю. Легко, по-молодому одолевал накоротке подъем и выходил на асфальтированную дорогу как раз к тому самому повороту у Чертова ручья, где любил умываться. Долго обливался студеной водой, фыркая, как лошадь. Умывшись, вытаскивал из кармана огромный пестрый носовой платок, так называемый «багдади», и тщательно осушал им лицо и руки.
Ни свет ни заря являлся он в свои владения.
Когда он входил в ворота базы, овчарки с радостным повизгиванием бросались ему в ноги. Эти огромные, с теленка величиной, свирепые псы ластились к нему словно щенята.
— Кого любят собаки и дети, тот хороший человек! — многозначительно изрекал обычно Годердзи и, посмеиваясь, с ехидцей добавлял: — Хе-хе, а почему это они к Исаку так не льнут? Ну-ка, если он такой смелый, пусть подойдет к ним так же бесстрашно, как я подхожу... Да, жди, черта лысого!.. Собаки животные умные, они за версту чуют, чем человек дышит. Так-то!..
Были у Годердзи Зенклишвили свои причуды. Главной из них было постоянное желание поддеть, подколоть Исака, и в то же самое время он дня не мог без него прожить.
Видимо, Годердзи и сам знал за собой эту слабость и старался сдерживаться, но чем больше старался, тем больше раздражал его Исак — и представьте, тем больше становился ему необходимым!..
Самую просторную комнату здания конторы занимал управляющий, в двух других размещалась бухгалтерия — неприступное владение Исака, а в четвертой стоял стол с расшатанными ножками и старое кресло с продранным сиденьем, принадлежащие заведующему складом. В этой же комнате зимой устанавливали круглую чугунную печурку и на покрытой брезентом тахте поочередно, согласно дежурству, почивали то Хромой Миша, то одуревший от водки Баграт.
В кабинет Годердзи без нужды никто не отваживался зайти. Отворив дверь, вы вдруг оказывались перед управляющим базой, который восседал за массивным письменным столом прямо напротив двери и, выкатив глазища, молча уставлялся на входящего. Казалось, он сверлит вас своим пронизывающим взглядом, стремясь заглянуть в самую душу.
Так он сидел, не произнося ни звука, даже не здороваясь с вошедшим, кто бы тот ни был. Сидел неподвижно и таращился, выжидая, когда посетитель обретет дар речи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127