В ранее пустовавший сельсовет и комячейку народ снова повалил валом. До поздней ночи не гас свет в окнах старой канцелярии.
Вскоре в Самеба объявился слесарь-партиец из Тбилиси Вардэн Бибилури,— районный центр прислал его сюда председателем вновь создаваемого колхоза.
О Вардэне говорили, что он — «двадцатипятитысячник». Что означало это «тысячник», никто толком не знал. Председателем сельсовета тоже нового человека прислали, из заречной деревни, Вано Камкамидзе. Люди отзывались о них хорошо, но Какола при одном упоминании проклинал их на чем свет стоит и каждый день твердил одно и то же: такого зла, как эти революционеры, Грузии не причиняли ни Ага-Магомет-хан, ни Буга-турок, ни Джалал-эддин, ни Тамерлан.
Прошло еще немного времени, и Шавдатуашвили раскулачили, как и других самебских богатеев.
Не помогло Какодя, что лесопилка на имя зятя была записана... Все имущество — движимое и недвижимое, отобрали, и остался Какола без двора, без кола. Обоих его сыновей, Софрома и Карамана, тоже кулаками объявили и вместе с Каколой выслали куда-то в чужедальние края.
Дородная Дареджан не вынесла разорения и поругания семьи и в день вынужденного отъезда из Самеба скоропостижно скончалась.
Какола же, сломленный духом и телом, не выдержал трудностей дальней дороги и умер в пути.
Лишь спустя время до Самеба дошла печальная весть: на каком-то богом забытом сибирском полустанке тело бывшего старосты снесли с вагона и похоронили там же, возле железнодорожного полотна, похоронили без гроба, завернутого в драное байковое одеяло.
— Никого из близких при нем не было, умер одиноким, холодным, голодным, беспризорным! Горе мне, горе!.. В чужой земле, неоплаканного похоронили несчастного! — рыдала, горючими слезами обливалась осиротевшая Малало.
Дом и имущество Годердзи, правда, не тронули, но лесопилку отобрали. Отобрали, объявили ее государственным предприятием, однако, поскольку в дизеле и пиле никто, кроме Годердзи, ничего не смыслил, заведующим опять-таки его поставили и положили ему ежемесячное жалованье.
Годердзи и сам не ожидал, что после всего того, что случилось с тестем, он заживет безбедно.
Трудился он в поте лица, охоты и энергии у него даже поприбавилось. И кутил с прежней удалью, с блеском руководя застольем, и полузабытые песни с прежним огнем распевал, а иногда,
разошедшись вовсю, и в пляс пускался, вольно раскинув могучие руки.
— Чему ты радуешься, несчастный, чего песни распеваешь, подожди немного, хоть из приличия подожди, пусть кончится траур по моим родителям,— срамила его плачущая Малало.
А деревня менялась день ото дня и час от часу.
Прошло еще некоторое время, и Самеба стала районным центром. Если прежде самебцам по любому делу приходилось ездить в Гори, сейчас власти находились здесь же, на месте. Недавние сельчане гордо задрали головы — мы, мол, нынче райцентр!
В господском доме обосновался исполком.
В доме бывшего генерала, коренного самебца, князя Давида Кирилловича — райком.
Шавдатуашвилевский дом занял райпотребсоюз.
В усадьбе Эдишера Гогичайшвили разместилась контора «Заготзерно».
Всевозможные учреждения вылуплялись, как цыплята, одно за другим. Кооперативный магазин, лимонадный завод, МТС, суд, прокуратура, милиция, райземотдел, читальня, амбулатория, агитпункт...
Рядом со старыми зданиями вырастали новые: выстроили двухэтажный клуб, библиотеку, детский сад, больницу. Самеба изменилась, навсегда утратила былой покой, тишину и свой деревенский облик. Теперь село было уже не село, однако и городом не стало.
Жизнь не ключом била — водопадом мчалась, и нельзя было отстать от ее бешеного бега.
И Годердзи старался не отстать. Все дни от зари до темна проводил на лесопилке. Лишь глубоким вечером отворял скрипучую дверь своего дома и как подкошенный падал на постель. Богатырь, человек-гора, от усталости он порой и ужинать был не в состоянии.
— Чего ради убиваешься, кого ради! Детей у нас нет, а нам много не надо, если себя не жалеешь, хоть меня пожалей. Одичала я от одиночества... Чины и награды они тебе все равно не дадут, памятник тоже не поставят, что же ты из сил выбиваешься, из кожи лезешь? Думаешь, спасибо скажут? Как бы не так! Они же неблагодарные, им что хочешь сделай, добра не помнят,— приговаривала Малало.
Годердзи хорошо видел, как изменилась от всех невзгод и бед, так неожиданно и сразу свалившихся на ее голову, миловидная и в сущности отце молодая жена. Осунулось ее лицо, глаза утратили былую живость, в волосах появилась седая прядка...
«Неблагодарные» все же оценили труд Зенклишвили: объявили его ударником, на Доске почета его фотографию повесили и даже в газете самебской МТС «Красное Самеба» напечатали про него целую статью.
Годердзи никогда так не радовался деньгам, которые с удивительной точностью отсчитывал и вручал ему покойный Какола, как обрадовался этой неожиданной чести.
Он ходил по улице с высоко поднятой головой, и все знали, что правительство смотрит на него благосклонно. И молва о нем шла хорошая. «Порядочный человек»,— говорили люди.
Лесопилка работала беспрерывно. Если, случалось, одна пила выходила из строя, ее тотчас заменяли другой, если у круглой пилы зубья затупевали, Годердзи моментально подсаживался к ней с напильником в руках и так натачивал, так выправлял зубья, что после этого она разгрызала огромные дубовые бревна, как тростинки.
Так в трудах и делах проходили дни. И вдруг Годердзи вызвал к себе сам председатель райсовета, грозный и неприступный Пета Цховребов.
Годердзи это не понравилось. Где-то в тайниках души встрепенулся страх. До этого он ни разу в жизни не переступал порог ни райкома, ни райсовета, и вот, нате вам, сам председатель его зовет!
«Ежели он прошлое мое ворошить станет,— размышлял по дороге Годердзи,— какие такие грехи есть за мной? Да, была у меня собственная лесопилка, да государство отобрало! Вотчины не имел, домов тоже. Какого же черта им от меня надо? В черной сотне не состоял, в черном списке не числился. Если спросят, почему в меньшевистской гвардии служил, во-первых, служил-то без году неделю, а во-вторых, не я к ним пошел, а они меня обманом залучили. Почему, мол, на дочери кулака женился? Вот еще, женился, и все тут! А чем она плоха? Если скажут, где, мол, деньги, которые ты и твой тесть накопили, так я-то при чем, деньги Какола у себя держал, я и по сей день не знаю, нашли они их при обыске или нет, может, и сейчас где-то лежат...»
Годердзи, опустив голову, шагал по дороге и размышлял, пытаясь предугадать все те вопросы, которые мог бы задать ему Пета.
«Эге-ге, жизнь-то какая штука,— саркастически улыбнулся он.— Пета-батрак целым районом заправляет, треснула бы твоя башка, Пета, а!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127