.. Хо-хо-хо, какое богатство я тут обнаружил, какую роскошь!..
— Что все же вы такое увидели, батоно? — Бежико, не выдержав более, вскочил. Вид у него был очень боевой.
— Ты, вероятно, слышал, что нахального цыпленка лиса первым съест? Как бы и с тобой того не приключилось. Сядь и молчи,— отбрил его Кита.
— Глубокоуважаемый товарищ Ларадзе,— Бежико проглотил слюну, видно, от возмущения у него в горле пересохло.— Вы здесь не ведите сомнительную агитацию и вообще знайте, что сейчас не то время, когда даже ложь ваша проходила...
— Мою ложь пока никто не слышал, а моя правда и раньше проходила и сейчас хорошо пройдет... Так вот, значит, я вам говорю, что глаза мои увидели такое богатство в доме этого... как его... я забыл, дружище, как, бишь, тебя зовут?
— Гостю не подобает забывать имя хозяина, дядюшка, его хлеб-соль кушать изволите, его вино пить...— заметил Бежико, но так, чтобы Кита не обязательно услышал.
— Годердзи меня зовут, дядя Кита, неужто вы меня не помните, сколько раз я на своем плоту переправлял вас и в Гори и в Тбилиси...
Кита внимательно посмотрел на Годердзи, но, видимо, не припомнил его.
— Да, так я говорил,— продолжил он вновь,— что в доме этого... да как тебя зовут, наконец, скажешь ты или нет?
— Годердзи, Годердзи,— зашумели со всех сторон. Секретарь райкома, видимо, счел своевременным вмешаться в дело и поднялся.
— Батоно Кита,— тоном, не допускающим возражений, заговорил он.— Согласно законам грузинского стола, сперва мы должны выпить приветственный тост за шэмосцрэбули — подоспевшего гостя, то есть за вас, а потом уже вам надлежит произнести тост за семью, в которую вошли, и за участников застолья, поэтому разрешите мне...
— Погоди ты, погоди,— махнул на него рукой Кита,— сперва я свое скажу, а уж после ты говори...
Но Вахтанг Петрович стремился именно к тому, чтобы не дать возможности этому беспокойному и упрямому старику говорить. И добился-таки своего. Он искусно заставил Киту умолкнуть, усадил на место и произнес такой тост в его честь, что камни и те расплакались бы от умиления, и Кита... тоже расплакался.
И опять оставалось только поражаться, откуда знал Вахтанг Петрович столько о самом Ките и его семинарских товарищах или о его последующей жизни. Он напомнил ему какие-то подробности, да так расписал, так возвеличил его личность, так взволновал старого учителя, что тот только слезы утирал и все твердил: ах, если бы такой секретарь да в моем районе, ни о чем бы я тогда не тужил!
Однако тамада на этом не остановился: когда Кита, осушив глаза, попросил разрешения произнести благодарственный тост, Вахтанг Петрович вскочил и во весь голос крикнул:
— Выпьем, товарищи, все как один, за вечную память великого Сталина! Бессмертно имя его! Правда, в последние годы мы его критикуем, и, надо признать, заслуженно, однако величие этого человека отрицать никто не может!
Кита тут же схватил огромный рог и, ко всеобщему удивлению, до дна выпил его.
Однако он обманулся — выпил раньше времени, ибо Вахтанг Петрович умолк для того лишь, чтобы перевести дух, после чего произнес длинную речь.
Он детально охарактеризовал деятельность Сталина, говорил о его громадных заслугах и достоинствах, пересказал всю его жизнь, начиная с ранней юности и кончая послевоенным периодом. В соответствующих местах вставлял отрывки из поэмы Георгия Леонидзе и в конце концов до того растрогал Киту, что совершенно умиленный и очарованный старик облобызал секретаря райкома и клялся, что обязательно расскажет о нем в Кремле (это уж, конечно, по старой памяти).
После Вахтанга Петровича слово опять попросил Кита. Тамада потребовал поднести ему особый кубок, но Кита заупрямился, дескать, я уже выпил.
— А если вы уже выпили, чего же вы еще хотите? — начал интриговать Вахтанг Петрович и безапелляционно заявил: — Если вы произносите тост, обязаны и выпить. У нас такой закон! Иначе и нам не пристало, и недостойно того человека, за память которого вы желаете выпить.
Кита, устав от споров и пререканий, оглушенный огромным рогом, махнул рукой, плюхнулся на свое место и разворчался. Но тамада не дал ему особенно хорохориться, взял в руки еще более объемистый рог и провозгласил тост за здоровье грузинских деятелей просвещения в лице Киты.
Кита снова расцвел, вскочил на нетвердые уже ноги, и, когда Вахтанг Петрович наконец-таки завершил свой длинный витиеватый спич, захмелевший старик хотел что-то сказать, но его вконец одолело вино, язык у него стал заплетаться, и он рухнул на стул.
Тамада, видимо, твердо решил окончательно его скосить, поэтому он снова предложил тост — на этот раз «За наших ближайших соседей, за Гори, да здравствует орлиное гнездо!» — и принялся излагать историю Гори, начиная с древнейших времен, когда в горийской крепости стоял греческий гарнизон и город назывался Тонтио, что по-древнегречески значит «осинник», «осиновый лес ».
Кита пытался было что-то пролепетать, но язык, как и тело, ему не повиновался. Густое и крепкое Годердзиево тавквери так его разобрало, что он.уже ничего не смыслил и не соображал. Сидел, опираясь локтями о стол, и отрывочно, неверным слабым голосом выводил старинную песню: «Го-ори, ты удалой вожак всей Карт-ли!»
Под конец, когда Кита совсем обмяк, Вахтанг Петрович мигнул Годердзи, что-то коротко бросил Бежико, и оба они, Годердзи и Бежико, бережно подхватили старика под руки, подняли из-за стола и вывели из зала.
Кое-как отволокли они его в гостевую комнату, служившую спальней для гостей, и уложили на тахту. Малало принесла таз и поставила у изголовья тахты, чтобы гостю не понадобилось вставать, на случай, ежели затошнит. Годердзи поставил на тумбочку бутылку боржоми и стакан.
Но в это время Кита неожиданно очнулся и снова взялся за свое.
— Послушай,— обратился он к Годердзи.— Как это ты накопил такое огромное состояние? И чего ты такого наворовал, чертов сын, что ты украл и сколько, что так разбогател?!
У Годердзи в последнее время появилась одна особенность: стоило с ним заговорить о чьем-нибудь богатстве, как у него портилось настроение. Но упаси бог, если заходила речь о нем самом! Тут уж у него буквально в глазах темнело, лицо начинало пылать, сердце бешено колотилось, а иногда и ноги подкашивались.
И сейчас с ним так случилось.
Он и Киту не хотел обидеть,— бывший плотогон никогда не терял врожденную вежливость,— но и выслушивать такие речи спокойно тоже не мог. Поэтому он попытался перевести разговор на другую тему.
— Я, глубокоуважаемый учитель Кита, давно вас знаю, и вообще... всегда... всегда...— в который уже раз начинал и так и не мог он договорить фразу.
Малало стояла подле, растерянная не меньше мужа.
Активнее всех старался унять Киту опять-таки Бежико Цквитинидзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Что все же вы такое увидели, батоно? — Бежико, не выдержав более, вскочил. Вид у него был очень боевой.
— Ты, вероятно, слышал, что нахального цыпленка лиса первым съест? Как бы и с тобой того не приключилось. Сядь и молчи,— отбрил его Кита.
— Глубокоуважаемый товарищ Ларадзе,— Бежико проглотил слюну, видно, от возмущения у него в горле пересохло.— Вы здесь не ведите сомнительную агитацию и вообще знайте, что сейчас не то время, когда даже ложь ваша проходила...
— Мою ложь пока никто не слышал, а моя правда и раньше проходила и сейчас хорошо пройдет... Так вот, значит, я вам говорю, что глаза мои увидели такое богатство в доме этого... как его... я забыл, дружище, как, бишь, тебя зовут?
— Гостю не подобает забывать имя хозяина, дядюшка, его хлеб-соль кушать изволите, его вино пить...— заметил Бежико, но так, чтобы Кита не обязательно услышал.
— Годердзи меня зовут, дядя Кита, неужто вы меня не помните, сколько раз я на своем плоту переправлял вас и в Гори и в Тбилиси...
Кита внимательно посмотрел на Годердзи, но, видимо, не припомнил его.
— Да, так я говорил,— продолжил он вновь,— что в доме этого... да как тебя зовут, наконец, скажешь ты или нет?
— Годердзи, Годердзи,— зашумели со всех сторон. Секретарь райкома, видимо, счел своевременным вмешаться в дело и поднялся.
— Батоно Кита,— тоном, не допускающим возражений, заговорил он.— Согласно законам грузинского стола, сперва мы должны выпить приветственный тост за шэмосцрэбули — подоспевшего гостя, то есть за вас, а потом уже вам надлежит произнести тост за семью, в которую вошли, и за участников застолья, поэтому разрешите мне...
— Погоди ты, погоди,— махнул на него рукой Кита,— сперва я свое скажу, а уж после ты говори...
Но Вахтанг Петрович стремился именно к тому, чтобы не дать возможности этому беспокойному и упрямому старику говорить. И добился-таки своего. Он искусно заставил Киту умолкнуть, усадил на место и произнес такой тост в его честь, что камни и те расплакались бы от умиления, и Кита... тоже расплакался.
И опять оставалось только поражаться, откуда знал Вахтанг Петрович столько о самом Ките и его семинарских товарищах или о его последующей жизни. Он напомнил ему какие-то подробности, да так расписал, так возвеличил его личность, так взволновал старого учителя, что тот только слезы утирал и все твердил: ах, если бы такой секретарь да в моем районе, ни о чем бы я тогда не тужил!
Однако тамада на этом не остановился: когда Кита, осушив глаза, попросил разрешения произнести благодарственный тост, Вахтанг Петрович вскочил и во весь голос крикнул:
— Выпьем, товарищи, все как один, за вечную память великого Сталина! Бессмертно имя его! Правда, в последние годы мы его критикуем, и, надо признать, заслуженно, однако величие этого человека отрицать никто не может!
Кита тут же схватил огромный рог и, ко всеобщему удивлению, до дна выпил его.
Однако он обманулся — выпил раньше времени, ибо Вахтанг Петрович умолк для того лишь, чтобы перевести дух, после чего произнес длинную речь.
Он детально охарактеризовал деятельность Сталина, говорил о его громадных заслугах и достоинствах, пересказал всю его жизнь, начиная с ранней юности и кончая послевоенным периодом. В соответствующих местах вставлял отрывки из поэмы Георгия Леонидзе и в конце концов до того растрогал Киту, что совершенно умиленный и очарованный старик облобызал секретаря райкома и клялся, что обязательно расскажет о нем в Кремле (это уж, конечно, по старой памяти).
После Вахтанга Петровича слово опять попросил Кита. Тамада потребовал поднести ему особый кубок, но Кита заупрямился, дескать, я уже выпил.
— А если вы уже выпили, чего же вы еще хотите? — начал интриговать Вахтанг Петрович и безапелляционно заявил: — Если вы произносите тост, обязаны и выпить. У нас такой закон! Иначе и нам не пристало, и недостойно того человека, за память которого вы желаете выпить.
Кита, устав от споров и пререканий, оглушенный огромным рогом, махнул рукой, плюхнулся на свое место и разворчался. Но тамада не дал ему особенно хорохориться, взял в руки еще более объемистый рог и провозгласил тост за здоровье грузинских деятелей просвещения в лице Киты.
Кита снова расцвел, вскочил на нетвердые уже ноги, и, когда Вахтанг Петрович наконец-таки завершил свой длинный витиеватый спич, захмелевший старик хотел что-то сказать, но его вконец одолело вино, язык у него стал заплетаться, и он рухнул на стул.
Тамада, видимо, твердо решил окончательно его скосить, поэтому он снова предложил тост — на этот раз «За наших ближайших соседей, за Гори, да здравствует орлиное гнездо!» — и принялся излагать историю Гори, начиная с древнейших времен, когда в горийской крепости стоял греческий гарнизон и город назывался Тонтио, что по-древнегречески значит «осинник», «осиновый лес ».
Кита пытался было что-то пролепетать, но язык, как и тело, ему не повиновался. Густое и крепкое Годердзиево тавквери так его разобрало, что он.уже ничего не смыслил и не соображал. Сидел, опираясь локтями о стол, и отрывочно, неверным слабым голосом выводил старинную песню: «Го-ори, ты удалой вожак всей Карт-ли!»
Под конец, когда Кита совсем обмяк, Вахтанг Петрович мигнул Годердзи, что-то коротко бросил Бежико, и оба они, Годердзи и Бежико, бережно подхватили старика под руки, подняли из-за стола и вывели из зала.
Кое-как отволокли они его в гостевую комнату, служившую спальней для гостей, и уложили на тахту. Малало принесла таз и поставила у изголовья тахты, чтобы гостю не понадобилось вставать, на случай, ежели затошнит. Годердзи поставил на тумбочку бутылку боржоми и стакан.
Но в это время Кита неожиданно очнулся и снова взялся за свое.
— Послушай,— обратился он к Годердзи.— Как это ты накопил такое огромное состояние? И чего ты такого наворовал, чертов сын, что ты украл и сколько, что так разбогател?!
У Годердзи в последнее время появилась одна особенность: стоило с ним заговорить о чьем-нибудь богатстве, как у него портилось настроение. Но упаси бог, если заходила речь о нем самом! Тут уж у него буквально в глазах темнело, лицо начинало пылать, сердце бешено колотилось, а иногда и ноги подкашивались.
И сейчас с ним так случилось.
Он и Киту не хотел обидеть,— бывший плотогон никогда не терял врожденную вежливость,— но и выслушивать такие речи спокойно тоже не мог. Поэтому он попытался перевести разговор на другую тему.
— Я, глубокоуважаемый учитель Кита, давно вас знаю, и вообще... всегда... всегда...— в который уже раз начинал и так и не мог он договорить фразу.
Малало стояла подле, растерянная не меньше мужа.
Активнее всех старался унять Киту опять-таки Бежико Цквитинидзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127