молотки, клещи, рубанки, топоры, сверла... Все то, что трудолюбивый грузинский крестьянин и его домовитая хозяйка на протяжении всей своей жизни ищут, покупают, собирают, бережно хранят, над чем трясутся — как бы не сломалось, не оказалось побито молью, не попортилось, не проржавело,— все, что передают из поколения в поколение...
Малало была по старинке запасливой и бережливой женщиной, верной заветам своей матушки Дареджан. Так, например, она усердно собирала постельное белье: наволочки, простыни, пододеяльники. «Хорошая хозяйка должна иметь никак не менее двух дюжин белья», наказывала мать. Малало две дюжины довела до четырех, но и это количество казалось ей недостаточным.
При перевозке вещей она запретила Годердзи звать кого-нибудь в помощь из тех соображений, чтобы ничей глаз не заглядывал в семейные тайники. Привычку скрывать и держать в секрете все, что происходит в семье, Малало приобрела чуть не с детства.
Однако принятая ею мера предосторожности не помогла,— соседи так зорко, так тщательно наблюдали за их переселением, что ни одна мелочь не ускользнула от многочисленных пристальных и внимательных взоров.
Расстояние от нового, теперь уже бывшего дома Зенклишвили до старого их обиталища было порядочным, и на всем протяжении этого пути ни на секунду не прерывалась слежка...
Глядели из каждого окна, из-за каждой неплотно прикрытой двери, из-за занавески, из-за забора, из любой щели! Следили тайно и явно, не стесняясь.
В картлийских деревнях крестьяне обладают особым умением, пожалуй, даже талантом выслеживать и наблюдать. Как знать, может, эта способность выработалась еще со страшных времен разгула кизилбашей. Так или иначе, но здесь так искусно, так незаметно подсмотрят и рассмотрят, так все разведают, что человек и не догадается, не почувствует, не заметит! Невестки, свекрови, тетушки — жены дядей и отцовы сестры, золовки, племянницы и прочие,— ох, какие только приемы и методы им не известны, и они так ведут тайную слежку, что без их ведома муха не пролетит.
— Мама родная, сколько накопили, сколько награбастали, сколько добра имеют! Тащут, тащут, никак не перетащут!.. Почитай, десять машин возят, не перевозят!..
— Ты что! Какие десять, что такое десять?! А не двадцать? Сосчитай!..
— Ай-яй-яй, люди добрые, это ж какое несметное богатство надо было иметь, чтобы государству столько отвалить, да и самим бы такая уйма осталась!..
— Э-эх, и чему завидуете, пустые кастрюли да решета им остались!
— Гляди, гляди, совок и треножник и то не оставляет! Ой, чтоб тебе лопнуть, жадина, и на кой черт сдалось тебе это, хотела бы я знать? Хлеб покупаете в пекарне, вместо очага давно газовая плита у тебя стоит!
— Зачем попусту языками чешете, женщины, на ее месте и вы тоже не бросили бы свое добро!
— А разве мы и они одно и то же? Да ежели бы мне иметь десятую долю того, что они имеют, я бы себя богачкой считала!
— Ты что, не знаешь, каждая семья свой жир имеет! А ну, попробуй переезжать, увидишь, что и тебе двадцати машин не хватит!
— Зачем я должна переезжать, пусть мой враг и завистник переезжает!..
К вечеру маленький дом Зенклишвили был забит вещами до отказа, среди узлов, чемоданов, сундуков негде было ногой ступить. Невозможно было разобраться, где что лежит. Лишь к исходу следующего дня они сумели рассортировать вещи: что не нужно было на каждый день, сложили в одной комнате, а все необходимое для каждодневного пользования — в другой, где и сами обосновались.
И потянулись, побежали друг за другом дни, полные забот и хлопот по устройству нового жилища...
Первая ночь была очень тяжкой для обоих. Ни один не сомкнул глаз.
Видения прошлого, обрывки воспоминаний, грустных и счастливых, образы людей, которых уже не было с ними,— весь этот поток кружил и несся перед их внутренним взором и мучил, терзал до самого утра.
Прошлое, обернувшееся сумбурным сновиденьем, так завладело обоими, что время сместилось в их сознании, сегодняшнее переплелось со вчерашним, явь с грезой, и мечта подхватила, помчала их — мечта о минувшем.
* * *
...Бабушка Сидониа взяла с собой маленького Годердзи в заречные поля собирать высохшие кустарники и нарики — принесенные Курой в половодье и выкинутые на берег ветви и обломки стволов деревьев.
Дров на зиму они запасли немного — из лесу натаскали да сволокли с ближних склонов окрестных гор. Дело это нелегкое, потому дрова нужно на зиму приберечь, а теперь, до первых снегопадов, следует обойтись таким топливом.
Поздняя осень.
Сизые облака затянули небосвод. По полю носится вихревой ветер.
У обоих через плечо рогожные мешки перекинуты. Время от времени они снимают эти мешки, сыплют в них собранные ветви, сучья и снова продолжают путь, согнувшись, глядя под ноги.
Темные тучи на горизонте прочерчивает стремительный зигзаг молнии. Но звука не слышно, его поглощают теснины Кавкасиони.
Неожиданно страшный грохот сотрясает землю. Молния, точно сказочный дракон, извивается совсем близко, и снова гром оглушает окрестность. Бабушка крестится. Глядя на нее, и перепуганный Годердзи торопливо бормочет молитву. Это первый в его памяти раскат грома.
...В ограде церкви святого Георгия большое скопление народа. Посередине двора выкосили майскую траву и устроили площадку для борьбы.
Лада Квривишвили, что из среднего квартала, победил всех палаванов из кварталов Кошкеби и Гоха. Сосо Магалашвили в кизиловой, ловко сидящей на нем чохе, как бешеный, носится взад и вперед, сам не свой от ярости, и высматривает молодцев покрепче. Князь всегда стоит за Гоха — самую густонаселенную окраину Самеба. Взгляд его падает на Годердзи.
— Эй ты, выходи вперед! — приказывает Магалашвили и впивается в Годердзи пронизывающим взором. На глаз меряет силу его рук, плеч, голеней и икр.-- Из железа отлит этот чертов сын, а?! Коли он обладает еще и ловкостью, из него выйдет непобедимый палаван! — с восторгом восклицает князь Сосо и выталкивает Годердзи в круг.— Ежели одержишь победу, этот кинжал будет твоим! — И он демонстрирует Годердзи свой кинжал с серебряной рукояткой в посеребренных ножнах.
Руки Квривишвили, точно железные клещи, впиваются в плечи юного Годердзи. Левша Лада такой напористый и так стремительно кидается в атаку, что, верно, обратит в бегство и разъяренного быка.
Он снова и снова атакует Годердзи, стремится поддеть его своим прославленным шуакаури — подсечкой. Большой палец правой ноги у него такой мощный, что поддень он колесо арбы, выбьет начисто обод вместе со спицами.
Однако и Годердзи парень не промах. Он сперва хорошенечко измотал Ладу, а потом вдруг резко ухватил его за шею, подставил правое плечо, перекинул через себя, и — обе лопатки противника оказались прижатыми к земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Малало была по старинке запасливой и бережливой женщиной, верной заветам своей матушки Дареджан. Так, например, она усердно собирала постельное белье: наволочки, простыни, пододеяльники. «Хорошая хозяйка должна иметь никак не менее двух дюжин белья», наказывала мать. Малало две дюжины довела до четырех, но и это количество казалось ей недостаточным.
При перевозке вещей она запретила Годердзи звать кого-нибудь в помощь из тех соображений, чтобы ничей глаз не заглядывал в семейные тайники. Привычку скрывать и держать в секрете все, что происходит в семье, Малало приобрела чуть не с детства.
Однако принятая ею мера предосторожности не помогла,— соседи так зорко, так тщательно наблюдали за их переселением, что ни одна мелочь не ускользнула от многочисленных пристальных и внимательных взоров.
Расстояние от нового, теперь уже бывшего дома Зенклишвили до старого их обиталища было порядочным, и на всем протяжении этого пути ни на секунду не прерывалась слежка...
Глядели из каждого окна, из-за каждой неплотно прикрытой двери, из-за занавески, из-за забора, из любой щели! Следили тайно и явно, не стесняясь.
В картлийских деревнях крестьяне обладают особым умением, пожалуй, даже талантом выслеживать и наблюдать. Как знать, может, эта способность выработалась еще со страшных времен разгула кизилбашей. Так или иначе, но здесь так искусно, так незаметно подсмотрят и рассмотрят, так все разведают, что человек и не догадается, не почувствует, не заметит! Невестки, свекрови, тетушки — жены дядей и отцовы сестры, золовки, племянницы и прочие,— ох, какие только приемы и методы им не известны, и они так ведут тайную слежку, что без их ведома муха не пролетит.
— Мама родная, сколько накопили, сколько награбастали, сколько добра имеют! Тащут, тащут, никак не перетащут!.. Почитай, десять машин возят, не перевозят!..
— Ты что! Какие десять, что такое десять?! А не двадцать? Сосчитай!..
— Ай-яй-яй, люди добрые, это ж какое несметное богатство надо было иметь, чтобы государству столько отвалить, да и самим бы такая уйма осталась!..
— Э-эх, и чему завидуете, пустые кастрюли да решета им остались!
— Гляди, гляди, совок и треножник и то не оставляет! Ой, чтоб тебе лопнуть, жадина, и на кой черт сдалось тебе это, хотела бы я знать? Хлеб покупаете в пекарне, вместо очага давно газовая плита у тебя стоит!
— Зачем попусту языками чешете, женщины, на ее месте и вы тоже не бросили бы свое добро!
— А разве мы и они одно и то же? Да ежели бы мне иметь десятую долю того, что они имеют, я бы себя богачкой считала!
— Ты что, не знаешь, каждая семья свой жир имеет! А ну, попробуй переезжать, увидишь, что и тебе двадцати машин не хватит!
— Зачем я должна переезжать, пусть мой враг и завистник переезжает!..
К вечеру маленький дом Зенклишвили был забит вещами до отказа, среди узлов, чемоданов, сундуков негде было ногой ступить. Невозможно было разобраться, где что лежит. Лишь к исходу следующего дня они сумели рассортировать вещи: что не нужно было на каждый день, сложили в одной комнате, а все необходимое для каждодневного пользования — в другой, где и сами обосновались.
И потянулись, побежали друг за другом дни, полные забот и хлопот по устройству нового жилища...
Первая ночь была очень тяжкой для обоих. Ни один не сомкнул глаз.
Видения прошлого, обрывки воспоминаний, грустных и счастливых, образы людей, которых уже не было с ними,— весь этот поток кружил и несся перед их внутренним взором и мучил, терзал до самого утра.
Прошлое, обернувшееся сумбурным сновиденьем, так завладело обоими, что время сместилось в их сознании, сегодняшнее переплелось со вчерашним, явь с грезой, и мечта подхватила, помчала их — мечта о минувшем.
* * *
...Бабушка Сидониа взяла с собой маленького Годердзи в заречные поля собирать высохшие кустарники и нарики — принесенные Курой в половодье и выкинутые на берег ветви и обломки стволов деревьев.
Дров на зиму они запасли немного — из лесу натаскали да сволокли с ближних склонов окрестных гор. Дело это нелегкое, потому дрова нужно на зиму приберечь, а теперь, до первых снегопадов, следует обойтись таким топливом.
Поздняя осень.
Сизые облака затянули небосвод. По полю носится вихревой ветер.
У обоих через плечо рогожные мешки перекинуты. Время от времени они снимают эти мешки, сыплют в них собранные ветви, сучья и снова продолжают путь, согнувшись, глядя под ноги.
Темные тучи на горизонте прочерчивает стремительный зигзаг молнии. Но звука не слышно, его поглощают теснины Кавкасиони.
Неожиданно страшный грохот сотрясает землю. Молния, точно сказочный дракон, извивается совсем близко, и снова гром оглушает окрестность. Бабушка крестится. Глядя на нее, и перепуганный Годердзи торопливо бормочет молитву. Это первый в его памяти раскат грома.
...В ограде церкви святого Георгия большое скопление народа. Посередине двора выкосили майскую траву и устроили площадку для борьбы.
Лада Квривишвили, что из среднего квартала, победил всех палаванов из кварталов Кошкеби и Гоха. Сосо Магалашвили в кизиловой, ловко сидящей на нем чохе, как бешеный, носится взад и вперед, сам не свой от ярости, и высматривает молодцев покрепче. Князь всегда стоит за Гоха — самую густонаселенную окраину Самеба. Взгляд его падает на Годердзи.
— Эй ты, выходи вперед! — приказывает Магалашвили и впивается в Годердзи пронизывающим взором. На глаз меряет силу его рук, плеч, голеней и икр.-- Из железа отлит этот чертов сын, а?! Коли он обладает еще и ловкостью, из него выйдет непобедимый палаван! — с восторгом восклицает князь Сосо и выталкивает Годердзи в круг.— Ежели одержишь победу, этот кинжал будет твоим! — И он демонстрирует Годердзи свой кинжал с серебряной рукояткой в посеребренных ножнах.
Руки Квривишвили, точно железные клещи, впиваются в плечи юного Годердзи. Левша Лада такой напористый и так стремительно кидается в атаку, что, верно, обратит в бегство и разъяренного быка.
Он снова и снова атакует Годердзи, стремится поддеть его своим прославленным шуакаури — подсечкой. Большой палец правой ноги у него такой мощный, что поддень он колесо арбы, выбьет начисто обод вместе со спицами.
Однако и Годердзи парень не промах. Он сперва хорошенечко измотал Ладу, а потом вдруг резко ухватил его за шею, подставил правое плечо, перекинул через себя, и — обе лопатки противника оказались прижатыми к земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127