При этих словах у Годердзи разом пересохло в горле. Он испугался, что сейчас польются слезы, и часто-часто заморгал. Единственное, чего желал он в эти мгновения,— как можно быстрее сбежать отсюда и забиться куда-нибудь, провалиться, чтобы никого не видеть и не слышать.
— Скажу тебе свое слово, а ты послушай,— продолжал, помолчав, Какола,— если вправду хочешь, чтоб я за тебя ее отдал,— давай пошевели руками-ногами, потрудись, поработай да и накопи хоть какие ни есть деньги, я тоже помогу...
— Крестный Какола, родной ты мой! — воскликнул Годердзи и молитвенно воздел руки.
— Да, ей-богу, помогу, и крепко помогу, уж коли я говорю, мое слово верно.
— Свет ты мой, крестный Какола, всю жизнь тебе рабом буду, слышишь, рабом!
— Да на кой леший мне раб, рабов мне и без тебя хватает, человек мне нужен, мужчина в доме, заботник и радетель, чтобы юлой вертелся и во всем поспевал! Ты это должен, слышь, малый...
— И честь, которую ты мне оказываешь, оценю, и доверия твоего не обману, клянусь духом отца, вот те крест! — прерывая его, воскликнул Годердзи и снова с жаром перекрестился.
— Послушай теперь, что скажу. Дам я тебе в долг восемь червонцев. Когда будет — вернешь. Процентов с тебя не возьму и вексель не потребую, вернешь — хорошо, не вернешь — и бог с тобой. Авось не разорюсь.
Какола полез в карман, вытащил хрустящие ассигнации.
— На, бери, и помогай тебе господь бог, употреби их с толком...
— Ой, крестный, благослови тебя всевышний, а я рабом твоим стану, рабом!
— А-а, да будет тебе! Вот заладил! Говорю же, к черту всякого раба! Рабов и без тебя хватает. У меня другая мысль: хочу, чтобы ты человеком стал, а не рабом, понял? Ненавижу рабов! От них, угодников и лицемеров трусливых, все беды. Человек должен быть в меру послушным и в меру непослушным.
Какола воздел кверху указательный палец и сидел так некоторое время, потом тем же пальцем постучал по груди Годердзи,— ровно палкой постукал,— и, придвинув к нему свое суровое лицо, буравя его глаза пронзительными своими глазами, медленно проговорил:
— На эти деньги быков купи, а землю с уплатой четвертинки за урожай я тебе раздобуду и поручителем за тебя стану. А хочешь — к нашему Нико подайся, пусть он тебя в плотовщики возьмет. Артель у него, лес из Боржоми в Мцхета сплавляет. За эти деньги он примет тебя в долю, и ты живо на ноги встанешь. Теперь, братец ты мой, заработать деньги можно либо на земле, либо на воде. Торговлей тоже можно, но тебе за это дело лучше не браться. Ежели судьба в торговле тебе подсобит и ты, паче чаяния, преуспеешь,— пропадешь, честь-совесть свою загубишь. А я такого человека в зятья не приму. Понял? Ежели не выпадет тебе там удачи — и вовсе прогоришь, а этого тебе я тоже не желаю.
...Вот как оно было, вот с чего оно и началось. С той поры Годердзи Зенклишвили все вверх да вверх взлетал. Крепко в гору пошел.
Какола выполнил обещанное. Определил Годердзи к своему двоюродному брату Нико плотовщиком.
Плотовщикам по сердцу пришелся молодец — рослый, плечи — косая сажень, сила богатырская так и хлещет, а нрав спокойный, тихий. Он так быстро научился орудовать шестом, такое обнаружил чутье к воде, что за короткое время весь путь от Боржоми до Мцхета наизусть выучил, каждую излучину Куры помнил, где какой водоворот и где стремнины, где мель, где порог, где омут — все знал.
Знал реку и чувствовал ее настолько, что и в разгул вешних паводков не боялся плоты сплавлять. Достаточно было двух-трех взмахов шеста в его сильных руках, чтобы подогнать плот к нужному берегу.
Кура — великая чаровница.
Она так околдует, приворожит человека, что жить он без нее не сможет. С Годердзи именно это и случилось: безудержная и мощная в своем вечном стремлении, река завладела им безраздельно, он уже и не мыслил, как можно поселиться в деревне и изо дня в день ковырять землю. Даже образ Малало потускнел в его воображении.
И вправду, что может сравниться с упругой живительной волной Куры, с ее берегами, то отлогими, зелеными, то крутыми, скалистыми, каких-то фантастических оттенков и форм; с ее широкими песчаными либо каменистыми отмелями, с внезапно открывающимися из-за поворота островами с купами деревьев...
Неповторимы вечера на Куре, когда воды ее, поблескивая серебром в лунных лучах, движутся и словно не движутся и мнятся сказочной дорогой в обетованные края...
И стала она такой дорогой для Годердзи —- дорогой в совершенно иной мир, полный опасностей, азарта и смертельного риска.
Кто бы мог предположить, что в этом деревенском богатыре, внешне таком спокойном, даже застенчивом, таится столько необузданной страсти и удали и столь сильна тяга ко всему необыденному, отличному от того, к чему он привык, что видел, слышал, пережил до сих пор!..
Артель, в которую его приняли по ручательству Каколы, скупала лес в Боржомском ущелье у князей Авалишвили и Сумба-ташвили и сплавляла его в Мцхета и Тбилиси.
Лесосплав совершенно поглотил Годердзи. Ремесло это было очень опасным, но и очень прибыльным. К тому же имело оно свою притягательную силу, прелесть и красоту.
Годердзи навсегда полюбил лунные ночи на Куре...
Сидишь на медленно плывущем плоту, связанном из огромных еловых бревен, перед ярко горящим костром, попиваешь терпкое красное самебское вино, с бульканьем льющееся из бурдюка, а на вертеле шипит сочный шашлык, и к сияющему ночному небу возносится звучная «метивури» — старинная песня плотогонов...
А уж свежей рыбы у них всегда было вдоволь. К плоту прикрепляли годори — плетенную из ивняка конусообразную корзину, и пока плыли от красивейшего авалишвилевского Ликани до сумбаташвилевских угодий в Ташискари, корзина до краев заполнялась курной рыбой — мурцой, лурджей, цимори и немсицверой.
И к вину Годердзи пристрастился там, да так, что ежели случалось за день ни разу не выпить, настроение у него портилось: печаль овладевала им и какое-то глухое беспокойство.
Среди плотогонов приобрел он много друзей-приятелей, таких же беспечных, щедрых и разудалых парней, как сам.
Незаметно пробежал целый год — тысяча девятьсот восемнадцатый,— не менее бурный и беспокойный, чем предыдущий, хотя Годердзи так и не почувствовал их особенности. Для него дни текли мирно и безоблачно. Порой ему казалось, что так оно и будет всегда, что жизнь его уже не изменит своего русла. Только вот на Малало он женится, скопит денег для ведения зажиточного хозяйства и женится...
Однако Годердзи предполагал, а господь бог располагал...
В один прекрасный день в Карели, возле духана Калмахелидзе, что у самого причала, где обычно собирались на сговор и беседы плотогоны, перед Годердзи неожиданно возник разгневанный Какола и наговорил ему рокочущим своим басом такие слова, что парень сразу весь обмяк, точно тряпичный, и, обливаясь холодным потом, глядел на него покорными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127