..
Но все же в те бессонные первые ночи, гнетущей чередой потянувшиеся после их переселения в старый дом, чаще всего Годердзи видятся события его фронтовой жизни.
Сколько воскресло в его памяти сцен, образов, которые, казалось бы, навсегда позабытые, были погружены на самое дно глубочайшего колодца его памяти! И, однако, они возникали, всплывали на поверхность и, словно промытые Временем, представали его внутреннему взору явственно, живо, ярко.
Особенно часто вспоминается ему промозглая студеная ночь на двадцать пятое декабря тысяча девятьсот сорок первого года, когда грузинские десантники, высадившись на Тамани, переправились через Керченский пролив, преодолели жесточайшее сопротивление немцев и захватили плацдарм на Керченском полуострове.
...Море в ту ночь бесновалось. Маленький буксир, на котором находилось подразделение Годердзи, с огромным трудом достиг берега Керчи.
После кровопролитных боев в районе Камыш-Буруна батальон, в котором сражался Годердзи, вместе с другими частями соединения перешел в наступление и овладел селом Александровка.
Он помнит так ясно, будто это было вчера, как они подошли к юго-восточной окраине села...
В мозглой рассветной мгле глаз едва различал какие-то строения. Атака началась без артподготовки, и Годердзи с бойцами своего взвода, согнувшись в три погибели, мелкими перебежками-рывками приближались к этим строениям.
У подступов к Александровке немцы, засевшие в глубокой длинной траншее, открыли автоматный огонь по атакующим.
— Ох, дойти бы, добраться! — мечтал Годердзи и вместе со всеми изо всех сил бежал навстречу свистящим пулям.
С грехом пополам добрались они до проклятой траншеи. Многие полегли по пути. То справа, то слева от Годердзи падал кто-то на обледенелую землю, но уцелевшие упорно рвались вперед. Все они крепко помнили суровый наказ командира: «Не дрогнуть! Не останавливаться! Вперед, и только вперед! За ранеными присмотрят другие».
И вот наконец Годердзи вместе со своим другом Иполитэ Гвалиа спрыгнул во вражескую траншею. Длинная и неширокая, она уходила в обе стороны от них наподобие буквы «п». Здесь уже шел ожесточенный рукопашный бой.
— Не останавливаться, вперед! — крикнул Гвалиа, и Годердзи побежал по траншее, ведущей в глубь позиций врага. Он перепрыгнул через какие-то ящики и, когда повернул за угол еще раз, увидел, что навстречу ему бежало несколько немецких солдат.
Тот, который был впереди, держал в поднятой руке автомат и, полуобернувшись на бегу назад, к своим, что-то громко им кричал.
— Аух! — непроизвольно вырвался у Годердзи возглас, и, прежде чем немец успел к нему повернуться, он со всей силой вонзил ему штык в подреберье...
Глянув вперед, Годердзи не обнаружил остальных солдат. Вероятно, они повернули в боковой окоп, убегая от рукопашной.
...Долго ли вонзить штык во врага, но Годердзи показалось, будто штык его проделал километровый путь по живому телу, и каждую пядь этого страшного пути он ощущал всей своей плотью так, словно штыком пронзили его самого...
Штык сперва уперся в кость, которая то ли сломалась, то ли ушла в сторону и, лишь слегка изменив направление стали, уступила ей путь. Потом штык пронзил мясо и снова напоролся на кость. Годердзи не слышал звука, но по дрожанию приклада винтовки понял, что штык то ли скрежетнул, то ли скрипнул по тверди, после чего наконец выскользнул наружу...
«Я проткнул человека!» — сверкнуло в голове, и он поспешно выдернул штык обратно.
Немец разом обмяк и как-то странно согнулся, словно промокшая бурка, брошенная в угол.
Все это произошло, вероятно, не более чем за несколько секунд, но мысль опережает бег времени, и мгновенное, стремительное превратилось в сознании Годердзи в долгое, длительное, и ему показалось, что штык целый час пронзал этого немца, который в ином случае конечно же не пощадил бы его самого...
Но если эти мгновения он воспринял как часы, то часы, последовавшие за ними, сжались в миг.
Он помнил, как пробежал длинный окоп и присоединился к своим товарищам, бежавшим с разных сторон. Все устремлялись вперед. Моментами, когда стрельба становилась особенно яростной, на бегу бросались на землю, продолжали путь ползком, снова поднимались, снова бежали...
На первом же перекрестке они укрылись за домом и, пока не бросили несколько гранат и не заставили замолчать вражеских автоматчиков, строчивших из укрытия, не смогли двинуться вперед.
Но дальнейшему их продвижению помешал вражеский пулемет, который вдруг начал поливать их бешеным огнем.
— А ну-ка, Годердзи, попытай свою силу, может, достанешь до него.— Антон Чхиквадзе обратил к нему пылающее, измазанное грязью лицо и всучил ему свою гранату.
Годердзи размахнулся и метнул гранату как можно дальше. Она и вправду угодила в зияющий пролом полуразрушенного дома, из которого строчил пулемет. Тогда и другие бойцы стали передавать Годердзи свои гранаты. Ни один из них не обладал такой дьявольской силой и меткостью,— все гранаты, брошенные Годердзи, попали в цель. Как только разорвалась последняя граната бойцы рванулись вперед с криками «ура».
Атака продолжалась.
На третий день после того командир дивизии Дзабахидзе и комиссар Мусеридзе прикрепили к гимнастерке Годердзи медаль «За отвагу» и объявили ему благодарность.
...Еще чаще вспоминался ему май сорок второго года, когда 224-я Грузинская дивизия, оставшись в одиночестве под Акмонаем, должна была прикрывать вынужденное отступление соединения, отходившего по приказу командования на запасные позиции.
День двенадцатого мая был сплошным адом: танковые части противника перешли в атаку, стремясь уничтожить обессиленную бесконечными боями Грузинскую дивизию.
Подразделению, в котором находился Годердзи, выделили всего-навсего два автомата. Один из них командир вручил Годердзи. Поначалу ему было трудно, несподручно стрелять из автомата вместо привычной винтовки, но вскоре он освоил его и убедился, что автомат имеет даже преимущества перед винтовкой.
Когда вражеские танки с ужасающим грохотом ринулись в атаку, у бойцов, сидевших в окопах, кроме этих двух автоматов, были еще гранаты и бутылки с противотанковой горючей смесью.
Один танк на полной скорости пошел прямо на окоп Годердзи и начал кружить на месте, грозя заживо похоронить бойцов. Закопченная «пантера» с белой свастикой несколько раз повернулась вокруг своей оси, и ее широкие гусеницы сровняли бруствер окопа.
Годердзи и еще несколько человек, не растерявшись, отбежали метров на десять в сторону и швырнули в танк бутылки.
Вспыхнуло пламя и мгновенно охватило весь танк. Сперва он попытался двинуться вперед, но танкист, вероятно, не разобрал дорогу в дыму и огне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Но все же в те бессонные первые ночи, гнетущей чередой потянувшиеся после их переселения в старый дом, чаще всего Годердзи видятся события его фронтовой жизни.
Сколько воскресло в его памяти сцен, образов, которые, казалось бы, навсегда позабытые, были погружены на самое дно глубочайшего колодца его памяти! И, однако, они возникали, всплывали на поверхность и, словно промытые Временем, представали его внутреннему взору явственно, живо, ярко.
Особенно часто вспоминается ему промозглая студеная ночь на двадцать пятое декабря тысяча девятьсот сорок первого года, когда грузинские десантники, высадившись на Тамани, переправились через Керченский пролив, преодолели жесточайшее сопротивление немцев и захватили плацдарм на Керченском полуострове.
...Море в ту ночь бесновалось. Маленький буксир, на котором находилось подразделение Годердзи, с огромным трудом достиг берега Керчи.
После кровопролитных боев в районе Камыш-Буруна батальон, в котором сражался Годердзи, вместе с другими частями соединения перешел в наступление и овладел селом Александровка.
Он помнит так ясно, будто это было вчера, как они подошли к юго-восточной окраине села...
В мозглой рассветной мгле глаз едва различал какие-то строения. Атака началась без артподготовки, и Годердзи с бойцами своего взвода, согнувшись в три погибели, мелкими перебежками-рывками приближались к этим строениям.
У подступов к Александровке немцы, засевшие в глубокой длинной траншее, открыли автоматный огонь по атакующим.
— Ох, дойти бы, добраться! — мечтал Годердзи и вместе со всеми изо всех сил бежал навстречу свистящим пулям.
С грехом пополам добрались они до проклятой траншеи. Многие полегли по пути. То справа, то слева от Годердзи падал кто-то на обледенелую землю, но уцелевшие упорно рвались вперед. Все они крепко помнили суровый наказ командира: «Не дрогнуть! Не останавливаться! Вперед, и только вперед! За ранеными присмотрят другие».
И вот наконец Годердзи вместе со своим другом Иполитэ Гвалиа спрыгнул во вражескую траншею. Длинная и неширокая, она уходила в обе стороны от них наподобие буквы «п». Здесь уже шел ожесточенный рукопашный бой.
— Не останавливаться, вперед! — крикнул Гвалиа, и Годердзи побежал по траншее, ведущей в глубь позиций врага. Он перепрыгнул через какие-то ящики и, когда повернул за угол еще раз, увидел, что навстречу ему бежало несколько немецких солдат.
Тот, который был впереди, держал в поднятой руке автомат и, полуобернувшись на бегу назад, к своим, что-то громко им кричал.
— Аух! — непроизвольно вырвался у Годердзи возглас, и, прежде чем немец успел к нему повернуться, он со всей силой вонзил ему штык в подреберье...
Глянув вперед, Годердзи не обнаружил остальных солдат. Вероятно, они повернули в боковой окоп, убегая от рукопашной.
...Долго ли вонзить штык во врага, но Годердзи показалось, будто штык его проделал километровый путь по живому телу, и каждую пядь этого страшного пути он ощущал всей своей плотью так, словно штыком пронзили его самого...
Штык сперва уперся в кость, которая то ли сломалась, то ли ушла в сторону и, лишь слегка изменив направление стали, уступила ей путь. Потом штык пронзил мясо и снова напоролся на кость. Годердзи не слышал звука, но по дрожанию приклада винтовки понял, что штык то ли скрежетнул, то ли скрипнул по тверди, после чего наконец выскользнул наружу...
«Я проткнул человека!» — сверкнуло в голове, и он поспешно выдернул штык обратно.
Немец разом обмяк и как-то странно согнулся, словно промокшая бурка, брошенная в угол.
Все это произошло, вероятно, не более чем за несколько секунд, но мысль опережает бег времени, и мгновенное, стремительное превратилось в сознании Годердзи в долгое, длительное, и ему показалось, что штык целый час пронзал этого немца, который в ином случае конечно же не пощадил бы его самого...
Но если эти мгновения он воспринял как часы, то часы, последовавшие за ними, сжались в миг.
Он помнил, как пробежал длинный окоп и присоединился к своим товарищам, бежавшим с разных сторон. Все устремлялись вперед. Моментами, когда стрельба становилась особенно яростной, на бегу бросались на землю, продолжали путь ползком, снова поднимались, снова бежали...
На первом же перекрестке они укрылись за домом и, пока не бросили несколько гранат и не заставили замолчать вражеских автоматчиков, строчивших из укрытия, не смогли двинуться вперед.
Но дальнейшему их продвижению помешал вражеский пулемет, который вдруг начал поливать их бешеным огнем.
— А ну-ка, Годердзи, попытай свою силу, может, достанешь до него.— Антон Чхиквадзе обратил к нему пылающее, измазанное грязью лицо и всучил ему свою гранату.
Годердзи размахнулся и метнул гранату как можно дальше. Она и вправду угодила в зияющий пролом полуразрушенного дома, из которого строчил пулемет. Тогда и другие бойцы стали передавать Годердзи свои гранаты. Ни один из них не обладал такой дьявольской силой и меткостью,— все гранаты, брошенные Годердзи, попали в цель. Как только разорвалась последняя граната бойцы рванулись вперед с криками «ура».
Атака продолжалась.
На третий день после того командир дивизии Дзабахидзе и комиссар Мусеридзе прикрепили к гимнастерке Годердзи медаль «За отвагу» и объявили ему благодарность.
...Еще чаще вспоминался ему май сорок второго года, когда 224-я Грузинская дивизия, оставшись в одиночестве под Акмонаем, должна была прикрывать вынужденное отступление соединения, отходившего по приказу командования на запасные позиции.
День двенадцатого мая был сплошным адом: танковые части противника перешли в атаку, стремясь уничтожить обессиленную бесконечными боями Грузинскую дивизию.
Подразделению, в котором находился Годердзи, выделили всего-навсего два автомата. Один из них командир вручил Годердзи. Поначалу ему было трудно, несподручно стрелять из автомата вместо привычной винтовки, но вскоре он освоил его и убедился, что автомат имеет даже преимущества перед винтовкой.
Когда вражеские танки с ужасающим грохотом ринулись в атаку, у бойцов, сидевших в окопах, кроме этих двух автоматов, были еще гранаты и бутылки с противотанковой горючей смесью.
Один танк на полной скорости пошел прямо на окоп Годердзи и начал кружить на месте, грозя заживо похоронить бойцов. Закопченная «пантера» с белой свастикой несколько раз повернулась вокруг своей оси, и ее широкие гусеницы сровняли бруствер окопа.
Годердзи и еще несколько человек, не растерявшись, отбежали метров на десять в сторону и швырнули в танк бутылки.
Вспыхнуло пламя и мгновенно охватило весь танк. Сперва он попытался двинуться вперед, но танкист, вероятно, не разобрал дорогу в дыму и огне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127