Знаменитые самебские груши-гулаби стояли в пышном белом цвету. Над ними с жужжанием роились пчелы.
Нагретый солнцем чистый воздух был прозрачен, как хрусталь, и тишина была так звонка, что каждое произнесенное слово, каждый звук разносились далеко-далеко и слышались ясно и отчетливо.
Пестрело разноцветными цветами в прошлом унылое Персово поле.
На вершине холма густо цвели колючие кусты держидерева, или христовы тернии, распространявшие сладкий пряный аромат.
Эти кусты были такими родными для Годердзи! Разве кто сосчитает, сколько раз маленьким мальчиком он в кровь обдирал о них руки и ноги, когда собирал с бабушкой их цветы. Бабушка готовила из них настойку от кашля.
Среди кустов держидерева радовали глаз мелкие красные цветочки сухоцвета.
Глубокое голубое небо, бездонное, бескрайнее, зачаровывало и манило, и если долго смотреть на него, казалось, что медленно-медленно воспаряешь ввысь.
Годердзи, удобно расположившись на своих любимых бревнах, расслабившись всем телом, широко раскинув ноги и положив ру ки на колени, смотрел в утопавшую в голубовато-розовом маре ве даль, туда, где меж холмов и низин поблескивал серебряный пояс Куры.
Кура была его заветная, она постоянно жила в нем, она была отрадой и светом его души...
Исак с превеликой осторожностью, медленно взобрался на верх штабеля, где предавался своим мыслям и мечтам управляющий базой. Он с такой опаской ступал по бревнам, словно ходил по огромной спящей змее и боялся, как бы она не проснулась.
Он терпеть не мог подниматься на эти бревна. Ведь в любую минуту они могли дрогнуть, сойти с места, скатиться и превратить Исака в лепешку. А этот чудак, Годердзи, сидел на самой верхотуре, словно в мягком покойном кресле.
Кое-как взобравшись наверх, Исак вытащил огромный пестрый носовой платок, обмахнул им одно из бревен, поближе к Годердзи, расстелил на нем платок и сел. Сел совсем рядышком с управляющим.
— Сейчас уже и в России весна,— помолчав, задумчиво заговорил он.— Еще немного, и в Сибири дороги откроются, и водные, и сухопутные.
— Ты что, никак, в Сибирь захотел? — лукаво ухмыльнулся Годердзи.
— Пусть мой и твой враг едет в Сибирь! Я это к тому, что скоро лес оттуда пойдет. Приближается рабочий сезон, и все мои товарищи будь здоров как наживутся! А я здесь прозябаю и смотрю в руки Серго, от него, от его копеек долю имею. Эхе-хе, Исак, как зря ты теряешь время, зря пропадаешь!
— Отчего же зря,— снова улыбнулся Годердзи,— и отчего пропадаешь? Зарплата у тебя каждый месяц идет, это раз,— он загнул палец,— худо-бедно, а деньгу выколачиваешь, это два,— он загнул второй палец,— на свежем воздухе находишься — это три, жратву хорошую имеешь, Харитон каждый день посылает тебе отменную солянку и бугламу — это четыре. Какого же еще черта тебе надобно?
Любил Годердзи поддеть, поддразнить Исака, позлить его. Как только Исак начнет свои речи с дальним прицелом толкать, Годердзи сейчас же переводит разговор в шутливое русло, а нахмуренный бухгалтер от такого его маневра до белого каления доходит.
— Э-э, тебе, я вижу, все шуточки, а я с Досады лопаюсь. Ты знаешь, какие дела можно тут завертеть? И к тому же безопасно на все сто! И сын твой не будет с тобой ругаться, и жена пилить перестанет, оба шелковыми сделаются, клянусь моим счастьем, разрази меня господь, если не так будет!
При упоминании о сыне Годердзи изменился в лице. Вот оно, его больное место! И сразу у него на душе тяжко стало. Он помрачнел, насупился.
Исак исподлобья незаметно наблюдал за шефом.
— Вот, к примеру, возьмем твоего сына...— вкрадчиво заговорил он.
— Моего сына оставь в покое. К примеру своего сына возьми,— глухо проговорил Годердзи и пуще нахмурился.
— Воля твоя, воля твоя...— тотчас угодливо согласился Исак.— Я и о моих девочках скажу, у меня-то сына нет, не дал бог, потому я с твоего сына и начал... Ты говоришь, он недоволен. А как же оно может быть? Да ты погляди на него, молодой человек, умный, образованный, красавец парень, гордый, как и отец, и самолюбивый, как и отец. Ему сейчас, смолоду, все нужно — и хорошую жизнь, и развлечения, и средства, и хорошенькая жена ему нужна, радость нужна! Когда постареет, как мы с тобою, на кой шут ему все это? А что сейчас у него есть? Ничего. В городе в общежитии живет. Здесь, в родной деревне, в двух комнатушках ютитесь, точно волки в клетке, знаешь, как в зоопарке... Да очнись ты, начальник дорогой, человек ты или нет, раскрой глаза, прочисть уши, посмотри, как вокруг тебя живут, ведь что в больших городах делается? Люди не знают, куда деньги девать, друг друга обогащают. Рука руку -моет, а две руки — лицо, слыхал, небось? А наши руки что делают, мои и твои? В Харитонову солянку и бугламу хлеб макают... Ха, ха, ха, смешно и горько бывает, когда думаю. Разве этого нам достаточно? Разве этого нам хватит? Что мы за душой иметь будем, когда состаримся, что на черный день припасем? Проснись, Годердзи, проснись, брат, пока не поздно!..
— Исак, оставь меня, бога ради, мне и своих забот хватает!..
— Так ведь и я о том же! Заботы!.. Я-то почему все это говорю? Мы с тобой так должны все обмозговать, так должны действовать, чтобы забот у нас меньше было, а радости больше!
— Эх, дорогой мой, разве найдется на этом свете беззаботный человек?! А если и найдется, знай: и не человек он вовсе...
— ...У меня такие друзья в России, и в Кемеровской области есть, и в Тюмени, и в Новосибирске, в Омске — где угодно! — продолжал Исак, будто не слыша.— Я им только свистну, они сколько хочешь леса пришлют!.. Без денег, понимаешь, даром! Ни тебе задатка, ничего, понял? Сперва ты этот лес продашь, а потом уже расплатишься. У меня там полное доверие, пойми, брат, ведь это само по себе великое дело, доверие!.. Никаких документов не надо, только свистну — и все! Что хошь, сколько хошь! Ни тебе наряда, ни отношения, ни Госплана, ни накладной и ни денег!.. Получай, сколько душеньке угодно, продавай, а рассчитываться после. Ты думаешь, такое доверие многие имеют? И разве не грех этим не воспользоваться? Такая перспективная, такая чудесная база зря пропадает, разве это дело? Одним только планом мы должны жить? Да проснись ты, человече, проснись, оглянись кругом, какие перспективы имеем, а все в воду бросаем!..
— А что, если потом и нас туда отправят, откуда этот лес доставлять будут, по этапу, а? — не без юмора задал ему однажды вопрос Годердзи.
— Э-э, да ладно, о чем ты говоришь, посмотри, как все кругом хапают. Мы дело будет вести осторожно, потихоньку-помаленьку, но с толком, с выгодой. И на черный день прибережем, а коли, не приведи бог, загремим — тут же глотку им и заткнем!.. Ты денежки посыпь — в любой реке брод откроется, по монеткам, по монеткам так перейдешь, даже ног не промочишь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Нагретый солнцем чистый воздух был прозрачен, как хрусталь, и тишина была так звонка, что каждое произнесенное слово, каждый звук разносились далеко-далеко и слышались ясно и отчетливо.
Пестрело разноцветными цветами в прошлом унылое Персово поле.
На вершине холма густо цвели колючие кусты держидерева, или христовы тернии, распространявшие сладкий пряный аромат.
Эти кусты были такими родными для Годердзи! Разве кто сосчитает, сколько раз маленьким мальчиком он в кровь обдирал о них руки и ноги, когда собирал с бабушкой их цветы. Бабушка готовила из них настойку от кашля.
Среди кустов держидерева радовали глаз мелкие красные цветочки сухоцвета.
Глубокое голубое небо, бездонное, бескрайнее, зачаровывало и манило, и если долго смотреть на него, казалось, что медленно-медленно воспаряешь ввысь.
Годердзи, удобно расположившись на своих любимых бревнах, расслабившись всем телом, широко раскинув ноги и положив ру ки на колени, смотрел в утопавшую в голубовато-розовом маре ве даль, туда, где меж холмов и низин поблескивал серебряный пояс Куры.
Кура была его заветная, она постоянно жила в нем, она была отрадой и светом его души...
Исак с превеликой осторожностью, медленно взобрался на верх штабеля, где предавался своим мыслям и мечтам управляющий базой. Он с такой опаской ступал по бревнам, словно ходил по огромной спящей змее и боялся, как бы она не проснулась.
Он терпеть не мог подниматься на эти бревна. Ведь в любую минуту они могли дрогнуть, сойти с места, скатиться и превратить Исака в лепешку. А этот чудак, Годердзи, сидел на самой верхотуре, словно в мягком покойном кресле.
Кое-как взобравшись наверх, Исак вытащил огромный пестрый носовой платок, обмахнул им одно из бревен, поближе к Годердзи, расстелил на нем платок и сел. Сел совсем рядышком с управляющим.
— Сейчас уже и в России весна,— помолчав, задумчиво заговорил он.— Еще немного, и в Сибири дороги откроются, и водные, и сухопутные.
— Ты что, никак, в Сибирь захотел? — лукаво ухмыльнулся Годердзи.
— Пусть мой и твой враг едет в Сибирь! Я это к тому, что скоро лес оттуда пойдет. Приближается рабочий сезон, и все мои товарищи будь здоров как наживутся! А я здесь прозябаю и смотрю в руки Серго, от него, от его копеек долю имею. Эхе-хе, Исак, как зря ты теряешь время, зря пропадаешь!
— Отчего же зря,— снова улыбнулся Годердзи,— и отчего пропадаешь? Зарплата у тебя каждый месяц идет, это раз,— он загнул палец,— худо-бедно, а деньгу выколачиваешь, это два,— он загнул второй палец,— на свежем воздухе находишься — это три, жратву хорошую имеешь, Харитон каждый день посылает тебе отменную солянку и бугламу — это четыре. Какого же еще черта тебе надобно?
Любил Годердзи поддеть, поддразнить Исака, позлить его. Как только Исак начнет свои речи с дальним прицелом толкать, Годердзи сейчас же переводит разговор в шутливое русло, а нахмуренный бухгалтер от такого его маневра до белого каления доходит.
— Э-э, тебе, я вижу, все шуточки, а я с Досады лопаюсь. Ты знаешь, какие дела можно тут завертеть? И к тому же безопасно на все сто! И сын твой не будет с тобой ругаться, и жена пилить перестанет, оба шелковыми сделаются, клянусь моим счастьем, разрази меня господь, если не так будет!
При упоминании о сыне Годердзи изменился в лице. Вот оно, его больное место! И сразу у него на душе тяжко стало. Он помрачнел, насупился.
Исак исподлобья незаметно наблюдал за шефом.
— Вот, к примеру, возьмем твоего сына...— вкрадчиво заговорил он.
— Моего сына оставь в покое. К примеру своего сына возьми,— глухо проговорил Годердзи и пуще нахмурился.
— Воля твоя, воля твоя...— тотчас угодливо согласился Исак.— Я и о моих девочках скажу, у меня-то сына нет, не дал бог, потому я с твоего сына и начал... Ты говоришь, он недоволен. А как же оно может быть? Да ты погляди на него, молодой человек, умный, образованный, красавец парень, гордый, как и отец, и самолюбивый, как и отец. Ему сейчас, смолоду, все нужно — и хорошую жизнь, и развлечения, и средства, и хорошенькая жена ему нужна, радость нужна! Когда постареет, как мы с тобою, на кой шут ему все это? А что сейчас у него есть? Ничего. В городе в общежитии живет. Здесь, в родной деревне, в двух комнатушках ютитесь, точно волки в клетке, знаешь, как в зоопарке... Да очнись ты, начальник дорогой, человек ты или нет, раскрой глаза, прочисть уши, посмотри, как вокруг тебя живут, ведь что в больших городах делается? Люди не знают, куда деньги девать, друг друга обогащают. Рука руку -моет, а две руки — лицо, слыхал, небось? А наши руки что делают, мои и твои? В Харитонову солянку и бугламу хлеб макают... Ха, ха, ха, смешно и горько бывает, когда думаю. Разве этого нам достаточно? Разве этого нам хватит? Что мы за душой иметь будем, когда состаримся, что на черный день припасем? Проснись, Годердзи, проснись, брат, пока не поздно!..
— Исак, оставь меня, бога ради, мне и своих забот хватает!..
— Так ведь и я о том же! Заботы!.. Я-то почему все это говорю? Мы с тобой так должны все обмозговать, так должны действовать, чтобы забот у нас меньше было, а радости больше!
— Эх, дорогой мой, разве найдется на этом свете беззаботный человек?! А если и найдется, знай: и не человек он вовсе...
— ...У меня такие друзья в России, и в Кемеровской области есть, и в Тюмени, и в Новосибирске, в Омске — где угодно! — продолжал Исак, будто не слыша.— Я им только свистну, они сколько хочешь леса пришлют!.. Без денег, понимаешь, даром! Ни тебе задатка, ничего, понял? Сперва ты этот лес продашь, а потом уже расплатишься. У меня там полное доверие, пойми, брат, ведь это само по себе великое дело, доверие!.. Никаких документов не надо, только свистну — и все! Что хошь, сколько хошь! Ни тебе наряда, ни отношения, ни Госплана, ни накладной и ни денег!.. Получай, сколько душеньке угодно, продавай, а рассчитываться после. Ты думаешь, такое доверие многие имеют? И разве не грех этим не воспользоваться? Такая перспективная, такая чудесная база зря пропадает, разве это дело? Одним только планом мы должны жить? Да проснись ты, человече, проснись, оглянись кругом, какие перспективы имеем, а все в воду бросаем!..
— А что, если потом и нас туда отправят, откуда этот лес доставлять будут, по этапу, а? — не без юмора задал ему однажды вопрос Годердзи.
— Э-э, да ладно, о чем ты говоришь, посмотри, как все кругом хапают. Мы дело будет вести осторожно, потихоньку-помаленьку, но с толком, с выгодой. И на черный день прибережем, а коли, не приведи бог, загремим — тут же глотку им и заткнем!.. Ты денежки посыпь — в любой реке брод откроется, по монеткам, по монеткам так перейдешь, даже ног не промочишь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127