..
Годердзи услышал рыдания.
Он посмотрел на сидевшую в изножье кровати жену.
— На тебя глядючи, я и вовсе ополоумела,— всхлипывая, заговорила та сквозь слезы.— Уж и сама не знаю, когда правду говорю, когда вру. Совсем ум за разум у меня заходит, не знаю, не придумаю, что мне делать, как быть... с одной стороны, ты меня убиваешь, с другой — этот мальчик. Порой до того дохожу, что думаю: господи, хоть бы разорвалось мое дурацкое сердце, чтобы ни боли не чувствовать, ни мучений, чтобы раз и навсегда закрыть глаза и успокоиться!.. Ну что у меня за жизнь, что за жизнь!..
Годердзи молчал.
Потом разнял лежавшие поверх одеяла переплетенные пальцами руки, дотянулся до головы плачущей Малало, положил ей обе руки на затылок и бережно, с нежностью провел за ушами, так, будто хотел втереть какую-то целительную мазь.
Малало сперва пуще заплакала, потом утихла и замерла, точно балованная кошка, которой шейку почесывают.
Долго оба они молчали. Первым заговорил Годердзи.
— Ты как считаешь, Малало, он хоть немного пообмяк, добившись своего? — спросил он, имея в виду сына.
Малало подняла голову, посмотрела на мужа. Заплаканные глаза ее были красны. Потом бросила взгляд на свой жакет, огладила его ладонью, смахнула какие-то пылинки, иные щелчком, иные двумя пальцами сняла. Потом встала, оправила обеими ладонями юбку, а уж после уселась — так, чтобы не помять костюм.
— Да не знаю, что тебе отвечать-то... Кажется, доволен он теперь...— проговорила она наконец.
— Угомонился бы, а мы уж как-нибудь, черт с нами совсем...
Малало промолчала. Посмотрела на газеты, лежавшие на кровати. Она читала по слогам и соединять их в длинные непривычные слова затруднялась.
Зенклишвили получали три газеты: «Комунисти», «Тбилиси» и малоформатную местную «Огни Картли». Глава семьи, как уже говорилось, не утруждал себя их чтением, а если уж хотел что-то прочитать, делал это на работе. Газеты Малало собирала и складывала но порядку на кухне, на специально для того предназначенной полке.
Новую газету она ни в коем случае не спутала бы со старой, хотя на число почему-то не смотрела, однако благодаря какому-то особому чутью безошибочно определяла, которая газета сегодняшняя, а которая — вчерашняя или позавчерашняя.
Трудно ей было различать и римские цифры на циферблате старинных стенных часов. Но она так точно помнила расположение цифр и положение стрелок, в какое время, в каком месте они находятся и какой час обозначают, что смело могла определить: сейчас шесть часов и четверть часа. Более точно узнать время по их часам она не могла.
Она молча рассматривала своими зоркими глазами разбросанные по кровати газеты.
— Что, богато они живут? — нехотя спросил Годердзи.
— С виду очень даже богато...
— Отчего же нет, конечно, социализм как раз для таких и создан. Да-а... На той стороне я, почитай, лет двадцать не бывал. Дом-то у них ничего, хороший?
— И дом хороший, и мебель, все хорошо.
— Лучше, чем у нас? — с недоверием спросил Годердзи. Малало призадумалась на мгновенье. Видно, мысленно сравнивала свой дом с домом Сандры.
— Лучше-то, может, и не лучше, но и не хуже.
— Ишь ты!
— А что ж,— примирительно сказала Малало,— в одной семье два Героя Соцтруда и один директор.
— А теперь еще и председатель райсовета прибавится, о чем же им тужить.
— Чего, чего? Председатель?
— Ну да, что ты удивляешься, Сандра его вытянет, все сделает, чтобы его повысили. Ты думаешь, зачем он к ним в дом жить пошел?
— Как бы он от жадности и вовсе шею себе не свернул.— Малало с сомнением и опаской воззрилась на Годердзи.
— Свернет,— с неудовольствием сказал он.
— С какой легкостью ты это говоришь! Словно бы о каком-то прохожем. Забываешь, что он твой сын.
— Я-то не забываю, да он сам не пожелал быть моим сыном, что же мне делать, насильно заставить?
— Должен заставить и вернуть его должен! Да, да, снова сюда, к себе его оборотить, и любить друг друга по-старому должны!
— Чего нет, того нет,— горько усмехнулся Годердзи.— Эх, Малало, Малало, если мозги у него есть, не я, а он должен меня просить, умолять меня... ведь на тот свет проводить нас с тобой он должен!.. Приживалой у Сандры быть — это для него не дело.
Он-то думает: вот, дескать, у меня такой человек в покровителях, я с его помощью горы сверну, мне и его одного хватит. Ежели в спор вступаешь, спор обязательно нужно выиграть, иначе-то какой смысл? А жизнь на спор похожа: когда видишь наперед, что проиграешь, не иди этой дорогой, кто тебя неволит?
В комнате опять наступила тишина. Каждый из них углубился в свои мысли.
— Малало, собери-ка ужин, проголодался я.
Малало по опыту знала — если у ее мужа разыгрался аппетит, значит, и настроение улучшилось. И она, воспрянув духом, поспешила на кухню. А Годердзи вытащил из-под подушки еще одну газету и углубился в чтение.
Когда Малало вернулась в спальню позвать мужа к столу, он все еще продолжал читать.
Она тихонечко подошла к кровати и искоса поглядела на газету. Это был вчерашний номер «Комунисти».
Годердзи читал какую-то большую статью на последней странице. Малало запомнила газету и место, где была напечатана статья. Она решила, как только останется одна, во что бы то ни стало узнать, что это за статья, о чем в ней идет речь и почему она так заинтересовала ее мужа. С этим она пошла обратно в кухню.
Но Годердзи был догадлив не меньше, чем Малало.
Перед тем как выйти из комнаты, он сложил эту газету вчетверо и сунул ее во внутренний карман пиджака, висевшего на спинке стула. А жене велел собрать остальные газеты и положить на место.
С готовностью выполнив повеление, Малало окинула торжествующим взглядом полку с газетами, предвкушая, что попозже, когда внимание мужа поослабнет, она наконец все выяснит.
Но каково же было ее удивление, когда, обуреваемая любопытством, она тщательно перебрала все газеты, но той, единственно нужной, среди них не оказалось.
Тут-то она поняла, что Годердзи попросту ее перехитрил и искусно замел следы, так что сам черт бы ничего не разобрал.
На следующее утро Малало, едва открыв глаза, посмотрела на мужа. Он полулежал в той же позе, на спине, что и вчера вечером, и о чем-то упорно думал. Видно, проснулся рано.
— Послушай, о чем ты думаешь без конца?! — заговорила с ним Малало.— Можно подумать, ты обо всем мире заботиться должен. Думаешь, думаешь, все никак не придумаешь.
— Уже придумал,— глухо проговорил Годердзи и покосился на Малало.
Не понравился ей ни тон его ответа, ни выражение глаз. Взгляд их был такой озабоченный и такая глубокая печаль таилась в них, что у Малало сжалось сердце.
— Почему ты сидишь, или забыл, что доктор сказал: нельзя тебе двигаться и сидеть тоже нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Годердзи услышал рыдания.
Он посмотрел на сидевшую в изножье кровати жену.
— На тебя глядючи, я и вовсе ополоумела,— всхлипывая, заговорила та сквозь слезы.— Уж и сама не знаю, когда правду говорю, когда вру. Совсем ум за разум у меня заходит, не знаю, не придумаю, что мне делать, как быть... с одной стороны, ты меня убиваешь, с другой — этот мальчик. Порой до того дохожу, что думаю: господи, хоть бы разорвалось мое дурацкое сердце, чтобы ни боли не чувствовать, ни мучений, чтобы раз и навсегда закрыть глаза и успокоиться!.. Ну что у меня за жизнь, что за жизнь!..
Годердзи молчал.
Потом разнял лежавшие поверх одеяла переплетенные пальцами руки, дотянулся до головы плачущей Малало, положил ей обе руки на затылок и бережно, с нежностью провел за ушами, так, будто хотел втереть какую-то целительную мазь.
Малало сперва пуще заплакала, потом утихла и замерла, точно балованная кошка, которой шейку почесывают.
Долго оба они молчали. Первым заговорил Годердзи.
— Ты как считаешь, Малало, он хоть немного пообмяк, добившись своего? — спросил он, имея в виду сына.
Малало подняла голову, посмотрела на мужа. Заплаканные глаза ее были красны. Потом бросила взгляд на свой жакет, огладила его ладонью, смахнула какие-то пылинки, иные щелчком, иные двумя пальцами сняла. Потом встала, оправила обеими ладонями юбку, а уж после уселась — так, чтобы не помять костюм.
— Да не знаю, что тебе отвечать-то... Кажется, доволен он теперь...— проговорила она наконец.
— Угомонился бы, а мы уж как-нибудь, черт с нами совсем...
Малало промолчала. Посмотрела на газеты, лежавшие на кровати. Она читала по слогам и соединять их в длинные непривычные слова затруднялась.
Зенклишвили получали три газеты: «Комунисти», «Тбилиси» и малоформатную местную «Огни Картли». Глава семьи, как уже говорилось, не утруждал себя их чтением, а если уж хотел что-то прочитать, делал это на работе. Газеты Малало собирала и складывала но порядку на кухне, на специально для того предназначенной полке.
Новую газету она ни в коем случае не спутала бы со старой, хотя на число почему-то не смотрела, однако благодаря какому-то особому чутью безошибочно определяла, которая газета сегодняшняя, а которая — вчерашняя или позавчерашняя.
Трудно ей было различать и римские цифры на циферблате старинных стенных часов. Но она так точно помнила расположение цифр и положение стрелок, в какое время, в каком месте они находятся и какой час обозначают, что смело могла определить: сейчас шесть часов и четверть часа. Более точно узнать время по их часам она не могла.
Она молча рассматривала своими зоркими глазами разбросанные по кровати газеты.
— Что, богато они живут? — нехотя спросил Годердзи.
— С виду очень даже богато...
— Отчего же нет, конечно, социализм как раз для таких и создан. Да-а... На той стороне я, почитай, лет двадцать не бывал. Дом-то у них ничего, хороший?
— И дом хороший, и мебель, все хорошо.
— Лучше, чем у нас? — с недоверием спросил Годердзи. Малало призадумалась на мгновенье. Видно, мысленно сравнивала свой дом с домом Сандры.
— Лучше-то, может, и не лучше, но и не хуже.
— Ишь ты!
— А что ж,— примирительно сказала Малало,— в одной семье два Героя Соцтруда и один директор.
— А теперь еще и председатель райсовета прибавится, о чем же им тужить.
— Чего, чего? Председатель?
— Ну да, что ты удивляешься, Сандра его вытянет, все сделает, чтобы его повысили. Ты думаешь, зачем он к ним в дом жить пошел?
— Как бы он от жадности и вовсе шею себе не свернул.— Малало с сомнением и опаской воззрилась на Годердзи.
— Свернет,— с неудовольствием сказал он.
— С какой легкостью ты это говоришь! Словно бы о каком-то прохожем. Забываешь, что он твой сын.
— Я-то не забываю, да он сам не пожелал быть моим сыном, что же мне делать, насильно заставить?
— Должен заставить и вернуть его должен! Да, да, снова сюда, к себе его оборотить, и любить друг друга по-старому должны!
— Чего нет, того нет,— горько усмехнулся Годердзи.— Эх, Малало, Малало, если мозги у него есть, не я, а он должен меня просить, умолять меня... ведь на тот свет проводить нас с тобой он должен!.. Приживалой у Сандры быть — это для него не дело.
Он-то думает: вот, дескать, у меня такой человек в покровителях, я с его помощью горы сверну, мне и его одного хватит. Ежели в спор вступаешь, спор обязательно нужно выиграть, иначе-то какой смысл? А жизнь на спор похожа: когда видишь наперед, что проиграешь, не иди этой дорогой, кто тебя неволит?
В комнате опять наступила тишина. Каждый из них углубился в свои мысли.
— Малало, собери-ка ужин, проголодался я.
Малало по опыту знала — если у ее мужа разыгрался аппетит, значит, и настроение улучшилось. И она, воспрянув духом, поспешила на кухню. А Годердзи вытащил из-под подушки еще одну газету и углубился в чтение.
Когда Малало вернулась в спальню позвать мужа к столу, он все еще продолжал читать.
Она тихонечко подошла к кровати и искоса поглядела на газету. Это был вчерашний номер «Комунисти».
Годердзи читал какую-то большую статью на последней странице. Малало запомнила газету и место, где была напечатана статья. Она решила, как только останется одна, во что бы то ни стало узнать, что это за статья, о чем в ней идет речь и почему она так заинтересовала ее мужа. С этим она пошла обратно в кухню.
Но Годердзи был догадлив не меньше, чем Малало.
Перед тем как выйти из комнаты, он сложил эту газету вчетверо и сунул ее во внутренний карман пиджака, висевшего на спинке стула. А жене велел собрать остальные газеты и положить на место.
С готовностью выполнив повеление, Малало окинула торжествующим взглядом полку с газетами, предвкушая, что попозже, когда внимание мужа поослабнет, она наконец все выяснит.
Но каково же было ее удивление, когда, обуреваемая любопытством, она тщательно перебрала все газеты, но той, единственно нужной, среди них не оказалось.
Тут-то она поняла, что Годердзи попросту ее перехитрил и искусно замел следы, так что сам черт бы ничего не разобрал.
На следующее утро Малало, едва открыв глаза, посмотрела на мужа. Он полулежал в той же позе, на спине, что и вчера вечером, и о чем-то упорно думал. Видно, проснулся рано.
— Послушай, о чем ты думаешь без конца?! — заговорила с ним Малало.— Можно подумать, ты обо всем мире заботиться должен. Думаешь, думаешь, все никак не придумаешь.
— Уже придумал,— глухо проговорил Годердзи и покосился на Малало.
Не понравился ей ни тон его ответа, ни выражение глаз. Взгляд их был такой озабоченный и такая глубокая печаль таилась в них, что у Малало сжалось сердце.
— Почему ты сидишь, или забыл, что доктор сказал: нельзя тебе двигаться и сидеть тоже нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127