На кой шут она тебе сдалась?
— Хотела узнать, чего ты в ней такого вычитал, что тебя там так заело, что ты оторваться от нее не мог, целый месяц никого не замечал и не заботился, что с нами... со мной...— Малало утерла невольную слезу.
— Теперь поняла?
— Да, поняла.
— И что же?
— Да то, что как ты считаешь нужным, так и поступай. Я на все согласна.
Горячая волна побежала по телу Годердзи, захлестнула горло, лишила дара речи.
Он все же не ожидал, что жена так преданно, так мужественно, так безоглядно вступит за ним на тернистый путь, который он избрал после стольких переживаний.
Но вслух он сказал совсем другое — сказал, насколько мог, спокойно, даже грубовато, чтобы замаскировать свое волнение:
— И чего ты искала эту газету, которую я от тебя скрывал? Сказал бы сам, когда пришло бы время.
— Знаю, что сказал бы, только так оно лучше. Если бы я сама не прочла и ты неожиданно бы мне сказал, может быть, я бы заупрямилась, не согласилась бы сразу, а теперь...— Малало устремила на мужа свои ясные, открытые глаза и застенчиво, по-молодому улыбнулась.
Годердзи захотелось прижать ее к груди, расцеловать эти ее глаза, сказать ей спасибо, но вместо всего этого он молча, без слов, повернулся к ней спиной и, грузно ступая, направился к дому.
Исконные, из глубин тысячелетий идущие представления грузина о мужском достоинстве и твердости духа заставили его сдержаться, не показать свою слабость.
Пока Годердзи шагал между грядками, Малало стояла неподвижно и смотрела ему вслед. В походке, во всей стати его не было прежней мощи, весь он как-то стаял, надломился, и даже богатырские плечи слегка опали... Малало не выдержала — жалость и сострадание душили ее, обеими руками схватившись за фартук, она поднесла его к лицу, уткнулась в него и долго стояла, сдерживая беззвучные слезы.
На следующее утро Годердзи дольше и тщательнее обычного скреб щеки своей острой, истончившейся за долгие годы золингеновской бритвой, которую привез еще с фронта.
Потом так же тщательно подстригал усы, глядя на себя в зеркало и поворачивая голову то влево, то вправо.
Малало бесшумно сновала вокруг, молча наблюдая и пытаясь понять, к чему он так готовится. Она перекладывала какие-то предметы, якобы прибирала, в действительности же стремилась, чтобы ни один шаг, ни одно движение мужа не ускользнули от ее взора.
«Интересно, куда это он собирается? Ишь, как старается...» — думала Малало и ни на миг не упускала его из поля зрения. А ведь любопытная и дотошная дщерь Каколы обладала редкой наблюдательностью.
— Куда это ты выряжаешься так старательно? — как бы между прочим, спросила в конце концов она.
— К секретарю райкома.
— Уже? — легкий испуг просквозил в ее голосе.
— Если кровь надо выпустить, лучше выпустить ее раньше,— пробубнил он в ответ любимую поговорку.
— Годо, не мне тебя учить, но все же... коли ты все отдашь им, сделай так, чтобы они раз и навсегда оставили тебя в покое. А иначе-то что за смысл: все свое достояние отдать, да чтобы после того тебя еще по разным госконтролям таскали?..
— Это им виднее. Я же не откупаюсь, я просто передаю им свое имущество, это разные вещи.
— Что ты говоришь, Годо! Значит, ты хочешь все им отдать и ничего не выгадать? Я думала, что ты для того делаешь, чтобы отстали они от тебя, а ты?..— Малало умолкла на полуфразе и, удивленная, глядела на своего твердолобого упрямца мужа.
— Не бойся, все будет хорошо,— успокоил он ее.
Малало долго смотрела, как шел через двор, а потом по проулку ее Годердзи. По сравнению со вчерашним он выглядел куда бодрее, и шаг у него был тверже.
— Господи, яви нам свое милосердие, смилуйся над нами,— проговорила она в смятении и направилась к огороду.
...Весеннее солнце было таким горячим, словно хотело в один день согреть всю пробудившуюся природу.
* * *
Секретарь райкома долго продержал его в ожидании.
В приемной толпилось множество народу. Оказалось, сегодня как раз приемный день.
Сперва Годердзи сидел не шевелясь, точно кол проглотил, и только глазами ворочал, присматриваясь к окружающему. Но постепенно воспоминания завладели им, и в его воображении начали оживать картины недавнего и уже такого далекого прошлого...
Знакомая приемная напомнила Вахтанга Петровича.
Боже мой, сколько раз входил Годердзи в эту светлую просторную комнату! Тогда его приход был совсем другим! Он знал, что за этой вот дверью сидит человек доброжелательный, дружески к нему расположенный, который встретит его с распростертыми объятиями.
А теперь? Теперь он и того не ведает, примет ли его секретарь, узнав, кто к нему пожаловал, или отправит назад, скажет: «Сперва обратитесь к заведующему отделом».
Был бы на своем месте Вахтанг Петрович и не запутай так всего его собственный сынок Малхаз, судьба Годердзи обернулась бы иначе...
Вот, оказывается, как много может сделать совершенно посторонний человек, ежели он обладает силой и протянет тебе руку помощи!
И то вспомнилось ему, как он в первый раз положил Вахтангу Петровичу пачку денег и чуть было не прищемил себе ящиком руку. Да и бедный Вахтанг Петрович едва успел отдернуть свою!.. А какой великолепный тамада он был! Как любил и понимал азарт и степенность подлинно грузинского кутежа! Сколько огня в нем было, вот настоящий человек! Пусть никто другой перед ним не похваляется!..
Уже стемнело, когда Годердзи пригласили в столь знакомый, залитый светом электрической люстры кабинет.
Первый секретарь выглядел утомленным.
Не вставая, он кивнул Годердзи, указал ему на стул — садитесь, мол, и углубился в чтение какой-то бумаги.
Годердзи раза два издали видел его, но никогда не встречался лицом к лицу. Потому он и разглядывал его сейчас.
Секретарю было лет сорок — сорок два. Среднего роста, поджарый, большелобый, с расчесанными на косой пробор порядочно поредевшими черными волосами.
— Слушаю вас,— обратился он к Годердзи и поглядел исподлобья. Глаза у. него были колючие, строгие.
Годердзи ожидал несколько другого начала беседы. Такой сдержанный, холодный, даже враждебный прием обескуражил его.
— Я Годердзи Зенклишвили, бывший директор кирпичного завода.
— Да, я вас знаю,— отозвался секретарь и опять исподлобья глянул на Годердзи.
— Я решился обеспокоить вас по одному вопросу...
— Если не ошибаюсь, вы болели, верно? — осведомился в ответ секретарь, и в его голосе просквозило нечто похожее на упрек.
— Да, болел, теперь вот вроде поправился.
— Ваш завод, вернее, бывший ваш завод, не выполнил квартального плана, это вам, надеюсь, известно?
— К сожалению, очень хорошо известно.
— В чем, по-вашему, дело, почему завод отстает? Видимо, коллектив плохо работает, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127