А тут еще Исак Дандлишвили не дает покоя, выматывает душу. Давно уже этот пройдоха каркает: вижу, времена обязательно изменятся, потому, пока есть возможность, будем пользоваться как можно больше.
А куда больше? Они втроем столько загребают, что Годердзи со страху ночи не спит. Все ждет — вот сейчас нагрянет «обэ-хээс», вот сейчас...
Эх, какая безмятежная жизнь была у него раньше, пока не назначили его на эту проклятую базу, пока не стакнулся он с чертовым Исаком и жуликом Серго.
Дома упрямец сын его донимает, на работе эти паскуды жизнь отравляют. Как тут выдержишь — ни с одной стороны, ни с другой покоя нет! Ведь должна же быть у человека хоть какая ни есть тихая обитель, хоть где-то должен он голову приклонить, а Годердзи как на медленном огне жарят.
— Эй, Миша, оглуши тебя создатель, закривай варата! — последние два слова Годердзи, как всегда, орет по-русски.
— Какое время «закривай варата», только четверть шестого! — в тон хозяину откликается Миша.— Народ шуметь будет.
— Закривай варата, говорю! Шуметь будет и пусть себе шумит, черт их всех дери!
В паршивейшем настроении шагал Годердзи к дому. Порой ому казалось — ноги сами, независимо от его воли, несут отяжелевшее тело.
Дурные мысли овладели заведующим базой. У него было такое чувство, будто он по собственной беспечности оказался в страшной опасности. Сейчас он больше всех ненавидел Исака, потому что все эти мысли и чувства так или иначе были связаны именно с ним.
Еще издали увидел он свой дом с громадной лоджией, с белыми колоннами, с несколькими балконами. Дом стоял на холме, точно княжеский замок.
Вот и этот дом он затеял строить по настоянию Исака и убухал на него прорву денег.
Строил и ужасался: а вдруг да начнут доискиваться — на какие деньги строишь, откуда,— что отвечать? что говорить?
Каждый день об этом думал. И все же каждый день что-то новое добавлял на строительстве. Мастеров привозил то из Гори, то из Тбилиси. Торопился, спешил, будто и вовсе крова не имел и боялся, что зима вот-вот нагрянет.
И стоит себе дворец Годердзи назло врагам, чтобы глаза у них лопнули.
Стоит этакий домина в два этажа, с подвалом и марани, о шести комнатах вверху, о четырех внизу... В первом этаже такая зала громаднющая — хоть скачки устраивай.
— Это бильярдная,— поясняет гостям Годердзи.— Хочу хороший бильярдный стол здесь поставить, с мраморной столешницей, моему брюху разве только бильярд поможет. Да вот все никак не встречу такой...— добавляет он как бы извиняясь.
А уж второй этаж его дома кого угодно ошарашит!
В гостиной концертный «стэнвей» стоит, белый. По обе стороны от этого дива — два старинных французских буля с плитами розового итальянского мрамора, с бронзовыми завитушками по углам, с перламутровой инкрустацией. На одной стене — огромное японское панно, расшитое желтыми драконами, а под ним широкая тахта, покрытая афганским ковром. На натертом паркете — большой персидский ковер, и на нем — кресла с обивкой из красной парчи, с золочеными ножками. Напротив булей — две горки красного дерева с толстыми зеркальными стеклами. И чего только не понаставлено в этих горках: знаменитый севрский порцелан и французский хрусталь баккара, английский и саксонский фарфор, богемское цветное стекло и красное венецианское, японский кофейный сервиз и индийские статуэтки из слоновой кости, вьетнамский серебряный чайный сервиз и изящные китайские вазочки, чайники с обвивающими их драконами и золоченые, тонкие до прозрачности чашечки.
Что не уместилось в горках, то расставлено по резным полкам, развешанным по стенам: венецианские рюмочки для ликера и бокалы для вина зеленого, синего и красного стекла, грузинские серебряные высокогорлые кувшины, золоченые и сусального серебра чаши.
А на рояле — целая коллекция хрусталя! Каких только размеров и форм вазочек, цветочниц не было, и на самом почетно месте — огромная крюшонница чешского хрусталя. По слова Годердзи, она вмещает восемь литров.
По стенам развешаны картины в золоченых рамах и хрустальные бра.
— Это Айвазовский,— степенно поясняет Годердзи гостю.— Художник такой был, обрусевший армянин. Я купил эту картину по случаю, в Одессе. А это вот Брюллов, обрусевший немец. Эту картину я приобрел в Ялте. Это Перов, ну, он уж настоящий русский, и картина совершенно русская. В Ленинграде я ее купил, какой-то спившийся профессор продавал...
Так роскошно обставлена была не только гостиная. В столовой, которая выходила в просторную застекленную галерею, стояла дорогая старинная мебель черного дерева с искуснейшей резьбой: огромный буфет во всю стену с гранеными хрустальными стеклами и бронзовыми замками; массивные, обитые красной кожей стулья с высокими спинками, точно солдаты, выстроились вокруг такого же массивного стола, который раздвигался на восемьдесят персон.
В столовой висела большая люстра голубого фарфора с хрустальными висюльками. По стенам, как и в гостиной, красовались парные бра.
Когда включали люстру и бра, комнату заливал ослепительный свет, преломленный и отраженный всеми хрустальными висюльками бесчисленное количество раз.
С особым тщанием была убрана комната Малхаза. При ней имелись своя ванная и уборная, стены которых были облицованы импортным цветным кафелем. В светлой, веселой комнате стояла такая громадная кровать с резными павлинами и фазанами, что на ней свободно смогли бы уместиться четыре человека. Перед окном стоял письменный стол, тоже старинный, резной, со львами, разинувшими пасти, и бронзовой инкрустацией.
На одной стене, чуть не во всю ее ширину, в золоченой раме висела картина, изображающая спокойное море: вода у берега была так прозрачна, что просматривались камешки на дне. В углу стоял цветной телевизор, посреди комнаты — журнальный столик с четырьмя мягкими английскими креслами, обитыми черной кожей.
А уж о спальне супругов Зенклишвили ходили легенды.
«У них там два венецианских зеркала, каждое стоит столько, сколько хороший дом», «кровать ихняя — какого-то русского миллионера, графа Безбородко»,— шушукались самебские сплетницы.
Но ни одна из них и в глаза не видела ни зеркал, ни кровати: и муж, и жена были люди старого образца и придерживались старинных понятий — верили в дурной глаз и опасались завистников, поэтому избегали лишних взоров. На второй этаж вообще редко кого приглашали. Только очень почетный и уважаемый гость мог удостоиться этой чести.
Для простых смертных был предназначен первый этаж. На втором принимали: первого секретаря райкома — Вахтанга Петровича, председателя райисполкома — Джуаншера Ивановича и еще нескольких человек — второго секретаря райкома, первого заместителя предрайисполкома, прокурора, начальника отдела госбезопасности, председателя народного суда, начальника отдела внутренних дел, начальника почтового отделения, председателя райпотребсоюза, заведующих отделами райкома, заведующих отделами просвещения и здравоохранения райисполкома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127