Пойти повелел ей Годердзи.
Сперва он послал ее в погреб, велев принести из тайника две пачки денег. Деньги эти положили в простой кошелек, это был подарок Малхазу. А еще было у Годердзи на черный день припрятано одно кольцо драгоценное, он отослал его невестке, приложив к нему и злополучный браслет, который ранее Малало дарила Лике.
Приход дочериной свекрови вызвал откровенную радость четы Эдишерашвили.
И Малхаз не скрывал своего удовлетворения, обнял мать, расцеловал и неожиданно прослезился.
Малало опешила, увидев слезы в его суровых глазах.
Однако как ни просили, как ни уговаривали Малало остаться и присутствовать на свадьбе, она не осталась.
Непривычно холодная и неуступчивая была она на этот раз. Ни к чему не прикоснулась, не отведала богатого угощения, почти не разговаривая, посидела немножко и ушла домой.
Годердзи, полусидя в постели, откинувшись на пышные душки и опираясь головой на маленькую подушечку, с интересом читал газету.
Он настолько был увлечен чтением, что и не обратил внимания на вернувшуюся жену. Только глянул на нее исподлобья и опять уткнулся в газету.
Такого с Годердзи Зенклишвили никогда еще не было. Малало всю жизнь знала, что ее муж терпеть не может газет. Обыкновенно если он и просматривал их, то лишь на работе, дома чтением газет себя не утруждал. События, происходившие в мире, узнавал по радио. Радио обязательно включат по утрам, перед уходом на работу, и вечером, перед сном, слушал последние известия.
А сейчас он всецело был погружен в чтение, словно там, в газете, содержались ответы на все головоломные вопросы его трудной, преисполненной забот и беспокойства жизни.
Малало несколько раз прошлась перед кроватью — никакого впечатления. Годердзи продолжал читать, только раза два, как бы отрезвев или проснувшись, поднял на жену рассеянный, отсутствующий взгляд, будто мимо нее смотрел.
Малало, вернувшись откуда-нибудь домой, какое бы спешное дело ее ни ждало и какая бы уставшая она ни была, перво-неперво должна была переодеться и переобуться в домашнее и спрятать выходное платье и только после того принималась за свои дела.
Бережному отношению к одежде она приучена была с малолетства. Если, не приведи бог, маленькой Малало случалось порвать платье, пусть не новое, а ношеное-переношеное, матушка ее Дареджан так сердилась и гневалась, так причитала и голосила, словно случилась невесть какая беда.
Потому-то даже теперь, когда у Малало шкафы ломились от множества не надеванных еще нарядов, она по-прежнему тряслась над каждой тряпкой.
Если на ней было новое платье, она боялась даже сесть, все норовила стоять на ногах, чтобы не помять его и не испортить вида. Правда, внешне своего беспокойства она не проявляла и никто бы того не заметил, но про себя только о платье и думала.
На сей раз, озадаченная столь необычным и непонятным поведением мужа, Малало забыла о том, что должна переодеться, и продолжала расхаживать дома в том самом нарядном итальянском костюме, в котором посетила новых родственников. Костюм этот, из мягкой и блестящей коричневой ткани, по воротнику, манжетам и подолу был отделан зеленым. Он был очень к лицу Малало и выгодно подчеркивал стройность ее сильного, хотя и чуть отяжелевшего стана.
Малало ожидала, что, едва она вернется из гостей, Годердзи с нетерпением станет ее расспрашивать, что да как там было у Сандры. Он всегда так: когда его что-то интересовало, забрасывал человека вопросами и не унимался, пока не выяснял все до мельчайших подробностей.
А тут он вроде бы даже не заметил возвращения супруги!
Малало не выдержала такого пренебрежительного к себе отношения, такого оскорбительного невнимания и как была, в модном, впервые надетом импортном костюме, села на постель.
В другое время она бы ни за что этого не сделала. Слыханное дело, в итальянском трикотиновом костюме на постель бухаться! А если, упаси бог, растянется эластичная ткань, или, еще хуже, порвется, или складка разойдется?..
Да, на этот раз она обо всем этом не помнила и не заботилась. Необычное поведение мужа так удивило ее, его молчание и небывалое увлечение газетой так ее озадачили, что она ни о чем не думала, как только о том, чтобы поскорее узнать, что написано в этой газете, что так поглотило неохочего до чтения ее мужа.
— Годо, они очень сокрушались, что тебя не было. Сандра все порывался за тобой ехать, я, говорит, его на машине привезу, ветерку не дам на него подуть... Не успокоился, пока я всеми святыми не поклялась, что ты вправду болен и тебе нельзя двигаться.
Годердзи молчал.
Газеты он уже не читал, лежал, уставившись в потолок, в одну какую-то точку.
— Большое веселье там было. За тебя с таким почетом выпили... так тебя хвалили, до небес возносили, редко о ком так говорят... Настоящий патриот, мол, гражданин, такой, мол, сердечный, добрый, отзывчивый, надежный друг... чего только не говорили, уж и не припомню... видать, любят тебя очень и уважают...
— Слушай, Малало, не слишком ли ты разовралась, а?
— Ой, что ты, да чтоб мне умереть, зачем врать-то, откуда ты взял, что я вру?
— Ты воображаешь, что мне это приятно. Скажи, пожалуйста, как это они умудрились при тебе за мое здоровье пить, ведь ты, едва туда придя, тотчас обратно ушла?
Малало примолкла.
Да, правильно, не зря она думала порой, что Годердзи настоящий провидец и сердцевед. Вот ведь откуда он сейчас так сразу все раскусил, догадался, что она выдумала это? Но ей стало стыдно признаться, она попыталась оправдать свою ложь.
— Почему же сразу? Я там порядочное время оставалась... побеседовали, поговорили о том о сем, потом я молодых благословила, а уж потом ушла... Как ты умеешь человеку все настроение испортить...
— Ладно, скажи тогда, кто там тамадой был?
— Тамадой?.. Почем я знаю,— смешалась Малало,-— я в другой комнате сидела, по голосу не признала...
— Это вторая твоя ложь. Кто бы тебя посадил в другой комнате? Коли уж ты пришла да осталась, тебя, мать жениха, на самое почетное место посадили бы.
— Ох, ты тоже... да я сама не захотела, сказала, что скоро уходить должна, муж у меня дома больной лежит, один...
— Да ладно уж!.. К чему тебе врать, прежде ты этого никогда не умела.
— Ох-хо-хо, зато ты вот умеешь прямо уничтожить человека...
— Да тут ведь простой расчет! Ты туда только что отправилась, а у них свадьба назначена после полудня. Они и за стол-то сесть не успели бы, пока ты у них была, а не то что за мое здоровье тост провозглашать. За меня и за тебя, самое что ни есть раннее, надлежит выпить четвертым тостом. Сперва тамаду изберут, за него выпьют, тамадой, ясное дело, сам Сандра и будет, кому ж еще, потом за молодых выпьют, благословят их, потом за родителей невесты, а уж после этого — за нас с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127