У стены красовался модный в те годы рижский сервант с гранеными зеркальными стеклами. В углу, на специальном столике, мерцал экран телевизора. Вместо засиженной мухами лампочки, торчавшей под потолком, теперь на старом поржавевшем крючке висела довольно элегантная люстра.
Поразительно, откуда взялось у этого молодого человека столько выдержки, что он ни разу ничего не спросил о появившихся в доме обновах, ни разу не проявил никакой радости или хотя бы простого удовольствия по поводу их приобретения.
Он погрузился в чтение газет так, будто ничего достопримечательного и не было. Правда, мимоходом провел рукой по полированной поверхности стола, как бы сметая с нее пыль, включил люстру, выключил, повернул переключатели телевизора и небрежно, ногой выдвинув стул, подсел к обеденному столу.
Малало не стерпела, спросила:
— Как тебе нравятся, солнышко, эти новые вещи, папа поручил их привезти...
— Эх, мама! Ты не видала настоящих вещей и не бывала в настоящих домах, а то бы не восторгалась этим барахлом.
Сказал, точно холодной водой окатил мать.
— В Тбилиси не знаю,— ответила глубоко уязвленная Малало,— а в Самеба мало у кого есть мебель лучше нашей.
— Счастливые вы люди, ты и мой отец, все измеряете меркой Самеба и мыслите самебскими масштабами.
Малало не знала, что такое «масштаб», поэтому не поняла, что значило «мыслить самебскими масштабами», но легко догадалась, что сын высмеял родителей и упрекнул их в ограниченности.
— Что поделаешь, мальчик,— «мальчиком» она обыкновенно называла Малхаза, лишь когда наказывала его или бывала им недовольна,— я и твой отец люди старого покроя. Может быть, мы и не понимаем в теперешней жизни, но а ты-то что молчишь? Скажи, научи нас, наставь. А ты вот воды в рот набрал, откуда же нам знать, чего ты хочешь?
— Того, чего я хочу, я сам добьюсь.
— А разве не скорее добьешься, если мы тебе подсобим?
— Что мы такое, вместе взятые, мама, знаешь?
— Ну, что мы такое? Не пристало уж тебе с нами вместе жить, да?
— Мы — лебедь, щука и рак.
Малало, конечно, не знала басню дедушки Крылова и слова сына поняла в прямом смысле, подумав, что лебедем сын называет себя, а мать и отца — раком и щукой, и возмутилась страшно:
— Ой, чтоб треснула эта чванливая тыква, что у тебя на месте головы! До чего же язык у тебя зловредный, паршивец ты этакий! Сам ты и лебедь, и щука, и рак! Ты воображаешь, что только через книги человеком можно стать, ан нет! Видала я таких ученых, да только люди они никудышные! — И разгневанная Малало вышла, с сердцем хлопнув дверью.
Но и Малхаз уже не был тихим и робким деревенским парнем. К тому же город отшлифовал его, сделал гибким и изворотливым, научил и лгать, и фальшивить, и лицемерить. А уж как смягчить материнское сердце, он и прежде хорошо знал.
И сейчас поступил должным образом: побежал за ней следом, догнал, обнял за талию, чмокнул в щеку.
Малало тут же оттаяла, потрепала его за чуб, чуть не в слезы ударилась. Не привычна ведь была к ласке сына.
— Вот ты, мамочка, на то обиделась, что я не похвалил ваши приобретения. А знаешь, почему не похвалил? Я за последнее время такие мебели видал и в таких домах побывал, что тебе с отцом и во сне не снилось. Если бы ты видела квартиру хотя бы одной только моей сокурсницы, ты бы дара речи лишилась.
— Это та красивая девочка? — с лукавой улыбкой спросила Малало.
— Да... а ты откуда знаешь?
— Птичка сказала,— с той же улыбкой отшутилась Малало.— Ее отец инженер, управляющий трестом?
Малхаз не ответил на вопрос. Отмолчался. Потом снова заговорил:
— Теперь, мамочка, иные времена. Люди научились ловчить, приспосабливаться, силу обрели и жиром обросли. Нынче такие семьи пошли, по горло всем обеспечены. Ты бы глянула, чего только у них нет, какая обстановка, да не так, с бору по сосенке, а все гарнитуры, сами по последней моде одеты-обуты, по разным странам путешествуют. По заграницам так разъезжают, как вы с отцом в Тбилиси не ездите... А то еще — кооперативное строительство квартир. В одном только районе Ваке до ста кооперативов, и все строятся. А квартиры-то какие! И пятикомнатные есть... Разбогател народ, отъелся. Столько денег у людей завелось, просто удивительно. А вы шести стульям радуетесь, да не только сами радуетесь, еще хотите, чтобы и я от радости в пляс пустился!..
— Что поделаешь, сын мой, мы с твоим отцом — деревенские люди, куда нам с городскими тягаться, да и как? Мы-то что можем?..
— Что можете? А почему, собственно, отец не может? Сперва убивался на кирпичном заводе, и что получилось? У самого-то дома и нет! Разве это дом? Конура какая-то!.. Теперь вот огромной базой управляет, и опять что? Какой для него в этом прок? За такое место люди наперед громадные деньги дают. А отец даром получил и не может пользу из этого извлечь. Вернее, не хочет. Люди по два дома имеют, один в деревне, или просто дача, другой в Тбилиси. А у нас и одного приличного нет, ни там, ни здесь... Ты еще говоришь, почему я невесел, почему скучный, да неразговорчивый, да то, да се... Если любите меня и обо мне заботитесь, так делом подсобите, а пустые разговоры ничего не стоят...
Малало разинув рот слушала сына. В жизни не слыхала она от Малхаза стольких слов, вместе сказанных, да с таким жаром, так взволнованно. У нее словно прояснился разум, пелена какая-то с глаз спала.
Вот, оказывается, что мучило их сына! Люди разбогатели, в гору пошли, только Зенклишвили топчутся на одном и том же месте.
Да и у них в деревне разве не так? Разве не то же самое происходит? Председатель колхоза не побоялся судов-пересудов и возвел себе двухэтажный дом, председатель райпотребсоюза такую домину отгрохал, что ой-ой-ой! Да оцинкованной жестью кровлю перекрыл... А посмотрите на Мчедлишвили, Гогичайшвили, Сазандришвили, Роинишвили, Баблидзе, Мехришвили! Какое состояние нажили, как обстроились!
Не счесть, сколько новых домов в одном только Самеба по-вырастало, и не каких-нибудь, а все огромные, все кирпичные, как говорят теперь, с «новой планировкой» да с оцинкованными кровлями, с мозаичными лестницами и широкими окнами, с застекленными галереями — «шушабанди», которым и название новое придумали — лоджия, с марани, с большущими подвалами, с разными хозяйственными постройками и шут его знает с чем... Полы то в комнатах сплошь паркетные, да кафеля кругом, да уборные теплые, да ванные горячие...
У Малало аж дух перехватило...
Семья ее отца, царство ему небесное, Каколы Шавдатуашвили, первейшей считалась во всем селе, а теперь? Что осталось от былого богатства, только дым? II почему она не замечала всего этого, проглядела! Нет, замечать-то замечала, но до мозгов не доходило. Вместо того чтобы вовремя подтолкнуть мужа и последовать примеру умных людей, она в какой-то дремоте пребывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Поразительно, откуда взялось у этого молодого человека столько выдержки, что он ни разу ничего не спросил о появившихся в доме обновах, ни разу не проявил никакой радости или хотя бы простого удовольствия по поводу их приобретения.
Он погрузился в чтение газет так, будто ничего достопримечательного и не было. Правда, мимоходом провел рукой по полированной поверхности стола, как бы сметая с нее пыль, включил люстру, выключил, повернул переключатели телевизора и небрежно, ногой выдвинув стул, подсел к обеденному столу.
Малало не стерпела, спросила:
— Как тебе нравятся, солнышко, эти новые вещи, папа поручил их привезти...
— Эх, мама! Ты не видала настоящих вещей и не бывала в настоящих домах, а то бы не восторгалась этим барахлом.
Сказал, точно холодной водой окатил мать.
— В Тбилиси не знаю,— ответила глубоко уязвленная Малало,— а в Самеба мало у кого есть мебель лучше нашей.
— Счастливые вы люди, ты и мой отец, все измеряете меркой Самеба и мыслите самебскими масштабами.
Малало не знала, что такое «масштаб», поэтому не поняла, что значило «мыслить самебскими масштабами», но легко догадалась, что сын высмеял родителей и упрекнул их в ограниченности.
— Что поделаешь, мальчик,— «мальчиком» она обыкновенно называла Малхаза, лишь когда наказывала его или бывала им недовольна,— я и твой отец люди старого покроя. Может быть, мы и не понимаем в теперешней жизни, но а ты-то что молчишь? Скажи, научи нас, наставь. А ты вот воды в рот набрал, откуда же нам знать, чего ты хочешь?
— Того, чего я хочу, я сам добьюсь.
— А разве не скорее добьешься, если мы тебе подсобим?
— Что мы такое, вместе взятые, мама, знаешь?
— Ну, что мы такое? Не пристало уж тебе с нами вместе жить, да?
— Мы — лебедь, щука и рак.
Малало, конечно, не знала басню дедушки Крылова и слова сына поняла в прямом смысле, подумав, что лебедем сын называет себя, а мать и отца — раком и щукой, и возмутилась страшно:
— Ой, чтоб треснула эта чванливая тыква, что у тебя на месте головы! До чего же язык у тебя зловредный, паршивец ты этакий! Сам ты и лебедь, и щука, и рак! Ты воображаешь, что только через книги человеком можно стать, ан нет! Видала я таких ученых, да только люди они никудышные! — И разгневанная Малало вышла, с сердцем хлопнув дверью.
Но и Малхаз уже не был тихим и робким деревенским парнем. К тому же город отшлифовал его, сделал гибким и изворотливым, научил и лгать, и фальшивить, и лицемерить. А уж как смягчить материнское сердце, он и прежде хорошо знал.
И сейчас поступил должным образом: побежал за ней следом, догнал, обнял за талию, чмокнул в щеку.
Малало тут же оттаяла, потрепала его за чуб, чуть не в слезы ударилась. Не привычна ведь была к ласке сына.
— Вот ты, мамочка, на то обиделась, что я не похвалил ваши приобретения. А знаешь, почему не похвалил? Я за последнее время такие мебели видал и в таких домах побывал, что тебе с отцом и во сне не снилось. Если бы ты видела квартиру хотя бы одной только моей сокурсницы, ты бы дара речи лишилась.
— Это та красивая девочка? — с лукавой улыбкой спросила Малало.
— Да... а ты откуда знаешь?
— Птичка сказала,— с той же улыбкой отшутилась Малало.— Ее отец инженер, управляющий трестом?
Малхаз не ответил на вопрос. Отмолчался. Потом снова заговорил:
— Теперь, мамочка, иные времена. Люди научились ловчить, приспосабливаться, силу обрели и жиром обросли. Нынче такие семьи пошли, по горло всем обеспечены. Ты бы глянула, чего только у них нет, какая обстановка, да не так, с бору по сосенке, а все гарнитуры, сами по последней моде одеты-обуты, по разным странам путешествуют. По заграницам так разъезжают, как вы с отцом в Тбилиси не ездите... А то еще — кооперативное строительство квартир. В одном только районе Ваке до ста кооперативов, и все строятся. А квартиры-то какие! И пятикомнатные есть... Разбогател народ, отъелся. Столько денег у людей завелось, просто удивительно. А вы шести стульям радуетесь, да не только сами радуетесь, еще хотите, чтобы и я от радости в пляс пустился!..
— Что поделаешь, сын мой, мы с твоим отцом — деревенские люди, куда нам с городскими тягаться, да и как? Мы-то что можем?..
— Что можете? А почему, собственно, отец не может? Сперва убивался на кирпичном заводе, и что получилось? У самого-то дома и нет! Разве это дом? Конура какая-то!.. Теперь вот огромной базой управляет, и опять что? Какой для него в этом прок? За такое место люди наперед громадные деньги дают. А отец даром получил и не может пользу из этого извлечь. Вернее, не хочет. Люди по два дома имеют, один в деревне, или просто дача, другой в Тбилиси. А у нас и одного приличного нет, ни там, ни здесь... Ты еще говоришь, почему я невесел, почему скучный, да неразговорчивый, да то, да се... Если любите меня и обо мне заботитесь, так делом подсобите, а пустые разговоры ничего не стоят...
Малало разинув рот слушала сына. В жизни не слыхала она от Малхаза стольких слов, вместе сказанных, да с таким жаром, так взволнованно. У нее словно прояснился разум, пелена какая-то с глаз спала.
Вот, оказывается, что мучило их сына! Люди разбогатели, в гору пошли, только Зенклишвили топчутся на одном и том же месте.
Да и у них в деревне разве не так? Разве не то же самое происходит? Председатель колхоза не побоялся судов-пересудов и возвел себе двухэтажный дом, председатель райпотребсоюза такую домину отгрохал, что ой-ой-ой! Да оцинкованной жестью кровлю перекрыл... А посмотрите на Мчедлишвили, Гогичайшвили, Сазандришвили, Роинишвили, Баблидзе, Мехришвили! Какое состояние нажили, как обстроились!
Не счесть, сколько новых домов в одном только Самеба по-вырастало, и не каких-нибудь, а все огромные, все кирпичные, как говорят теперь, с «новой планировкой» да с оцинкованными кровлями, с мозаичными лестницами и широкими окнами, с застекленными галереями — «шушабанди», которым и название новое придумали — лоджия, с марани, с большущими подвалами, с разными хозяйственными постройками и шут его знает с чем... Полы то в комнатах сплошь паркетные, да кафеля кругом, да уборные теплые, да ванные горячие...
У Малало аж дух перехватило...
Семья ее отца, царство ему небесное, Каколы Шавдатуашвили, первейшей считалась во всем селе, а теперь? Что осталось от былого богатства, только дым? II почему она не замечала всего этого, проглядела! Нет, замечать-то замечала, но до мозгов не доходило. Вместо того чтобы вовремя подтолкнуть мужа и последовать примеру умных людей, она в какой-то дремоте пребывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127