Здесь, в ванной, царили умиротворяющее тепло и тишина. В бассейне колыхалась голубоватая вода, маня своей прозрачностью и чистотой.
Годердзи плюхался в бассейн, поначалу плескался, барахтался, как ребенок, потом плавал от одной стенки к другой, ложился на спину и лежал так некоторое время, с шумом выпуская фонтаны воды изо рта. Потом, внезапно перевернувшись, нырял, упирался ладонями в дно бассейна и через несколько секунд всплывал на поверхность, отфыркиваясь, тряся головой.
В ванной он отдыхал, отвлекаясь от всех мыслей и забот.
— Курная вода, потому такая благодатная, благослови бог ее волну... Эй ты, женщина, я должен оставить базу!..
Это был его излюбленный прием, перешедший в привычку,— самое главное и серьезное он говорил как бы в шутку. Вот и сейчас трудно было понять — шутит он или правду говорит. Но Малало слишком хорошо знала своего мужа.
— Ой, господи, это зачем же?!
— Вот тебе и на! Не ты ли только что говорила — брось, мол, уйди? Вот я и принимаю твой совет...
— Да это я так, слова одни, а то зачем же бросать базу, чем тебе там плохо! Мальчика женить надо...
— Получается, что... охо-хо-хо, какая вода, какая вода! Получается, что не я жадный и спесивый, а ты и твой сын!.. Или не так говорю, а? Значит, все твои слова одна трескотня. Говоришь одно, думаешь другое, а делаешь... ах, какая вода! — а делаешь третье, как наш управляющий торгом!..
— Ну и бросай, бросай, очень мне надо, сам жалеть будешь, мне-то что, мне всего хватает!
— А почему же тебе не хватило двадцать кило мохеровых ниток, которые тебе принесли, и ты еще двадцать заказала? У твоего сыночка, почитай, пять отрезов на костюм лежат, но тебе все мало, ты поручила сурамским спекулянтам достать еще один, обязательно шоколадного цвета!
— Чего доброго, ты велишь нам и вовсе раздетыми-разутыми ходить! Единственный сын у тебя, единственное чадо, и для него жалеешь?
Жалеет?.. Для сына жалеет?.. И вот опять — опять речь зашла о сыне! Опять сын завладел его мыслями...
Опять затронули то больное место, которое причиняет ему страдание. Сын. Сын. Сын!..
Малхаз родился утром на рождество.
Некогда большой праздник этот сейчас в Самеба отмечали лишь некоторые, да и то тайно.
Подходил к концу грозный, полный ужаса и потрясений тридцать седьмой год...
Когда повивальная бабка Мариам Сескелашвили подбросила на руках новорожденного, громко приговаривая: «Возрадуйся, чах, ослепни, враг»,— Годердзи украдкой перекрестился, потом стукнул себя кулаком в грудь и, взволнованный, проговорил:
— Теперь, если и арестуют, без корня не уйду, не сгину!
Окинув долгим благодарным взглядом бледную, но сияющую роженицу, он нежно поцеловал ее в холодный почему-то лоб и быстро вышел, с грохотом захлопнув за собой дверь.
До самого утра гулял, веселился счастливый отец, до утра пил и слушал шарманку в Калмахелидзевском духане на берегу любимой Куры, у причала плотов. Приглашал к своему столу всякого, кто входил в духан.
На рассвете, когда подошли новые плоты, он позвал всех плотогонов, объявил их своими гостями и велел запереть двери. Зурна играла традиционную «Утреннюю зарю», и Годердзи пел так, что голос его был слышен на другом берегу Куры. Потом все поднялись по его слову и отправились на могилу его матери. Там, по обычаю окропив могилу вином, он опустился на колени и, трижды стукнув кулаком по заросшей травой могильной земле, воскликнул: «Мама, у меня родился сын,— твой внук, слышишь! Возрадуйся, ибо род наш не погиб!..»
Время промчалось — что конь галопом. Страшная пора миновала. Жизнь потекла по нормальному руслу.
Снова Зенклишвили поднял голову, снова загорелась работа в его руках.
Но теперь, едва кончался рабочий день, ему уже не сиделось на заводе — он рвался домой. Там его ожидало большелобое маленькое существо с медовыми, как у матери, глазами.
Приятным, милым ребенком рос Малхаз, смышленый, пухленький, с каштановыми кудряшками, как у девочки, рассыпанными по плечам. Он рано пошел и говорить тоже рано начал. Несмотря на то что родители баловали единственное дитя, характер у него не испортился и он рос не капризным. Был таким, как и все его сверстники-самебцы.
Зенклишвили жили тогда в том самом домике, который Годердзи выстроил еще при жизни матери и бабушки.
Правда, они не нуждались, как прежде, но и не ахти как богато жили. Однако на судьбу не жаловались,— зарплаты, которую получал Годердзи на кирпичном заводе, и маленького приусадебного участка, за которым заботливо и усердно ухаживала Малало, для безбедного существования вполне хватало.
В те блаженные времена дружные супруги, несмотря на скромный достаток, жили спокойно, и червь алчности еще не угнездился в их сердцах.
Однако снова налетел свирепый ветер и беспощадная судьба швырнула Годердзи в самое пекло...
Спустя ровно неделю с начала Великой Отечественной войны, 29 июня сорок первого года, он с маршевым батальоном находился в Смоленске, а еще через несколько дней участвовал в ожесточенных боях в районе Орши.
Четыре года шагал он по залитым кровью дорогам войны, в стужу и жару, в снег и в слякоть, в метель и мороз.
Четыре года балансировал между жизнью и смертью, как вздыбленный конь на краю пропасти.
Дважды его ранило, раз контузило, но он все выдержал, все вынес, все переборол и на исходе июня незабываемого сорок пятого вернулся в родное село.
В первый же день приезда, торжествуя и ликуя, он вместе с односельчанами отправился на косьбу и на радость окружавшим его соседям косил так, словно каждая травинка была вооруженным фашистом.
Вернувшись с войны, Годердзи и не узнал сына.
Он глядел на него и недоумевал, как за четыре года ребенок мог так измениться. Его встретил крепко сбитый, плотный и рослый мальчик. Густой чуб спадал на широкий лоб, карие глаза смотрели смело, сосредоточенно.
Первое, что Годердзи услышал дома, были похвалы сыну. Маленький Малхаз перешел в третий класс и считался самым лучшим учеником. Все учителя были довольны спокойным, разумным и смышленым мальчиком. Его классная наставница Нато Корбесашвили нахвалиться им не могла.
...Ранним утром, когда Годердзи с колотившимся сердцем распахнул дверь своего дома, бросил на сундук скатку шинели вместе с вещмешком и прерывающимся от волнения голосом громко крикнул: «Малало!» — из задней комнаты выбежала жена.
Выбежала и, увидев долгожданного мужа, вскрикнула пронзительно и как подкошенная повалилась без чувств.
Годердзи бросился к ней, поднял на руки, прижал к груди и долго-долго целовал.
А Малало лепетала что-то, плакала в голос. Лицо у него стало мокрым от ее слез.
Годердзи отпустил наконец жену и, лишь когда оглядел столь знакомую комнату, заметил возле окна мальчугана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127