Основательный был человек, все слышанное, виденное старался осмыслить как можно глубже, проникнуть в самую суть.
— Сейчас требуются именно такие прогрессивные люди, заплесневелых и закосневших буквоедов ни в политику, ни в экономику нельзя допускать. Того же мнения и наши руководители. Теперь, мой дорогой Тандилович, иные времена, теперь нужна активность, инициатива. Кадры нужны, соответствующие времени. А иначе как проводить новую линию?
Надо шепнуть Вахтангу Петровичу, пусть заберет твоего сына в райком. Сначала инструктором, потом заведующим отделом, потом секретарем, и, вот увидишь, скоро и до первого секретаря дорастет! А уж оттуда полшага до какого-нибудь хорошего кресла в Тбилиси! Усек, какие перспективы? Да пойми ты, милый человек, пойми!.. Мы должны расшевелиться, похлопотать, пусть у нас в директивных органах еще один свой человек будет! Чем больше своих людей, тем лучше, разве не так? Ты видишь, как Малхаз рассуждает? Он, как я понимаю, ясно видит, что сегодняшний день, не похож на вчерашний...
Слушая Исака, Годердзи несколько приободрился.
Правильно говорит этот старый лис. Отчего бы и не попытать счастья? Может, и вправду выведет он сына в люди? В чем же еще долг родителя, как не в этом? И если впоследствии все сложится так, как Исак рисует, то... лучше и быть не может! Положение сына и состояние отца окончательно укрепят основу их семьи.
Эти мысли вернули управляющему базой душевное равновесие. Он вышел к гостям с улыбающимся лицом и уселся на свое место с таким достоинством, словно и не было давешнего неприятного инцидента, не было оскорбительных нападок выжившего из ума Киты.
Исак поспешил за шефом, но не вернулся на прежнее место, а подсел к Бежико и стал нашептывать ему что-то на ухо.
Завотделом агитации и пропаганды внимательно слушал Исака Дандлишвили и время от времени утвердительно кивал головой.
Вахтанг Петрович, как человек воспитанный, тактичный и вместе с тем перевидевший в своей жизни немало всякого, ничем не проявил неудовольствия по поводу вторжения Киты Ларадзе. Он будто и не заметил, что Кита вел себя вызывающе и оскорбил не только всех присутствующих, но и его лично,— ведь обличительные речи достославного учителя задевали его как руководящего товарища. Он держался свободно и непринужденно, казалось, ничего особенного и не произошло.
Годердзи же было стыдно и неловко именно перед секретарем. Потому он и вышел из столовой,— от него сбежал, терзаясь, что вот, мол, по моей милости в моем доме Вахтанга Петровича поставили в такое глупое положение.
В то же время он переживал, что его самого так осрамили, так опозорили в присутствии секретаря. Если бы не Вахтанг Петрович, пусть и хуже бы ему наговорил этот полоумный Ларадзе, Годердзи так бы не расстроился.
А Малхаз как ни в чем не бывало оживленно рассказывал секретарю историю какого-то столичного архимиллионера. История, видимо, была забавная, потому что Вахтанг Петрович хохотал от души.
Знание английского и французского языков чрезвычайно помогало Малхазу. Он вычитывал из иностранных газет и журналов светскую хронику и различные пикантные сообщения, чтобы при случае блеснуть в обществе. Память у него была отличная, рассказчик он был отменный и, что главное, знал, кому, что и где рассказать. Эти его способности завораживали самебское общество и придавали молодому Зенклишвили особый шарм. А уж краснощекие самебские девицы без ума были от учителя истории, который казался им олицетворением интеллигентности и интеллектуальности. Под конец бурного вечера, когда дело дошло до тоста за благополучие семьи, слово попросил Бежико Цквитинидзе.
Он, в который уже раз, стал пересказывать биографию Годердзи, хотя все гости знали ее чуть ли не наизусть. Однако восхвалением одного Годердзи он не удовлетворился и включил в тост и Малхаза как молодого хозяина.
Завотделом агитации и пропаганды высокопарно говорил о молодом педагоге, который, не жалея сил, трудится на ниве воспитания юного поколения и, будучи сам молодым, готовит отечеству новую смену. В заключение, устремив взор на секретаря, он с вдохновением произнес: как было бы хорошо, если бы районный комитет смелее привлекал таких молодых работников, ввел бы их в свой аппарат и таким образом освободился бы от бесперспективных, заплесневелых партийных работников, которые по сию пору не разобрались в партийной работе и не смогли освоить новый стиль, с несомненным успехом внедряемый высокоталантливым организатором партийного дела Вахтангом Петровичем.
— Со своей стороны,— с жаром заключил Цквитинидзе,— я должен заявить, что отдел агитации и пропаганды с удовольствием будет ходатайствовать и с радостью примет в свой состав столь одаренного молодого человека, ибо давно уже настало время пополнить руководящие кадры района за счет местного населения.
Секретарь райкома внимательно слушал цветистую речь Цквитинидзе, временами в знак согласия кивал головой и подбодрял его соответствующими междометиями.
Когда гости прощались, Вахтанг Петрович не сел в машину, сказав, что хочет пройтись пешком, взял под руку Малхаза и предложил ему прогуляться по воздуху.
Облака рассеялись.
Полная луна щедро рассыпала свои лучи.
Огромные кроны платанов, которыми славилось Самеба, четко очерчиваясь на фоне неба, казались не настоящими, а вырезанными чьей-то могучей рукой из неведомого материала и подвешенными к небу. Стояла удивительная тишина.
Чем больше они удалялись от дома, возвышавшегося на гребне холма, тем ярче казался он освещенным. Дом напоминал корабль, стоящий на рейде.
Вахтанг Петрович был хорошим собеседником. Сын бедного рачинского крестьянина, он прошел нелегкий путь, много пережил, много перевидел, ему было что вспомнить, что рассказать.
Разморенный вином, одурманенный замечательным самебским воздухом и тихой лунной ночью, секретарь райкома был расположен к задушевной беседе.
Сперва он вспомнил свое детство, нужду — постоянную обитательницу отчего дома. Потом — работу на чиатурских рудниках... отца, у которого правая рука высохла от травмы, и он, неспособный к труду, был вынужден заняться перекупщичеством. Потом — трудную учебу в Кутаиси, где дядя, буфетчик на железнодорожном вокзале, приютил его и дал ему возможность получить среднее образование. Потом — комсомол, работа в котором была одним из самых светлых воспоминаний в его жизни.
Вахтангу Петровичу довелось работать со многими и многими людьми. Трудно было назвать хоть одного более или менее известного партийного или государственного работника, которого бы он не знал. И о каждом из них Вахтанг Петрович мог рассказать много интересного.
В тот вечер он почему-то вспомнил Тэдо Корсавели, бывшего секретаря Кутаисского горкома, с которым пришлось хлебнуть немало горя, но который и положил начало его продвижению по партийной работе — именно он перевел молодого энергичного комсомольского деятеля в Кутаисский горком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Сейчас требуются именно такие прогрессивные люди, заплесневелых и закосневших буквоедов ни в политику, ни в экономику нельзя допускать. Того же мнения и наши руководители. Теперь, мой дорогой Тандилович, иные времена, теперь нужна активность, инициатива. Кадры нужны, соответствующие времени. А иначе как проводить новую линию?
Надо шепнуть Вахтангу Петровичу, пусть заберет твоего сына в райком. Сначала инструктором, потом заведующим отделом, потом секретарем, и, вот увидишь, скоро и до первого секретаря дорастет! А уж оттуда полшага до какого-нибудь хорошего кресла в Тбилиси! Усек, какие перспективы? Да пойми ты, милый человек, пойми!.. Мы должны расшевелиться, похлопотать, пусть у нас в директивных органах еще один свой человек будет! Чем больше своих людей, тем лучше, разве не так? Ты видишь, как Малхаз рассуждает? Он, как я понимаю, ясно видит, что сегодняшний день, не похож на вчерашний...
Слушая Исака, Годердзи несколько приободрился.
Правильно говорит этот старый лис. Отчего бы и не попытать счастья? Может, и вправду выведет он сына в люди? В чем же еще долг родителя, как не в этом? И если впоследствии все сложится так, как Исак рисует, то... лучше и быть не может! Положение сына и состояние отца окончательно укрепят основу их семьи.
Эти мысли вернули управляющему базой душевное равновесие. Он вышел к гостям с улыбающимся лицом и уселся на свое место с таким достоинством, словно и не было давешнего неприятного инцидента, не было оскорбительных нападок выжившего из ума Киты.
Исак поспешил за шефом, но не вернулся на прежнее место, а подсел к Бежико и стал нашептывать ему что-то на ухо.
Завотделом агитации и пропаганды внимательно слушал Исака Дандлишвили и время от времени утвердительно кивал головой.
Вахтанг Петрович, как человек воспитанный, тактичный и вместе с тем перевидевший в своей жизни немало всякого, ничем не проявил неудовольствия по поводу вторжения Киты Ларадзе. Он будто и не заметил, что Кита вел себя вызывающе и оскорбил не только всех присутствующих, но и его лично,— ведь обличительные речи достославного учителя задевали его как руководящего товарища. Он держался свободно и непринужденно, казалось, ничего особенного и не произошло.
Годердзи же было стыдно и неловко именно перед секретарем. Потому он и вышел из столовой,— от него сбежал, терзаясь, что вот, мол, по моей милости в моем доме Вахтанга Петровича поставили в такое глупое положение.
В то же время он переживал, что его самого так осрамили, так опозорили в присутствии секретаря. Если бы не Вахтанг Петрович, пусть и хуже бы ему наговорил этот полоумный Ларадзе, Годердзи так бы не расстроился.
А Малхаз как ни в чем не бывало оживленно рассказывал секретарю историю какого-то столичного архимиллионера. История, видимо, была забавная, потому что Вахтанг Петрович хохотал от души.
Знание английского и французского языков чрезвычайно помогало Малхазу. Он вычитывал из иностранных газет и журналов светскую хронику и различные пикантные сообщения, чтобы при случае блеснуть в обществе. Память у него была отличная, рассказчик он был отменный и, что главное, знал, кому, что и где рассказать. Эти его способности завораживали самебское общество и придавали молодому Зенклишвили особый шарм. А уж краснощекие самебские девицы без ума были от учителя истории, который казался им олицетворением интеллигентности и интеллектуальности. Под конец бурного вечера, когда дело дошло до тоста за благополучие семьи, слово попросил Бежико Цквитинидзе.
Он, в который уже раз, стал пересказывать биографию Годердзи, хотя все гости знали ее чуть ли не наизусть. Однако восхвалением одного Годердзи он не удовлетворился и включил в тост и Малхаза как молодого хозяина.
Завотделом агитации и пропаганды высокопарно говорил о молодом педагоге, который, не жалея сил, трудится на ниве воспитания юного поколения и, будучи сам молодым, готовит отечеству новую смену. В заключение, устремив взор на секретаря, он с вдохновением произнес: как было бы хорошо, если бы районный комитет смелее привлекал таких молодых работников, ввел бы их в свой аппарат и таким образом освободился бы от бесперспективных, заплесневелых партийных работников, которые по сию пору не разобрались в партийной работе и не смогли освоить новый стиль, с несомненным успехом внедряемый высокоталантливым организатором партийного дела Вахтангом Петровичем.
— Со своей стороны,— с жаром заключил Цквитинидзе,— я должен заявить, что отдел агитации и пропаганды с удовольствием будет ходатайствовать и с радостью примет в свой состав столь одаренного молодого человека, ибо давно уже настало время пополнить руководящие кадры района за счет местного населения.
Секретарь райкома внимательно слушал цветистую речь Цквитинидзе, временами в знак согласия кивал головой и подбодрял его соответствующими междометиями.
Когда гости прощались, Вахтанг Петрович не сел в машину, сказав, что хочет пройтись пешком, взял под руку Малхаза и предложил ему прогуляться по воздуху.
Облака рассеялись.
Полная луна щедро рассыпала свои лучи.
Огромные кроны платанов, которыми славилось Самеба, четко очерчиваясь на фоне неба, казались не настоящими, а вырезанными чьей-то могучей рукой из неведомого материала и подвешенными к небу. Стояла удивительная тишина.
Чем больше они удалялись от дома, возвышавшегося на гребне холма, тем ярче казался он освещенным. Дом напоминал корабль, стоящий на рейде.
Вахтанг Петрович был хорошим собеседником. Сын бедного рачинского крестьянина, он прошел нелегкий путь, много пережил, много перевидел, ему было что вспомнить, что рассказать.
Разморенный вином, одурманенный замечательным самебским воздухом и тихой лунной ночью, секретарь райкома был расположен к задушевной беседе.
Сперва он вспомнил свое детство, нужду — постоянную обитательницу отчего дома. Потом — работу на чиатурских рудниках... отца, у которого правая рука высохла от травмы, и он, неспособный к труду, был вынужден заняться перекупщичеством. Потом — трудную учебу в Кутаиси, где дядя, буфетчик на железнодорожном вокзале, приютил его и дал ему возможность получить среднее образование. Потом — комсомол, работа в котором была одним из самых светлых воспоминаний в его жизни.
Вахтангу Петровичу довелось работать со многими и многими людьми. Трудно было назвать хоть одного более или менее известного партийного или государственного работника, которого бы он не знал. И о каждом из них Вахтанг Петрович мог рассказать много интересного.
В тот вечер он почему-то вспомнил Тэдо Корсавели, бывшего секретаря Кутаисского горкома, с которым пришлось хлебнуть немало горя, но который и положил начало его продвижению по партийной работе — именно он перевел молодого энергичного комсомольского деятеля в Кутаисский горком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127