Особенно страдала от них Малало. Она не привыкла к этому. Правда, семья Шавдатуашвили жила зажиточно, однако гости в их доме были большой редкостью. Только в большие престольные праздники — на РОЖДЕСТВО и на Пасху, на Мариамоба, да еще на Новый год — у Шавдатуашвили устраивались званые трапезы. А приглашалось-то всего несколько человек: семейство Сосо Магалашвили, священник да купец Кипиани с супругой. Вот и все гости.
Воспитанную в прижимистой и расчетливой по-крестьянски СЕМЬЕ Малало ужасало уже то, что в ДОМЕ резалось столько цыплят, индюков, барашков, поросят, переводилось столько вина, готовилось такое НЕСМЕТНОЕ КОЛИЧЕСТВО разнообразнейших блюд для угоЩЕНИЯ бесконечных ГОСТЕЙ, ПОЧТИ всегда незнакомых. Но главная беда была в том, что на второй или третий ДЕНЬ большинство яств выбрасывалось или, в лучшем случае, раздавалось нуждающимся СОСЕДЯМ.
— Святая Мария! — восклицала Малало, воздевая руки к небу.— Что творится, что делается! Готовим на целый полк, столько добра изводим, а потом чуть не все выбрасываем! Если б мой бедный отец хоть одним глазком глянул на все это безобразие, он в гробу бы перевернулся!..
Она на всю жизнь запомнила, как, будучи уже девушкой на выданье, получила от отца суровый урок.
«Ты что же это,— сказал разгневанный Какола любимой дочери,— и убрать со стола не умеешь? Где слыхано такой большой кусок хлеба выкидывать! Хлеб не предмет, а то же существо, и существо божье, а ты норовишь свиньям да собакам его выбросить, когда у них свой корм есть! Чтобы такого я больше не видал».
Беду Малало усугубляло еще и то, что Вахтанг Петрович, входя в азарт, обычно не знал удержу, и потому пиры у Зенклишвили нередко затягивались до рассвета. После каждого такого бдения у Малало опухали ноги и она с трудом передвигалась.
«Если так будет продолжаться, они, проклятые, вконец ее изведут»,— думал не на шутку озабоченный Годердзи.
В конце концов он не выдержал и открыл душу заведующему отделом агитации и пропаганды райкома Бежико Цквитинидзе.
— А ты как хочешь? - чуть не на полуслове прервал его Бежико.
— Что значит «как хочу»! — взорвался Годердзи.— Не повинность же это, в самом деле, жена моя совсем уже с ног валится!..
— А зачем ей с ног валиться? Пусть помощниц себе наймет, разве мало в Самеба чистоплотных и проворных женщин? Или вам лишних двух рублей жалко?
— Да пойми ты, милый человек, мне не денег жалко, а устали мы, у~ста~ли! Из сил выбились. А ну, попробуй, каково это!
— А ты как хочешь? — сурово нахмурившись, спросил Бежико и многозначительно уставился на Годердзи.— Актив — ты. Или, может быть, мы ошиблись и зря тебя активом считаем? Вахтанг Петрович на тебя надеется, а это ценить надо!.. Почетных гостей он не может куда попало таскать. А от них благополучие района зависит... И между прочим, твое тоже,— Бежико хитро подмигнул Годердзи.— Иной раз такие разговоры ведутся, никто не должен слышать, государственные дела в тайне должны храниться, а тебе все доверяют, это ценить надо! А что касается маленьких неудобств и хлопот, их терпеть надо.
— Да, когда не тебя касается, хорошо рассуждать о терпении... а ну, побудь в моей шкуре, посмотрю я на тебя...
— Я работник райкома, твоя шкура мне не подходит. А ты управляющий базой, и семья у тебя другая, и в дом к тебе не стыдно людей привести, и доходы у тебя другие. Мы ведь твой заработок не считаем. Сам ведь знаешь, что у тебя средств куда больше, чем у нас, ты богаче всех нас, вместе взятых, и откуда это богатство идет, мы тоже знаем. Нет, я не в укор говорю, и не завидую, и не спрашиваю, сколько и чего у тебя есть, не мое это дело, но и ты должен нам навстречу пойти. А как же ты себе представляешь? Такой доход имеешь и не хочешь малость раскошелиться? Разве за все это время, как ты этой своей базой ворочаешь, кто-нибудь тебя побеспокоил, скажем, ОБХСС, милиция или прокуратура? А ведь могли?.. Заметь ты это себе, друг любезный. Коли хочешь, чтоб тебя никто не беспокоил, никто не допытывался, что да как, то и ты должен ради нас малость попотеть. А как же иначе, или уже не желаешь родному району и его руководству послужить?
Да, такой вот разговор у них состоялся...
Как видно, Бежико тут же нафискалил Вахтангу Петровичу, и в первый же раз, когда после беседы с Бежико у Годердзи устраивался кутеж, в помощь Малало были присланы две райкомовские сотрудницы.
Малало это еще более обеспокоило. Она боялась, как бы кокетливые, неопытные, да к тому же и непривычные к такой роскоши девчонки не разбили бы дорогую фарфоровую посуду и старинные хрустальные бокалы (сама-то тряслась над ними, ведь за какие деньги покупалось!), а кроме того, не хотела, чтобы посторонний глаз заглядывал в ее семью. Покойница мать, царствие ей небесное, только и твердила: не то что посторонних, а даже не каждого родственника можно в дом впускать. Завистливый глаз все высмотрит, все пометит и - развеет достаток. Завистливый глаз — беда для очага.
Свои опасения Малало поведала мужу. И что же? Годердзи-то прислушался к ее словам и очень даже постарался не впускать в дом расфуфыренных девчонок этих, райкомовских-то, однако ничего не помогло: с одной стороны Бежико заупрямился (он-то и был верховным организатором пиршеств), с другой - сами девушки оказались до того настырными, что провели-таки свое.
С улыбочками, с шуточками-прибауточками влезли в дом Зенклишвили, втерлись и захлопотали, засуетились, точно свои люди, домашние. Малало так ничего и не добилась, непрошеные помощницы от нее не отставали, однако, сказать правду, во многом облегчили ей труд.
Малало постепенно привыкла к ним. После двух-трех кутежей она так ими командовала, точно опытный командир солдатами.
Хорошо еще, кутежи в последнее время значительно поредели — по непонятным причинам охоты к ним у Вахтанга Петровича заметно поубавилось.
С той поры, как Зенклишвили перебрались в новый дом, участились наезды Малхаза в Самеба.
Годердзи никак не мог взять в толк, что потянуло его сына к родному очагу: устал ли он от своей одинокой жизни, стосковался ли по заботе, материнскому теплу, привлекал ли ею новый дом, либо существовала еще какая-то причина сто частых посещений.
Как бы там ни было, а каждую субботу и воскресенье Мал хаз, как правило, проводил с родителями, чего не делал с самого поступления в университет.
Обрадованные приятной переменой, родители тем не менее стремились разгадать загадку, но не могли, а спрашивать не с руки было, нельзя было спрашивать.
Особенно усердствовала Малало. Она все стремилась остаться с сыном наедине и обиняками выведать у него все, узнать наконец, что же происходит.
Но заглянуть в душу Малхаза было не так-то просто.
Этот красивый, ладный парень с расчесанными на косой пробор густыми волосами и длинными ресницами, из-под которых глядели медовые материнские глаза, только не по матерински жестко, был на редкость замкнутым и скрытным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Воспитанную в прижимистой и расчетливой по-крестьянски СЕМЬЕ Малало ужасало уже то, что в ДОМЕ резалось столько цыплят, индюков, барашков, поросят, переводилось столько вина, готовилось такое НЕСМЕТНОЕ КОЛИЧЕСТВО разнообразнейших блюд для угоЩЕНИЯ бесконечных ГОСТЕЙ, ПОЧТИ всегда незнакомых. Но главная беда была в том, что на второй или третий ДЕНЬ большинство яств выбрасывалось или, в лучшем случае, раздавалось нуждающимся СОСЕДЯМ.
— Святая Мария! — восклицала Малало, воздевая руки к небу.— Что творится, что делается! Готовим на целый полк, столько добра изводим, а потом чуть не все выбрасываем! Если б мой бедный отец хоть одним глазком глянул на все это безобразие, он в гробу бы перевернулся!..
Она на всю жизнь запомнила, как, будучи уже девушкой на выданье, получила от отца суровый урок.
«Ты что же это,— сказал разгневанный Какола любимой дочери,— и убрать со стола не умеешь? Где слыхано такой большой кусок хлеба выкидывать! Хлеб не предмет, а то же существо, и существо божье, а ты норовишь свиньям да собакам его выбросить, когда у них свой корм есть! Чтобы такого я больше не видал».
Беду Малало усугубляло еще и то, что Вахтанг Петрович, входя в азарт, обычно не знал удержу, и потому пиры у Зенклишвили нередко затягивались до рассвета. После каждого такого бдения у Малало опухали ноги и она с трудом передвигалась.
«Если так будет продолжаться, они, проклятые, вконец ее изведут»,— думал не на шутку озабоченный Годердзи.
В конце концов он не выдержал и открыл душу заведующему отделом агитации и пропаганды райкома Бежико Цквитинидзе.
— А ты как хочешь? - чуть не на полуслове прервал его Бежико.
— Что значит «как хочу»! — взорвался Годердзи.— Не повинность же это, в самом деле, жена моя совсем уже с ног валится!..
— А зачем ей с ног валиться? Пусть помощниц себе наймет, разве мало в Самеба чистоплотных и проворных женщин? Или вам лишних двух рублей жалко?
— Да пойми ты, милый человек, мне не денег жалко, а устали мы, у~ста~ли! Из сил выбились. А ну, попробуй, каково это!
— А ты как хочешь? — сурово нахмурившись, спросил Бежико и многозначительно уставился на Годердзи.— Актив — ты. Или, может быть, мы ошиблись и зря тебя активом считаем? Вахтанг Петрович на тебя надеется, а это ценить надо!.. Почетных гостей он не может куда попало таскать. А от них благополучие района зависит... И между прочим, твое тоже,— Бежико хитро подмигнул Годердзи.— Иной раз такие разговоры ведутся, никто не должен слышать, государственные дела в тайне должны храниться, а тебе все доверяют, это ценить надо! А что касается маленьких неудобств и хлопот, их терпеть надо.
— Да, когда не тебя касается, хорошо рассуждать о терпении... а ну, побудь в моей шкуре, посмотрю я на тебя...
— Я работник райкома, твоя шкура мне не подходит. А ты управляющий базой, и семья у тебя другая, и в дом к тебе не стыдно людей привести, и доходы у тебя другие. Мы ведь твой заработок не считаем. Сам ведь знаешь, что у тебя средств куда больше, чем у нас, ты богаче всех нас, вместе взятых, и откуда это богатство идет, мы тоже знаем. Нет, я не в укор говорю, и не завидую, и не спрашиваю, сколько и чего у тебя есть, не мое это дело, но и ты должен нам навстречу пойти. А как же ты себе представляешь? Такой доход имеешь и не хочешь малость раскошелиться? Разве за все это время, как ты этой своей базой ворочаешь, кто-нибудь тебя побеспокоил, скажем, ОБХСС, милиция или прокуратура? А ведь могли?.. Заметь ты это себе, друг любезный. Коли хочешь, чтоб тебя никто не беспокоил, никто не допытывался, что да как, то и ты должен ради нас малость попотеть. А как же иначе, или уже не желаешь родному району и его руководству послужить?
Да, такой вот разговор у них состоялся...
Как видно, Бежико тут же нафискалил Вахтангу Петровичу, и в первый же раз, когда после беседы с Бежико у Годердзи устраивался кутеж, в помощь Малало были присланы две райкомовские сотрудницы.
Малало это еще более обеспокоило. Она боялась, как бы кокетливые, неопытные, да к тому же и непривычные к такой роскоши девчонки не разбили бы дорогую фарфоровую посуду и старинные хрустальные бокалы (сама-то тряслась над ними, ведь за какие деньги покупалось!), а кроме того, не хотела, чтобы посторонний глаз заглядывал в ее семью. Покойница мать, царствие ей небесное, только и твердила: не то что посторонних, а даже не каждого родственника можно в дом впускать. Завистливый глаз все высмотрит, все пометит и - развеет достаток. Завистливый глаз — беда для очага.
Свои опасения Малало поведала мужу. И что же? Годердзи-то прислушался к ее словам и очень даже постарался не впускать в дом расфуфыренных девчонок этих, райкомовских-то, однако ничего не помогло: с одной стороны Бежико заупрямился (он-то и был верховным организатором пиршеств), с другой - сами девушки оказались до того настырными, что провели-таки свое.
С улыбочками, с шуточками-прибауточками влезли в дом Зенклишвили, втерлись и захлопотали, засуетились, точно свои люди, домашние. Малало так ничего и не добилась, непрошеные помощницы от нее не отставали, однако, сказать правду, во многом облегчили ей труд.
Малало постепенно привыкла к ним. После двух-трех кутежей она так ими командовала, точно опытный командир солдатами.
Хорошо еще, кутежи в последнее время значительно поредели — по непонятным причинам охоты к ним у Вахтанга Петровича заметно поубавилось.
С той поры, как Зенклишвили перебрались в новый дом, участились наезды Малхаза в Самеба.
Годердзи никак не мог взять в толк, что потянуло его сына к родному очагу: устал ли он от своей одинокой жизни, стосковался ли по заботе, материнскому теплу, привлекал ли ею новый дом, либо существовала еще какая-то причина сто частых посещений.
Как бы там ни было, а каждую субботу и воскресенье Мал хаз, как правило, проводил с родителями, чего не делал с самого поступления в университет.
Обрадованные приятной переменой, родители тем не менее стремились разгадать загадку, но не могли, а спрашивать не с руки было, нельзя было спрашивать.
Особенно усердствовала Малало. Она все стремилась остаться с сыном наедине и обиняками выведать у него все, узнать наконец, что же происходит.
Но заглянуть в душу Малхаза было не так-то просто.
Этот красивый, ладный парень с расчесанными на косой пробор густыми волосами и длинными ресницами, из-под которых глядели медовые материнские глаза, только не по матерински жестко, был на редкость замкнутым и скрытным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127