из Мцхета и Каспи, из Гори и Хашури, из Боржоми и Сурами... Даже из самого Тбилиси немало было машин...
Забирали все подряд, ничего не браковали, ничем не пренебрегали, ни о чем не спорили — только бы заполучить драгоценный материал...
На глазах таяли огромные пирамиды чисто распиленных досок, бревен, балок — все из отличнейших хвойных пород...
Кто тут спрашивал цену, кто доискивался до тонкостей, кто проверял, верно ли считает краснощекий бойкий парень Серго, не выдает ли кубометр за полтора...
Бухгалтер и завскладом не помнили ни о еде, ни об отдыхе. Вспотевшие, раскрасневшиеся, метались они туда и сюда, ожесточенно жестикулируя, тараща сверкающие глаза, возбужденно вели торг. А каждый из покупателей норовил залучить в сторонку кого-то из них, договориться о чем-то с глазу на глаз...
К вторнику лесоматериал был полностью продан и вывезен. Если до сих пор основная нагрузка лежала на Серго, то теперь на первый план выступил Исак. До глубокой ночи сидел он за своим бухгалтерским столом вместе с невзрачной, неразговорчивой и деловитой девушкой-счетоводом и усердно подсчитывал, вычислял, писал, перекладывал с места на место отдельные бумажки, с невероятной быстротой щелкал на счетах, крутил ручку арифмометра.
Спустя неделю после поступления товара Исак вошел в кабинет начальника. Вошел несколько необычно: остановился на пороге, обернулся назад, подозрительно оглядел коридор и видневшийся в растворенную входную дверь двор.
На базе был объявлен перерыв.
Во дворе никого из посторонних не было.
Серго куда-то скрылся.
Девушки — счетовод и кассир — сидели на траве в тени и о чем-то разговаривали.
Не спеша пересек двор Баграт — нес еду собакам, громко кляня и ругая их неизвестно за что.
— Это твоя доля, здесь тридцать тысяч рублей, — тихим голосом проговорил Исак и положил перед Годердзи завернутый в газетную бумагу сверток, перетянутый шнурком.
— Ох,— встрепенулся управляющий базой и так резко откинулся назад, на спинку стула, будто перед ним не сверток с деньгами лежал, а ядовитая змея.— Исак, ты меня до тюрьмы доведешь,— почти с мольбой проговорил Годердзи.
— Э-э-э, — Исак загримасничал по обыкновению,— да не трясись ты, бога ради, как контуженый! Кому теперь до тебя!
Возьми это и положи в карман, да живее, пока никто не вошел...
Годердзи, словно только и ждал повеления Исака, не взял, а схватил сверток, поспешно выдвинул ящик стола, резким движением бросил в него сверток, молниеносно задвинул ящик и, налегши на него животом, выпрямился в кресле. С минуту он глядел на Исака, сидя неподвижно и прямо, словно кол проглотил. Лицо его побагровело.
Исак усмехнулся своей непонятной усмешкой, вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Прошло еще немного времени...
С железнодорожной станции опять начали трезвонить: прибыли ваши вагоны, забирайте товар.
Опять поднялась страшная суматоха на базе.
Опять во дворе иголке упасть негде было.
Опять въезжали и выезжали автомашины всевозможных марок и видов.
Опять забегали раскрасневшиеся, вспотевшие Серго и Исак.
Словом, все повторилось от начала до конца, как в прошлый раз.
Но на этот раз Годердзи был страшно удивлен.
Он вызвал Исака и, пытливо глядя ему в глаза, спросил:
— Слушай, я ничего не понимаю: ту первую партию мы попросили, и они нам прислали. А это что за чертовщина? Этого-то ведь мы не просили? В чем дело, кто нам присылает? Выходит, без меня меня женили, что ли?
— Э-э,— махнул рукой Исак.— Ты на плоды смотри, чего садовника разглядываешь! Чем эта партия хуже той? Эта тоже нам не повредит, как и первая, будь уверен.
С этими словами он повернулся и вышел. Во дворе его ждала и гомонила целая толпа, кто с рекомендательными записками, кто без записок.
Видать, распределение лесоматериала было делом прибыльным, коли Исак из рук его не выпускал и распределял лесоматериал сам, по собственному усмотрению, даже не спрашивая управляющего.
Годердзи не стал вмешиваться. Стушевался. Только удивительно ему было — он и не предполагал, что вопрос, кому что продать, был столь важным и, по-видимому, прибыльным.
Нервное напряжение последнего времени заметно повлияло на Годердзи. Он стал каким-то неподвижным. Придет, бывало, утром на работу, войдет в свой кабинет, усядется в кресло и иной раз день подойдет к концу, а он ни разу не встанет, так сиднем и просидит. Ни на свои любимые бревна не поднимался, ни на Куру не глядел, с утра до вечера, пока домой не идти, просиживал в кабинете — можно было подумать, от кого-то хоронится.
А во дворе базы стоял несмолкаемый гомон и гвалт. С утра раннего до сумерек раздавались громкие голоса, слышались просьбы, клятвы, изъявления благодарности, перебранка. Жизнь во ре базы била ключом.
И все голоса, все звуки время от времени перекрывал пронзительный, с хрипотцой, голос Серго: «Ми-иша-а! Ирод окаянный! Куда ты запропастился, черт тебя дери!.. Баграт, ох, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Сказал ведь я — сюда складывай, балбес этакий!..» — и так далее и тому подобное.
Реализовали и вторую партию.
Опять Исак уселся за бумаги, опять защелкал костяшками счетов.
А в понедельник, уже под вечер, опять с теми же предосторожностями вошел в начальников кабинет и с теми же словами положил перед ним на стол сверток в газетной бумаге:
— Это твоя доля, на доброе здоровьице, здесь сорок.
Управляющий на этот раз спокойнее отнесся к довольно увесистому свертку, не отпрянул, точно от змеи гремучей, как в тот, первый раз. Выдвинул ящик, сбросил в него сверток. Руки у него все-таки немного дрожали.
Исак остался доволен.
Поздней ночью, когда супруги готовились отойти ко сну, Малало внесла в комнату таз с горячей водой, чтобы Годердзи обмыл ноги. Так уж она его приучила, и без этой ежевечерней ножной ванны он бы, пожалуй, и не уснул.
Годердзи в одном исподнем, разувшись, сидел на кровати и сосредоточенно разглядывал пальцы ног, шевеля ими в разные стороны.
Неожиданно в дверь постучали.
— Кто бы это мог быть в такую пору? — удивилась Малало. На пороге возник Исак Дандлишвили.
У Годердзи екнуло сердце. Он впился глазами в бухгалтера и звука не мог вымолвить.
— Эх, вот если бы и у меня такая заботливая женушка была, я бы до ста лет жил припеваючи!..— вместо приветствия проговорил Исак, скаля испещренные червоточинами желтые зубы.
— А ведь сказывают, у тебя их целых три, жены-то,— не растерявшись, тотчас парировала Малало. — Одна здесь, вторая в Тбилиси, третья — в Ахалкалаки.
— А кто считал, сватья, кто считал, может, и больше,— опять ухмыльнулся Исак. Он явно был в прекрасном расположении Духа.
У Годердзи отлегло от сердца. Значит, ничего страшного нет.
— Что тебя заставило прийти в такую позднюю пору?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Забирали все подряд, ничего не браковали, ничем не пренебрегали, ни о чем не спорили — только бы заполучить драгоценный материал...
На глазах таяли огромные пирамиды чисто распиленных досок, бревен, балок — все из отличнейших хвойных пород...
Кто тут спрашивал цену, кто доискивался до тонкостей, кто проверял, верно ли считает краснощекий бойкий парень Серго, не выдает ли кубометр за полтора...
Бухгалтер и завскладом не помнили ни о еде, ни об отдыхе. Вспотевшие, раскрасневшиеся, метались они туда и сюда, ожесточенно жестикулируя, тараща сверкающие глаза, возбужденно вели торг. А каждый из покупателей норовил залучить в сторонку кого-то из них, договориться о чем-то с глазу на глаз...
К вторнику лесоматериал был полностью продан и вывезен. Если до сих пор основная нагрузка лежала на Серго, то теперь на первый план выступил Исак. До глубокой ночи сидел он за своим бухгалтерским столом вместе с невзрачной, неразговорчивой и деловитой девушкой-счетоводом и усердно подсчитывал, вычислял, писал, перекладывал с места на место отдельные бумажки, с невероятной быстротой щелкал на счетах, крутил ручку арифмометра.
Спустя неделю после поступления товара Исак вошел в кабинет начальника. Вошел несколько необычно: остановился на пороге, обернулся назад, подозрительно оглядел коридор и видневшийся в растворенную входную дверь двор.
На базе был объявлен перерыв.
Во дворе никого из посторонних не было.
Серго куда-то скрылся.
Девушки — счетовод и кассир — сидели на траве в тени и о чем-то разговаривали.
Не спеша пересек двор Баграт — нес еду собакам, громко кляня и ругая их неизвестно за что.
— Это твоя доля, здесь тридцать тысяч рублей, — тихим голосом проговорил Исак и положил перед Годердзи завернутый в газетную бумагу сверток, перетянутый шнурком.
— Ох,— встрепенулся управляющий базой и так резко откинулся назад, на спинку стула, будто перед ним не сверток с деньгами лежал, а ядовитая змея.— Исак, ты меня до тюрьмы доведешь,— почти с мольбой проговорил Годердзи.
— Э-э-э, — Исак загримасничал по обыкновению,— да не трясись ты, бога ради, как контуженый! Кому теперь до тебя!
Возьми это и положи в карман, да живее, пока никто не вошел...
Годердзи, словно только и ждал повеления Исака, не взял, а схватил сверток, поспешно выдвинул ящик стола, резким движением бросил в него сверток, молниеносно задвинул ящик и, налегши на него животом, выпрямился в кресле. С минуту он глядел на Исака, сидя неподвижно и прямо, словно кол проглотил. Лицо его побагровело.
Исак усмехнулся своей непонятной усмешкой, вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Прошло еще немного времени...
С железнодорожной станции опять начали трезвонить: прибыли ваши вагоны, забирайте товар.
Опять поднялась страшная суматоха на базе.
Опять во дворе иголке упасть негде было.
Опять въезжали и выезжали автомашины всевозможных марок и видов.
Опять забегали раскрасневшиеся, вспотевшие Серго и Исак.
Словом, все повторилось от начала до конца, как в прошлый раз.
Но на этот раз Годердзи был страшно удивлен.
Он вызвал Исака и, пытливо глядя ему в глаза, спросил:
— Слушай, я ничего не понимаю: ту первую партию мы попросили, и они нам прислали. А это что за чертовщина? Этого-то ведь мы не просили? В чем дело, кто нам присылает? Выходит, без меня меня женили, что ли?
— Э-э,— махнул рукой Исак.— Ты на плоды смотри, чего садовника разглядываешь! Чем эта партия хуже той? Эта тоже нам не повредит, как и первая, будь уверен.
С этими словами он повернулся и вышел. Во дворе его ждала и гомонила целая толпа, кто с рекомендательными записками, кто без записок.
Видать, распределение лесоматериала было делом прибыльным, коли Исак из рук его не выпускал и распределял лесоматериал сам, по собственному усмотрению, даже не спрашивая управляющего.
Годердзи не стал вмешиваться. Стушевался. Только удивительно ему было — он и не предполагал, что вопрос, кому что продать, был столь важным и, по-видимому, прибыльным.
Нервное напряжение последнего времени заметно повлияло на Годердзи. Он стал каким-то неподвижным. Придет, бывало, утром на работу, войдет в свой кабинет, усядется в кресло и иной раз день подойдет к концу, а он ни разу не встанет, так сиднем и просидит. Ни на свои любимые бревна не поднимался, ни на Куру не глядел, с утра до вечера, пока домой не идти, просиживал в кабинете — можно было подумать, от кого-то хоронится.
А во дворе базы стоял несмолкаемый гомон и гвалт. С утра раннего до сумерек раздавались громкие голоса, слышались просьбы, клятвы, изъявления благодарности, перебранка. Жизнь во ре базы била ключом.
И все голоса, все звуки время от времени перекрывал пронзительный, с хрипотцой, голос Серго: «Ми-иша-а! Ирод окаянный! Куда ты запропастился, черт тебя дери!.. Баграт, ох, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Сказал ведь я — сюда складывай, балбес этакий!..» — и так далее и тому подобное.
Реализовали и вторую партию.
Опять Исак уселся за бумаги, опять защелкал костяшками счетов.
А в понедельник, уже под вечер, опять с теми же предосторожностями вошел в начальников кабинет и с теми же словами положил перед ним на стол сверток в газетной бумаге:
— Это твоя доля, на доброе здоровьице, здесь сорок.
Управляющий на этот раз спокойнее отнесся к довольно увесистому свертку, не отпрянул, точно от змеи гремучей, как в тот, первый раз. Выдвинул ящик, сбросил в него сверток. Руки у него все-таки немного дрожали.
Исак остался доволен.
Поздней ночью, когда супруги готовились отойти ко сну, Малало внесла в комнату таз с горячей водой, чтобы Годердзи обмыл ноги. Так уж она его приучила, и без этой ежевечерней ножной ванны он бы, пожалуй, и не уснул.
Годердзи в одном исподнем, разувшись, сидел на кровати и сосредоточенно разглядывал пальцы ног, шевеля ими в разные стороны.
Неожиданно в дверь постучали.
— Кто бы это мог быть в такую пору? — удивилась Малало. На пороге возник Исак Дандлишвили.
У Годердзи екнуло сердце. Он впился глазами в бухгалтера и звука не мог вымолвить.
— Эх, вот если бы и у меня такая заботливая женушка была, я бы до ста лет жил припеваючи!..— вместо приветствия проговорил Исак, скаля испещренные червоточинами желтые зубы.
— А ведь сказывают, у тебя их целых три, жены-то,— не растерявшись, тотчас парировала Малало. — Одна здесь, вторая в Тбилиси, третья — в Ахалкалаки.
— А кто считал, сватья, кто считал, может, и больше,— опять ухмыльнулся Исак. Он явно был в прекрасном расположении Духа.
У Годердзи отлегло от сердца. Значит, ничего страшного нет.
— Что тебя заставило прийти в такую позднюю пору?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127