— хотя их приезд и влетел Сандре в хорошую копеечку.
Только Сандра с расходами не считался. «Более великого дня у меня не будет, - постановил он,— я-то ведь так и не удостоился свадьбы, и сам нищий был, и времена тогда были — унеси мое горе, потому сейчас я все вместе праздную — и свою несыгранную свадьбу, и свадьбу дочери».
В «оперативный отряд» он включил двух своих братьев и двух жениных, ближайшего соседа и одного родственника, проживавшего в Тбилиси. Всем шестерым он задал такого жару, так их загонял, всю душу вытряс.
На самой свадьбе тяжелее всех пришлось дорогому зятюшке,— Сандра ни на шаг его от себя не отпускал.
Стоило Малхазу хоть на короткое время отлучиться, выйти из-за стола, он тотчас его спрашивал, тотчас за ним посылал, велел привести сию же минуту и снова усаживал рядом с собой.
Малхаз должен был пить то, что пьет Сандра, из такого же сосуда, что и Сандра. А ведь для того, чтобы пить, как Сандра, надо было такой же винной бочкой быть, как он, а ему в целой Картли не сыскать было равного.
Но самым неприятным в сидении рядом с Сандрой было то, что, войдя в азарт кутежа, он обычно лез целоваться. Захмелев, он начинал обнимать и лобызать в губы сидевших ошуюю и одесную от него и не давал несчастным покоя до самого конца застолья. В знак горячей любви и дружбы он то и дело прижимал их к своей могучей груди, едва не сворачивал им шеи, громко, со смаком, чмокал то одного, то другого. А в ручищах была у него такая сила, что он буйвола бы играючи задушил...
Из-за этого сидеть рядом с ним все старательно избегали. Обычно, узнав, что на кутеже будет присутствовать Сандра, каждый заблаговременно старался занять место подальше от тамады (если Сандра присутствовал за столом, разве уступил бы он кому-нибудь тамадовство!). И горе тому, кого он избирал своей жертвой— иначе говоря, хотел упоить!..
И вот в течение целых двух недель свадьбы мишенью Сандры оказался Малхаз, и он до того измотал, до того задергал зятя своей любовью и вниманием, требованиями пить с ним наравне, что бедный Малхаз стал все равно как тряпичная кукла,— Сандра, точно паук, высосал из него все силы.
Малхаз никогда не отличался шустростью. Медлительный и степенный, он не любил спешки и не умел торопиться, а уж затруднение какое-нибудь или волнение еще более замедляли его мысль и пульс.
За свадебным столом ему пришлось как никогда тяжко, и он покорился тестю, послушно следовал его воле.
Хотя он и знал про себя, что вся эта кутерьма — дело временное, настанет час, и он несомненно оборвет поводья Сандры, как ранее разорвал цепи Вахтанга Петровича. Но пока что далеко было до желанной свободы, и семейка Эдишерашвили, вернее, двое ее представителей доканывали его.
Днем папочка покоя не давал, ночью — дочка.
Единственной отрадой и отдохновением молодого зятя стало сидеть на своем балконе и глядеть на расстилающийся перед ним ландшафт.
До сих пор Малхаз и представить себе не мог, что Самеба так красиво и что есть в нем такой божественный уголок, как Кошкеби (Эдишерашвили жили в этом районе). Отсюда открывался совершенно неповторимый вид на северные склоны Триалетского хребта с рассыпанными в зелени селами и деревнями, с сизыми ущельями, с темно-синими лесами, по которым, подобно белым шнуркам, прихотливо извиваясь, бежали горные тропинки.
С этого балкона открывался вид на всю юго-западную часть Самеба, вплоть до самого Летэти.
Местность эта особенно изобиловала зеленью. Глаз не оторвать было от изумрудных виноградников, пышных плодовых садов, волнующихся под легким ветерком тучных нив. Каких только тонов и оттенков зеленого здесь не было!
И сидел Малхаз часами, сидел неподвижно на парусиновом складном стульчике ,и точно завороженный неотрывно глядел на неповторимо прекрасный пейзаж, на все эти склоны, вершины, изломы гор...
Он постепенно убеждался, что лишь сейчас, когда через несколько лет ему исполнится уже сорок, он познал подлинную любовь к природе, и именно здесь, на балконе Сандры, впервые открылась ему красота и прелесть родного края.
Но и здесь не давали ему покоя! Время от времени, когда Сандра хватался зятя, он присылал за ним кого-нибудь из близких, а то и сам притопывал. Войдет, грохоча сапожищами, раскинет длиннющие свои руки и, дико выкатывая глаза, гаркнет:
— Эгей, зятюшка! Да что ты за нелюдим такой? Тебя, понимаешь, гости заждались, а ты сидишь здесь бирюк бирюком и в ус не дуешь! Какой такой ты философ или живописец выискался и что ты там углядел? Только зря глаза пялишь, будто отродясь не видал травы и деревьев! Коли так это мило твоей душе, запишу я тебя в бригаду полевых сторожей, и сиди себе на зеленой травке под зелеными деревцами! Хо-хо-хо,— гоготал он, довольный своим остроумием.— Вставай, брат, вставай, Никала наш пожаловал с семейством, с материнской стороны только они одни и остались у меня. Обидится ведь, ежели не почтим его как подобает, не упоим стервеца!
Как ни пытался зять отнекиваться, отговариваться, спасения не было — Сандра все одно уводил его с собой.
Никакого сладу не было с этим человеком.
Ступив на порог гостиной, он, словно через поле, орал ражим голосом:
— Радуйся, очаг, ослепни, враг, а вот и мой зятюшка-свет! Ну, каков молодец, а? На шею его поглядите, на шею да на плечи богатырские, ишь, ведь громила-парень, а? А то как же, черти полосатые, Сандра да не нашел бы доброго зятя? Эгей, сукины дети, пейте, пейте за здоровье моего зятя! — И — еще оглушительнее: — Свадьба у нас, братцы, свадьба! Гуляем!
От Сандровых воплей у Малхаза барабанные перепонки лопались, а что делать, когда тесть дохнуть не дает, от себя не отпускает. Сидеть с ним рядом было все равно что с палящей пушкой, так он орал, так грохотал, хоть уши затыкай.
Однако по всему было видно, что Сандра жил по пословице: делу —время, потехе — час. Руководитель он был разумный, хозяин рачительный. За короткое время Малхаз нагляделся, с каким почтением и доверием относились к его тестю самебцы.
Это при Сандре расцвел и разбогател самебский колхоз, до него отсталый и бедный. Это Сандра вывел колхоз в миллионеры, благодаря Сандре получил он несколько высоких наград.
В работе председатель был строг и требователен до крайности. Ни себе потачки не давал, ни другим. Ради общего дела не боялся и врагов нажить. Вместе с тем, несмотря на внешнюю грубость и неотесанность, на весь его упрямый и буйный нрав, сердце у него было, как говорили односельчане, доброе. К его достоинствам надо причислить и умение вовремя отступить, одуматься, осознать свою ошибку. Видно, за все это и любили его в Самеба. А то, что он о своем благе заботился, себя никогда не забывал,— вот тебе и на, да разве на его месте кто другой иначе бы поступил? Что же до анонимок, так они на кого хочешь могли писаться, и писались, верно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Только Сандра с расходами не считался. «Более великого дня у меня не будет, - постановил он,— я-то ведь так и не удостоился свадьбы, и сам нищий был, и времена тогда были — унеси мое горе, потому сейчас я все вместе праздную — и свою несыгранную свадьбу, и свадьбу дочери».
В «оперативный отряд» он включил двух своих братьев и двух жениных, ближайшего соседа и одного родственника, проживавшего в Тбилиси. Всем шестерым он задал такого жару, так их загонял, всю душу вытряс.
На самой свадьбе тяжелее всех пришлось дорогому зятюшке,— Сандра ни на шаг его от себя не отпускал.
Стоило Малхазу хоть на короткое время отлучиться, выйти из-за стола, он тотчас его спрашивал, тотчас за ним посылал, велел привести сию же минуту и снова усаживал рядом с собой.
Малхаз должен был пить то, что пьет Сандра, из такого же сосуда, что и Сандра. А ведь для того, чтобы пить, как Сандра, надо было такой же винной бочкой быть, как он, а ему в целой Картли не сыскать было равного.
Но самым неприятным в сидении рядом с Сандрой было то, что, войдя в азарт кутежа, он обычно лез целоваться. Захмелев, он начинал обнимать и лобызать в губы сидевших ошуюю и одесную от него и не давал несчастным покоя до самого конца застолья. В знак горячей любви и дружбы он то и дело прижимал их к своей могучей груди, едва не сворачивал им шеи, громко, со смаком, чмокал то одного, то другого. А в ручищах была у него такая сила, что он буйвола бы играючи задушил...
Из-за этого сидеть рядом с ним все старательно избегали. Обычно, узнав, что на кутеже будет присутствовать Сандра, каждый заблаговременно старался занять место подальше от тамады (если Сандра присутствовал за столом, разве уступил бы он кому-нибудь тамадовство!). И горе тому, кого он избирал своей жертвой— иначе говоря, хотел упоить!..
И вот в течение целых двух недель свадьбы мишенью Сандры оказался Малхаз, и он до того измотал, до того задергал зятя своей любовью и вниманием, требованиями пить с ним наравне, что бедный Малхаз стал все равно как тряпичная кукла,— Сандра, точно паук, высосал из него все силы.
Малхаз никогда не отличался шустростью. Медлительный и степенный, он не любил спешки и не умел торопиться, а уж затруднение какое-нибудь или волнение еще более замедляли его мысль и пульс.
За свадебным столом ему пришлось как никогда тяжко, и он покорился тестю, послушно следовал его воле.
Хотя он и знал про себя, что вся эта кутерьма — дело временное, настанет час, и он несомненно оборвет поводья Сандры, как ранее разорвал цепи Вахтанга Петровича. Но пока что далеко было до желанной свободы, и семейка Эдишерашвили, вернее, двое ее представителей доканывали его.
Днем папочка покоя не давал, ночью — дочка.
Единственной отрадой и отдохновением молодого зятя стало сидеть на своем балконе и глядеть на расстилающийся перед ним ландшафт.
До сих пор Малхаз и представить себе не мог, что Самеба так красиво и что есть в нем такой божественный уголок, как Кошкеби (Эдишерашвили жили в этом районе). Отсюда открывался совершенно неповторимый вид на северные склоны Триалетского хребта с рассыпанными в зелени селами и деревнями, с сизыми ущельями, с темно-синими лесами, по которым, подобно белым шнуркам, прихотливо извиваясь, бежали горные тропинки.
С этого балкона открывался вид на всю юго-западную часть Самеба, вплоть до самого Летэти.
Местность эта особенно изобиловала зеленью. Глаз не оторвать было от изумрудных виноградников, пышных плодовых садов, волнующихся под легким ветерком тучных нив. Каких только тонов и оттенков зеленого здесь не было!
И сидел Малхаз часами, сидел неподвижно на парусиновом складном стульчике ,и точно завороженный неотрывно глядел на неповторимо прекрасный пейзаж, на все эти склоны, вершины, изломы гор...
Он постепенно убеждался, что лишь сейчас, когда через несколько лет ему исполнится уже сорок, он познал подлинную любовь к природе, и именно здесь, на балконе Сандры, впервые открылась ему красота и прелесть родного края.
Но и здесь не давали ему покоя! Время от времени, когда Сандра хватался зятя, он присылал за ним кого-нибудь из близких, а то и сам притопывал. Войдет, грохоча сапожищами, раскинет длиннющие свои руки и, дико выкатывая глаза, гаркнет:
— Эгей, зятюшка! Да что ты за нелюдим такой? Тебя, понимаешь, гости заждались, а ты сидишь здесь бирюк бирюком и в ус не дуешь! Какой такой ты философ или живописец выискался и что ты там углядел? Только зря глаза пялишь, будто отродясь не видал травы и деревьев! Коли так это мило твоей душе, запишу я тебя в бригаду полевых сторожей, и сиди себе на зеленой травке под зелеными деревцами! Хо-хо-хо,— гоготал он, довольный своим остроумием.— Вставай, брат, вставай, Никала наш пожаловал с семейством, с материнской стороны только они одни и остались у меня. Обидится ведь, ежели не почтим его как подобает, не упоим стервеца!
Как ни пытался зять отнекиваться, отговариваться, спасения не было — Сандра все одно уводил его с собой.
Никакого сладу не было с этим человеком.
Ступив на порог гостиной, он, словно через поле, орал ражим голосом:
— Радуйся, очаг, ослепни, враг, а вот и мой зятюшка-свет! Ну, каков молодец, а? На шею его поглядите, на шею да на плечи богатырские, ишь, ведь громила-парень, а? А то как же, черти полосатые, Сандра да не нашел бы доброго зятя? Эгей, сукины дети, пейте, пейте за здоровье моего зятя! — И — еще оглушительнее: — Свадьба у нас, братцы, свадьба! Гуляем!
От Сандровых воплей у Малхаза барабанные перепонки лопались, а что делать, когда тесть дохнуть не дает, от себя не отпускает. Сидеть с ним рядом было все равно что с палящей пушкой, так он орал, так грохотал, хоть уши затыкай.
Однако по всему было видно, что Сандра жил по пословице: делу —время, потехе — час. Руководитель он был разумный, хозяин рачительный. За короткое время Малхаз нагляделся, с каким почтением и доверием относились к его тестю самебцы.
Это при Сандре расцвел и разбогател самебский колхоз, до него отсталый и бедный. Это Сандра вывел колхоз в миллионеры, благодаря Сандре получил он несколько высоких наград.
В работе председатель был строг и требователен до крайности. Ни себе потачки не давал, ни другим. Ради общего дела не боялся и врагов нажить. Вместе с тем, несмотря на внешнюю грубость и неотесанность, на весь его упрямый и буйный нрав, сердце у него было, как говорили односельчане, доброе. К его достоинствам надо причислить и умение вовремя отступить, одуматься, осознать свою ошибку. Видно, за все это и любили его в Самеба. А то, что он о своем благе заботился, себя никогда не забывал,— вот тебе и на, да разве на его месте кто другой иначе бы поступил? Что же до анонимок, так они на кого хочешь могли писаться, и писались, верно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127