«Молодо-зелено, что с него требовать,- не раз думал он о сыне.— Кроме стипендии, ничего не имел. Он деньгам и цены то не знает. Сырой еще, как недозрелый сыр, несмышленыш... Болтовня — одно, дело — другое... Вот женится, наденет ярмо, тогда и поглядим, на сколько его задора хватит».
Особенно было обидно Годердзи, что в последнее время секретарь райкома ни разу не заговаривал с ним о серьезных делах. Если они беседовали, так лишь о приобретении и сбыте леса, либо о выделывании вина, или же о каких-то там блюдах.
А с Малхазом, все еще пребывающем на отцовском содержании и пока ни в чем себя не проявившем, он вел куда какие серьезные разговоры, да так неторопливо, степенно, можно было подумать, что он только с помощью Малхаза и вершит государственные дела. О чем он с тобой говорит, этот наш вертихвост? - с насмешливой улыбкой спросил однажды Годердзи сына, уже не скрывая своего нового отношения к секретарю райкома.
От восхищения и почтения, которые столь недавно питал Годердзи к Вахтангу Петровичу, мало что сохранилось, хотя былое уважение и затаенный страх пока все еще были сильны.
Какой вертихвост? - приподнял густые брови Малхаз. А твой Вахтанг Петрович. Кто тут у нас другой вертихвост? - разозлился почему-то Годердзи.
- Он больше твой, чем мой, не ты ли меня с ним познакомил?
- Выходит, ты и не догадался, о ком я спрашиваю, когда я его вертихвостом обозвал?
Нет, конечно, я подумал, ты о Бежико говоришь, с деланной наивностью сказал Малхаз, еще раз поддев отца.
Бежико, милый мой, не вертихвост, а просто тля... только не простая тля, а говорящая, понял?.. А все же что вертихвост-то наш, чего, говорит, хочу?
— Мы говорили о Французской революции.
— Чего, чего-о?..
— О Франции говорили, о французской культуре, о Французской революции. Оказывается, Вахтанг Петрович историк и очень любит Францию.
— Ишь, какие вы образованные оба, в Грузии уж и не найдется подходящей темы для ваших разговоров, так вы теперь до Франции добрались...
— Эх, папа, папа, какой ты прекрасный человек и как узко мыслишь! Ты думаешь, Грузия — пуп вселенной.
— Ты, братец, немного полегче о Грузии, ты же знаешь, что для меня большей святыни не существует!
— А что дурного я говорю? Сказал, что ты все измеряешь Грузией.
— Я хорошо знаю, что ты говоришь. А вот ты знай, что если б я только Грузией все и мерил, как ты изволил сказать, то и это не значит узко мыслить. Грузия, милый мой, слишком многое и многих выдержала, многих накормила, многих похоронила, многих возвысила и еще увидит падение многих!.. Грузия?! Э-эх ты, знаешь ли ты, что такое Грузия? Вот когда ты, сын мой и кровь моя, доживешь до моих лет, тогда-то по-настоящему это поймешь!.. А эти — эти ничтожества!..
— Если они ничтожества, зачем ты приглашаешь их, кормишь-поишь да в ножки кланяешься, разве это достойно мужчины, разве это тебе к лицу? - переменил вдруг тон Малхаз.
— Ну-ка, ну-ка, катись отсюда, катись, пока я не врезал тебе по скулам! Смотри на него, ишь, осмелел! Почему ты их не спрашиваешь, чего они каждую субботу-воскресенье являются к твоему отцу? Это дело, дневать и ночевать у человека, не давая ему дух перевести?
— А что, разве за это тебе ничего не дается?
— Дается, дается, чтоб им... из своего кармана, что ли, дают...
— А ты-то из своего кармана даешь?
— Ух ты! Да чего ты ко мне пристал, негодник этакий, ведь если у меня от таких разговоров сердце лопнет, то и ты, как вырванный с корнем цветок, завянешь!
— Не бойся, отец, не такие уж у меня короткие корни, чтобы их было легко вырвать... Ты будь здоров и долговечен, а я, если хочешь, сегодня же от тебя отделюсь.
Годердзи поднимался по лестнице.
Услышав последние слова, он остановился, как ужаленный, обернулся к сыну, с минуту смотрел на него молча, потом вдруг хватил об пол оба по горло полных кувшина — только черепки полетели в стороны, и красные брызги одновременно залили лица и отцу, и сыну.
— Ты что сказал, Малхаз? — чуть слышно, упавшим голосом проговорил Годррдзи.— Как это ОТДЕЛИШЬСЯ? Тобой я живу, для тебя живу, кроме ТЕБЯ и твоего благополучия, ни о ЧЕМ НЕ думаю, НЕ забочусь, НИЧЕГО другого в ЦЕЛОМ СВЕТЕ МНЕ НЕ нужно, а ты о разделе говоришь? И как такие слова у ТРОЯ С языка сорвались, сын?!
Малхаз стоял, потупив голову, и глядел на осколки.
Годердзи медленно подошел к нему, протянул свои длинные ручищи, одной взял его за кисть правой руки, другой за плечо и стремительно привлек к себе упершегося было сына, точно так, как делал он это во время борьбы, когда хватал противника за руки, чтобы уложить его своим знаменитым бедренным приемом.
Он прижал сына к груди, обхватив своими могучими руками его плечи, и замер так, держа его в объятиях.
Малхаз отчетливо слышал, как гулко стучит отцовское сердце, и чувствовал на лице слезы отца.
Так они стояли некоторое время.
Потом Годердзи отпустил сына, подошел к полке, снял оттуда пару новых кувшинов, наполнил их и молча вышел из марани.
Ни отец, ни сын не заметили, что, когда они стояли обнявшись, на пороге появилась Малало. Она не первый день опасалась, как бы Годердзи с Малхазом не оказались лицом к лицу друг с другом. В том, что столкновение их неизбежно, она была уверена. И потому все время была настороже, зорко наблюдала за обоими и при малейшем подозрении, что в каком-то уголке их огромного дома они могут оказаться наедине, спешила по их следам. Так и ходила она тенью то за мужем, то за сыном.
Сейчас, догадавшись, что оба они в марани, она стремглав побежала туда.
Но когда мать увидела сына в объятиях отца, плечи ее дрогнули, одним духом взбежала она по кирпичным ступеням и во дворе, остановившись, подняв голову, посмотрела на небо, перекрестилась медленно, широко, истово, по давнишней, еще с детства, привычке и заплакала навзрыд.
Отец и сын вернулись к столу раскрасневшиеся, сияющие.
Всегда строгие, холодные глаза Малхаза СВЕТИЛИСЬ теплом.
Годердзи с громким возгласом вручил тамаде влажные кувшины.
Подносить так вино к столу умел один только Годердзи: поддев кувшины большими пальцами за ручки, он нес их на вытянутых кверху руках, высоко наД ГОЛОВОЙ, И с ухарским возгласом подавал тамаде.
И на этот раз так же вошел он и, перекрывая шум застолья, воскликнул своим густым сильным голосом: «Да здравствует тамада!» — только сейчас он этим не ограничился и пустился в пляс.
Годердзи, широко раскинув руки, медленно поводя исполинскими плечами, с пылающим лицом и искрящимися радостью глазами плясал свой знаменитый «багдадури».
А это говорило о том, что бывший плотогон вскоре грянет «Метивури». Такое случалось НЕ часто и было знаком либо особой ЧЕСТИ, оказываемой кому-то, либо особого ВЕСЕЛЬЯ.
Но в это самое время массивные ореховые двери столовой со стуком распахнулись, и на пороге бог ВЕСТЬ откуда появился невысокого роста щуплый ЧЕЛОВЕЧЕК с поредевшими СЕДЫМИ волосами и седыми же, браво закрученными кверху усами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127