Женщина силу любит. У меня есть именно та сила, которой не хватает тебе, потому что ты пока — малосольный огурчик и ничего больше. Птенец, знаешь ли ты, с кем тягаешься?..»
С крамольной пары не сводил глаз и Годердзи.
У него сердце лопалось от злости, и единственное, чего он жаждал, это вскочить, схватить своего оболтуса сына за шиворот, встряхнуть его, как мешок, и швырнуть куда-нибудь в угол, а эту Марику, учителку, сперва оттаскать за патлы, потом спустить кувырком с лестницы и вслед обложить ее своим знаменитым, на изумление крепким шестиэтажным матом.
«Неужто на свете женщины перевелись, что этот паскудник за чужой шлюхой увивается? — в бешенстве думал Годердзи.— Ишь, обнаглел-то как, на избранницу первого секретаря полез! Или он думает, что это ему простится? Ты, братец, укатишь в Тбилиси, а все шишки на меня посыплются!»
Но неожиданно начавшийся «роман» оборвался так же неожиданно.
Посреди всеобщего веселья Малхаз куда-то испарился, бросив разгоряченную вином Марику на попечение подвыпивших сотрапезников.
Марика сперва загрустила и потухла, но потом, слегка поколебавшись, встала и без лишних церемоний подсела обратно к тамаде.
Все воочию увидели, что Вахтангу Петровичу это доставило явное удовольствие.
Непонятное исчезновение сына окончательно разъярило Годердзи. Он и сам не ожидал, что бесславное бегство Малхаза с «поля битвы» так заденет его за живое. Честно говоря, этому бесславному бегству сына он предпочел бы обрести в лице секретаря ярого врага. Оказывается, иной раз гордыня превыше всякой выгоды!..
«Сукин ты сын,— думал Годердзи,— куда же ты лез, ежели сил не имел? Куда тыркался, как слепой щенок? А теперь получи лось, что и этот человек зло затаил, и ты сам ничего не добился, с полдороги сбежал!.. Ну и счастье же у меня! Ежели ты во всем такой размазня, одна ученость тебе не поможет, дурень несчастный!..»
Ко второй встрече сына с Вахтангом Петровичем Годердзи готовился с волнением и беспокойством, опасался, как бы секретарь не попомнил былой обиды. Новая стычка, возможно, окончательно бы развела их в стороны и сделала бы непримиримыми врагами.
Но первое же слово тамады сразу его успокоило. Не зря, видно, считался Вахтанг Петрович многоопытным прозорливым человеком. Он так расхвалил подоспевшего к застолью Малхаза, что стоявшая под дверью Малало то и дело утирала слезы концом своей новой, модной шали.
В тот вечер Малхаз вел себя совершенно по-другому: засматривал секретарю в глаза, не упускал возможности с ним заговорить. Когда Петрович провозгласил тост за него, Малхаз в подобающий момент встал, подошел к нему с полным бокалом в руках и с превеликой почтительностью возблагодарил за честь.
Бежико Цквитинидзе, сидевший близ секретаря, потеснил гостей, освободил место и усадил Малхаза рядом с Вахтангом Петровичем.
Секретарь и Малхаз тотчас завязали оживленную беседу. К радости Годердзи, они так расщебетались, казалось, закадычные друзья встретились после долгой разлуки.
Вот тогда Малхаз и показал себя, развернулся вовсю: потребовал соседскую гитару, ударил по струнам и пошел их перебирать, да запел-зажурчал и до того очаровал Вахтанга Петровича, что тот обнял его, привлек к себе, облобызал и уже весь вечер от себя не отпускал.
Третья встреча Малхаза с Вахтангом Петровичем оказалась для Годердзи особо памятной. Тогда Малхаз уже преподавал в самебской школе.
...За столом сидело всего несколько человек.
Огромная столовая была празднично освещена.
Петрович тамадовствовал с жаром, с пылом, провозглашал тост за тостом и каждый бокал осушал конечно же до дна.
Малхаз и на этот раз сидел с ним рядом и так блистательно развивал каждый его тост, так согласно ему подпевал, можно было подумать, что этот обильный стол накрыт лишь для того, чтобы оба они изощрялись в краснобайстве.
Малало в кухне пекла картлийскую каду - со сладкой сердцевиной. Как-то однажды, на свою беду, она поднесла секретарю эту каду. Вахтангу Петровичу до того понравилось яство, что после того всякий раз, бывая у них, он только каду и требовал. Бедная Малало вынуждена была часами простаивать над раскаленной плитой, чтобы побаловать дорогого гостя.
Годердзи, конечно, сидел с гостями, но как заботливый хозяин время от времени выходил из-за стола, чтобы велеть подать какое-либо блюдо и наполнить высокогорлые кувшины собственноручно выделанным тавквери.
Он неоднократно бросал строгие взгляды на сына, который настолько обнаглел, что сидел, точно заморский гость, развалившись, не обращая никакого внимания на отца, беспрестанно сновавшего вниз по лестнице в марани и обратно.
Малхаз вел себя так не впервые. Отец и раньше обращал внимание на его возмутительное для человека, воспитанного в древних грузинских традициях, поведение.
Наконец, в очередной раз поднявшись из марани, Годердзи вышел из терпения и вознамерился образумить сына, научить уму-разуму, коли сам не понимает:
-Эй ты, парень, - нарочно по-крестьянски грубо окликнул он разливавшегося соловьем сына.— Развалился, что твои Мухран-батони и не видишь, что на столе вина недохват! Я, братец мой, в твои годы волчком вертелся. А ну, живо, принеси вина! Он всучил ему порожние кувшины.
Малхаз не оскорбился, не обиделся (а может, сделал вид, что не обиделся), проворно вскочил, подхватил два кувшина и стремглав выбежал из столовой. Через короткое время он запыхавшись вбежал обратно, держа кувшины высоко на вытянутых кверху руках, как делал обычно отец, и зычно гаркнул на манер тифлисских карачохели:
- Привет честной компании! и сам же первый захохотал.
Все это он проделал с таким шиком, что даже Годердзи сменил гнев на милость и удовлетворенно улыбнулся в густые усы.
На возглас Малхаза тотчас откликнулся Вахтанг Петрович. С завидным проворством вскочил он на ноги, залихватски выхватил у Малхаза оба кувшина и еще громче вскричал: Да здравствует компания!
- Да здравствует, ваша, ваша, ваша! — таким хриплым голосом возопил Бежико Цквитинидзе, точно ему нож в глотку всадили.
Тамада и Малхаз долго смеялись, похохатывали, потом снова уселись рядком и возобновили прерванную беседу.
Но теперь Малхаз вел себя иначе: следил, чтоб кувшины и графины не пустели, и как только вино подходило к концу, тотчас бежал в марани. Отцовское назидание явно возымело действие.
Пиршество приближалось к концу, когда отец и сын столкнулись друг с другом в марани.
Годердзи не был завистливым человеком.
Тем более не мог бы он завидовать собственному сыну, но в последнее время, наблюдая происходящее, он с неудовольствием замечал подчеркнутое внимание секретаря райкома к Малхазу.
Видно, деньги порядком испортили Годердзи - управляющий базой ни во что не ставил того, кто не умел их «добывать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
С крамольной пары не сводил глаз и Годердзи.
У него сердце лопалось от злости, и единственное, чего он жаждал, это вскочить, схватить своего оболтуса сына за шиворот, встряхнуть его, как мешок, и швырнуть куда-нибудь в угол, а эту Марику, учителку, сперва оттаскать за патлы, потом спустить кувырком с лестницы и вслед обложить ее своим знаменитым, на изумление крепким шестиэтажным матом.
«Неужто на свете женщины перевелись, что этот паскудник за чужой шлюхой увивается? — в бешенстве думал Годердзи.— Ишь, обнаглел-то как, на избранницу первого секретаря полез! Или он думает, что это ему простится? Ты, братец, укатишь в Тбилиси, а все шишки на меня посыплются!»
Но неожиданно начавшийся «роман» оборвался так же неожиданно.
Посреди всеобщего веселья Малхаз куда-то испарился, бросив разгоряченную вином Марику на попечение подвыпивших сотрапезников.
Марика сперва загрустила и потухла, но потом, слегка поколебавшись, встала и без лишних церемоний подсела обратно к тамаде.
Все воочию увидели, что Вахтангу Петровичу это доставило явное удовольствие.
Непонятное исчезновение сына окончательно разъярило Годердзи. Он и сам не ожидал, что бесславное бегство Малхаза с «поля битвы» так заденет его за живое. Честно говоря, этому бесславному бегству сына он предпочел бы обрести в лице секретаря ярого врага. Оказывается, иной раз гордыня превыше всякой выгоды!..
«Сукин ты сын,— думал Годердзи,— куда же ты лез, ежели сил не имел? Куда тыркался, как слепой щенок? А теперь получи лось, что и этот человек зло затаил, и ты сам ничего не добился, с полдороги сбежал!.. Ну и счастье же у меня! Ежели ты во всем такой размазня, одна ученость тебе не поможет, дурень несчастный!..»
Ко второй встрече сына с Вахтангом Петровичем Годердзи готовился с волнением и беспокойством, опасался, как бы секретарь не попомнил былой обиды. Новая стычка, возможно, окончательно бы развела их в стороны и сделала бы непримиримыми врагами.
Но первое же слово тамады сразу его успокоило. Не зря, видно, считался Вахтанг Петрович многоопытным прозорливым человеком. Он так расхвалил подоспевшего к застолью Малхаза, что стоявшая под дверью Малало то и дело утирала слезы концом своей новой, модной шали.
В тот вечер Малхаз вел себя совершенно по-другому: засматривал секретарю в глаза, не упускал возможности с ним заговорить. Когда Петрович провозгласил тост за него, Малхаз в подобающий момент встал, подошел к нему с полным бокалом в руках и с превеликой почтительностью возблагодарил за честь.
Бежико Цквитинидзе, сидевший близ секретаря, потеснил гостей, освободил место и усадил Малхаза рядом с Вахтангом Петровичем.
Секретарь и Малхаз тотчас завязали оживленную беседу. К радости Годердзи, они так расщебетались, казалось, закадычные друзья встретились после долгой разлуки.
Вот тогда Малхаз и показал себя, развернулся вовсю: потребовал соседскую гитару, ударил по струнам и пошел их перебирать, да запел-зажурчал и до того очаровал Вахтанга Петровича, что тот обнял его, привлек к себе, облобызал и уже весь вечер от себя не отпускал.
Третья встреча Малхаза с Вахтангом Петровичем оказалась для Годердзи особо памятной. Тогда Малхаз уже преподавал в самебской школе.
...За столом сидело всего несколько человек.
Огромная столовая была празднично освещена.
Петрович тамадовствовал с жаром, с пылом, провозглашал тост за тостом и каждый бокал осушал конечно же до дна.
Малхаз и на этот раз сидел с ним рядом и так блистательно развивал каждый его тост, так согласно ему подпевал, можно было подумать, что этот обильный стол накрыт лишь для того, чтобы оба они изощрялись в краснобайстве.
Малало в кухне пекла картлийскую каду - со сладкой сердцевиной. Как-то однажды, на свою беду, она поднесла секретарю эту каду. Вахтангу Петровичу до того понравилось яство, что после того всякий раз, бывая у них, он только каду и требовал. Бедная Малало вынуждена была часами простаивать над раскаленной плитой, чтобы побаловать дорогого гостя.
Годердзи, конечно, сидел с гостями, но как заботливый хозяин время от времени выходил из-за стола, чтобы велеть подать какое-либо блюдо и наполнить высокогорлые кувшины собственноручно выделанным тавквери.
Он неоднократно бросал строгие взгляды на сына, который настолько обнаглел, что сидел, точно заморский гость, развалившись, не обращая никакого внимания на отца, беспрестанно сновавшего вниз по лестнице в марани и обратно.
Малхаз вел себя так не впервые. Отец и раньше обращал внимание на его возмутительное для человека, воспитанного в древних грузинских традициях, поведение.
Наконец, в очередной раз поднявшись из марани, Годердзи вышел из терпения и вознамерился образумить сына, научить уму-разуму, коли сам не понимает:
-Эй ты, парень, - нарочно по-крестьянски грубо окликнул он разливавшегося соловьем сына.— Развалился, что твои Мухран-батони и не видишь, что на столе вина недохват! Я, братец мой, в твои годы волчком вертелся. А ну, живо, принеси вина! Он всучил ему порожние кувшины.
Малхаз не оскорбился, не обиделся (а может, сделал вид, что не обиделся), проворно вскочил, подхватил два кувшина и стремглав выбежал из столовой. Через короткое время он запыхавшись вбежал обратно, держа кувшины высоко на вытянутых кверху руках, как делал обычно отец, и зычно гаркнул на манер тифлисских карачохели:
- Привет честной компании! и сам же первый захохотал.
Все это он проделал с таким шиком, что даже Годердзи сменил гнев на милость и удовлетворенно улыбнулся в густые усы.
На возглас Малхаза тотчас откликнулся Вахтанг Петрович. С завидным проворством вскочил он на ноги, залихватски выхватил у Малхаза оба кувшина и еще громче вскричал: Да здравствует компания!
- Да здравствует, ваша, ваша, ваша! — таким хриплым голосом возопил Бежико Цквитинидзе, точно ему нож в глотку всадили.
Тамада и Малхаз долго смеялись, похохатывали, потом снова уселись рядком и возобновили прерванную беседу.
Но теперь Малхаз вел себя иначе: следил, чтоб кувшины и графины не пустели, и как только вино подходило к концу, тотчас бежал в марани. Отцовское назидание явно возымело действие.
Пиршество приближалось к концу, когда отец и сын столкнулись друг с другом в марани.
Годердзи не был завистливым человеком.
Тем более не мог бы он завидовать собственному сыну, но в последнее время, наблюдая происходящее, он с неудовольствием замечал подчеркнутое внимание секретаря райкома к Малхазу.
Видно, деньги порядком испортили Годердзи - управляющий базой ни во что не ставил того, кто не умел их «добывать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127