Однажды вечером Годердзи, вернувшись с работы, обнаружил у себя гостей — Исака Дандлишвили и Серго Мамаджанова.
Исак, после того как Вахтанга Петровича убрали из Самеба, переметнулся в Джавахети и устроился снабженцем в Богдановском райпотребсоюзе. Серго тоже недолго оставался в осиротевшем Самеба, переехал в Сурами и работал завхозом в каком-то медицинском учреждении.
Друзья повспоминали прежние времена, с сожалением качали головами, приговаривая: «Эхе-хе, были дни...»
...Прежде чем усесться за стол, Исак вывел Годердзи и Малало в соседнюю комнату, с какой-то несвойственной ему важностью и торжественностью вынул из кармана тщательно запакованный сверточек и, развернув его, вручил супругам подаренные Малхазом Лике обручальное кольцо, брелок и браслет,— Вахтанг Петрович, мол, прислал.
Однако не просто прислал — расписку потребовал!
Годердзи сперва заупрямился и ни в какую — не дам, говорит, никакой расписки, но находчивый Исак и тут не подкачал: так составил расписку, что, с одной стороны, Петрович никоим образом не смог бы ее использовать, а с другой — и Годердзи согласился подписать.
Успешно выполнив деликатное поручение, Исак заговорил вкрадчиво, будто между прочим:
— Вахтанг Петрович просил еще передать: теперь-де, может статься, мои враги, видя всю эту ситуацию, попытаются выведать что-то у тебя как у моего друга. Ты смотри, не дай боже, не брякни где-нибудь чего-нибудь, потому что самого себя погубишь раньше, чем меня. О наших делах никнуть не моги и про Малхаза и Лику тоже никому ничего не болтай. Теперь пуще прежнего нам надо друг за дружку стоять...
Несмотря на деловые переговоры, они славно покутили. Вспомнили знакомых, приятелей, выпили за упокой ушедших, побалагурили, от души повеселились. Правда, всеведущий Исак подлил-таки яду хозяину:
— А сынок-то твой, сказывают, на дочери председателя колхоза, Сандры Эдишерашвили, женится,— пропел он елейно и словно кинжал вонзил в сердце Годердзи.— Видно, понадежней опору ищет: ежели припечет, так Сандра поможет, знаешь ведь, он человек знаменитый, секретарю райкома не уступает. И богат, да ни так ни этак под него не подкопаешься: и он, и его жена — Герои Соцтруда. К тому же Сандра и депутат, кто против него посмеет слово сказать! Больше того, Сандра, ежели ему вздумается, любому секретарю райкома ножку подставит. Да, брат, с таким тружеником ничего не сделаешь,— тут Исак хитро ухмыльнулся.— Сандра у нас — один из главных людей на селе, маяк нового образца, и все, что у него есть, честным трудом приобрел, хе-хе, чтоб я так жил!.. Но сын у тебя очень умный, дорогой начальник. Прежде чем десять раз не отмерит, не отрежет. Заметь, не семь, а десять раз! Сплошной расчет! Ведь вот каков парень, а? Интересный парень, ей-ей! Увидишь, далеко он пойдет, очень далеко!
Годердзи сидел, нахмурив брови, и шмурыгал носом — это обычно означало глубокое неудовольствие.
Похвалы, расточаемые Исаком в адрес его сына, звучали для него хуже ругательств. Дандлишвили, вольно или невольно, наступил на самое больное место.
Но то, что говорил Исак, не было неожиданностью. Ведь и давешняя беседа с Малхазом убедила Годердзи в том, что основной заботой и целью его сына было личное благополучие и все, что имело к тому отношение. Если сказать правду, мысль о родителях, об их судьбе вообще никогда его не тревожила.
«И в кого это он пошел, такой собственник и эгоист?» — с горечью спрашивал себя Годердзи после ухода гостей и не мог ответить на свой вопрос, не мог найти причину, истоки. Ни со своей стороны, ни со стороны Малало он не знал и не мог назвать второго такого бездушного, честолюбивого и расчетливого человека, как Малхаз. И под конец заключил: «Ухудшенный, испорченный временем Какола, куда более черствый, жадный и алчный».
Если прежде сон у Годердзи был великолепный, если всю жизнь ему стоило лишь положить голову на подушку, и он без просыпу спал до утра, то теперь его одолевала бессонница. Ночи напролет он ворочался с боку на бок, и не раз случалось, что вставал утром, так и не сомкнув глаз.
И страх привязался к Зенклишвили, ночной страх бессонницы и темноты.
Стоило ему лечь, укрыться одеялом, его начинали терзать навязчивые и тягостные мысли. Мысли эти демонами накидывались на него и так изнуряли, так измочаливали, что на следующий день он поднимался разбитый, усталый, словно его били, колотили всю ночь, перебили кости.
На заводе он оборудовал себе кабинет такой же, какой был там, на базе. И стол такой же большой велел купить. «Может, и здесь я смогу соснуть часок-другой, как раньше, и хоть отчасти пополню нехватку сна»,— надеялся он. Только куда там! Дремота и та его бежала.
— Что ж поделаешь,— разводила руками Малало.— Видно, у нас это уже от возраста. Я вот тоже так — не сплю, точно сторожевая собака.
Старость и другие когти выпустила: Годердзи уже не чувствовал прежней силы в ногах, и руки у него ослабли, иногда даже мурашки бегали, и поясницу часто ломило.
По утрам подниматься было тяжело, не то что прежде, когда он вскакивал, как птичка. Встав с постели, он чувствовал такую слабость, такое утомление, будто накануне таскал тяжеленные мешки.
Эти несомненные признаки старости ужасно мучили Годердзи, когда-то славившегося своей силой и удалью. Человек могучего здоровья, не привыкший болеть, он очень тяжело переносил малейшее недомогание, оно нервировало и раздражало его крайне.
Но все это так или иначе можно было выдержать, если бы не добавлялось совершенно удручающее обстоятельство: сердце стало изрядно пошаливать! Его мощное, неугомонное сердце, о существовании которого он прежде и не вспоминал... Когда кто-нибудь в его присутствии жаловался на сердце, Годердзи прикладывал ладонь к груди, туда, где оно должно было находиться, и говорил с усмешкой:
— Пока что я не знаю, есть ли у меня сердце. Жизнь прожил, а до сих пор не знаю, где оно, слева или справа!..
И вот незаметное, неощутимое сердце, всю жизнь безропотно и неустанно выполнявшее свою работу, сейчас почти каждый день давало о себе знать: то он чувствовал странную слабость, то оно начинало часто-часто биться и трепетать в груди, и Годердзи задыхался, точно рыба без воды, дышал, приоткрывая рот, и, с трудом делая вдох, бледнел, как полотно,— не хватало ему воздуха!
А особенно трепетало или слабело сердце, когда он думал о Малхазе. Ускорение или замедление сердцебиения были связаны с мыслями о сыне!
Была еще одна причина: когда на него наседали следователь либо ревизор, с сердцем происходило то же самое.
Неопределенность последних месяцев совершенно извела Годердзи.
Он не знал, что делать, как поступать, что говорить.
Наконец, устав от бесконечных сомнений и колебаний, он предпринял попытку разрешить их с помощью Малало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127