— Что он за человек? — с улыбкой спросил секретарь и, когда Малхаз приподнял плечи,— мол, что я могу сказать,— шутливо добавил: — Отцы всегда кажутся нам хорошими, а тем более такой отец, как ваш,— деятельный, энергичный.
Малхаза резануло это «кажутся». Весь день, что бы он ни делал, куда бы ни шел, о чем бы ни говорил, это проклятое слово вертелось у него в голове.
Короткий и, казалось бы, совершенно незначительный разговор здорово озадачил молодого Зенклишвили.
Два невинных вопроса первого секретаря Малхаз счел за недоброе предзнаменование и углядел в них грядущую опасность для своей персоны. Он решил, что рано или поздно ждут его неприятности.
Такие мысли возникли у него еще и потому, что Важа Кавтарадзе повел непримиримую борьбу с негативными явлениями. Районная газета полна была обличительных статей и перепечатанных из центральной грузинской прессы материалов о различных нарушениях законности. Тележурнал «Окропири» почти ежедневно вещал по телевидению, кто, где и в чем проштрафился и что нарушил.
Участились собрания актива, пленумы, совещания, заседания, конференции. Бюро райкома созывали едва ли не каждый день. Все эти мероприятия начинались в полдень и затягивались до полуночи.
На каждом бюро кого-то снимали, освобождали, привлекали к ответу, отдавали под суд, исключали из партии. И на их места назначали новых людей, преимущественно молодых.
В районе царило необыкновенное напряжение и беспокойство. В глазах ответственных работников засел страх, такой страх порождает обычно неопределенность и неизвестность. Совсем немного надо и для его возникновения и для исчезновения. Простая улыбка и доброе слово первого секретаря действовали на ошалевших руководителей района подобно эликсиру бессмертия.
Все чаще приезжали в Самеба люди никому не знакомые и занимали кресла, принадлежавшие до этого знакомым.
Районный центр и весь район уподобилися растревоженному пчелиному улью.
Заглушаемый до сих пор глас критики вдруг зазвучал в полную силу, столкновения превратились в повседневность.
Важа Кавтарадзе и сам не знал отдыха, и другим покоя не давал. Каждое его рабочее утро было ранним и кипучим — он вызывал к себе людей, сам являлся к ним на рабочее место, говорил с ними по телефону, направлял к ним комиссии — и все это тянулось до полуночи.
Сотрудники райкома, райисполкома и основных учреждений района работали и в будни, и в праздники, а их руководители с покрасневшими от бессонницы и недосыпания глазами совершенно извелись и измаялись.
Тяжелые дни настали и для Малхаза.
Он знал, что именно сейчас решается для него вопрос — быть или не быть...
Если он умудрится удержаться на своем месте, если все эти встряски не выбьют его из седла, значит, путь открыт и есть надежда, что тропинка его судьбы выведет на большак.
О роковом повороте он и подумать не мог...
Как хорошо, как гладко шло все до сих пор, неужели вот так, одним разом можно потерять завоеванное столькими трудами?..
И из-за чего?! Из-за того лишь, что новому первому секретарю его отец пришелся не по нраву.
То, что Кавтарадзе отнюдь не расположен к Годердзи, было очевидно, но его отношение к себе Малхаз никак не мог уяснить. Если сегодня он думал: «Эта гиена обязательно меня доконает» — то завтра по каким-то едва заметным признакам он заключал: «Пожалуй, он пока что не собирается от меня избавиться».
Страх и желание удержаться на месте удваивали его силы, энергию, и он без труда справлялся с возросшей нагрузкой.
Обладая от природы трезвым умом и смекалкой, он легко увлекался новым, подхватывал это новое и всячески поддерживал.
Уразумев, что новое руководство республики и новый секретарь района основное внимание уделяют искоренению недостатков, он незамедлительно вступил на этот путь и заделался самым непримиримым в районе борцом с негативными явлениями.
На каждом собрании он выступал с резкой и беспощадной критикой, говорил о новой обстановке, призывал к порядку, к непримиримости, к восстановлению партийных норм.
И следует заметить, что сам он твердо верил в то, что говорил, верил, потому что был глубоко убежден в собственной непричастности к тому, против чего выступал. И то сказать, ведь он в жизни не брал взятки, не расхищал государственную собственность, не воровал и не занимался никакими махинациями. А что еще было нужно, чтобы уверовать в свою безгрешность и, как охранную грамоту выставляя свою честность и порядочность, энергично поддерживать новый курс?
Однако эта его вера в один прекрасный день оказалась подорвана, да так, что у него вообще чуть не пропала охота говорить о чужих прегрешениях.
Произошло это в Урбниси...
На общем собрании сельсовета Малхаз произнес энергичную речь и пропесочил нескольких местных работников за рвачество, спекуляцию и тунеядство.
Там, в зале, никто не выступил против секретаря. Отмолчались. Но когда Малхаз уезжал, несколько человек окружили его машину.
Малхаз сделал вид, что ничего не заметил, поспешно уселся и поторопил шофера: давай-ка побыстрее, опаздываем.
В этот момент один из урбнисцев, Митра Мамацашвили, просунул руку в окно, ухватился за руль и негромко, но внушительно проговорил:
— У нас к тебе слово есть, Годердзиев сын, выйди-ка к нам!
Шофер обменялся с Малхазом взглядом,— не рвануть ли прямо с места, однако уже было поздно: четверо мужчин преградили путь машине. А всего было их человек десять.
Не понравилось Малхазу это дело, и обращение их не понравилось, ну что это — «Годердзиев сын», разве к секретарю райкома так обращаются!.. Только делать было нечего, пришлось выйти из машины и стать лицом к лицу с урбнисцами.
Митру Малхаз знал с детства. И в отцовском доме его встречал, когда Митра работал председателем урбнисского сельсовета и строил сельский клуб. Здоровый детина саженного роста, он умел на редкость складно говорить. Руисец Митра — звали его на селе, потому что действительно был он родом из Руиси и поселился в Урбниси, женившись на здешней девушке.
В потемках Малхаз плохо различал лица окруживших его крестьян, зато сразу же уловил их настрой. Настроены они были явно враждебно и воинственно.
— Годердзиев сын,— поигрывая внушительным багром, тихо и проникновенно обратился к нему Руисец Митра.— А ежели мы тебя сейчас отдубасим как следует и упакуем в эту самую машину, что ты на такое скажешь?
— Что я скажу? Дорого вам это дело обойдется, вот что скажу. Кто-то захихикал, кто-то протяжно присвистнул, кто-то расхохотался.
— Значит, дорого, говоришь, обойдется? — насмешливо переспросил Митра.
— Да, очень дорого.
— А от нас ты дешево отделаешься? Если и уйдешь живым, кто с тобой, избитым секретарем, считаться станет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127