На этот раз он имел в виду Малхаза.
— Хорошо будэт! Оч-чен хорошо будэт! — блеснул своим знанием русского языка и Сандра, захлопал в ладоши и потянулся целоваться с членом бюро. Потом сам же посмеялся над своим корявым русским, поддел в бок Малхаза и всучил ему гитару,— играй, мол.
Владимир Абибоевич был, так сказать, наследием старого состава бюро ЦК. Неоднократно проносился слух, что Абибоевича переводят на пенсию, но, очевидно, это было не таким-то легким делом. Далеко и глубоко пустил корни Абибоевич, крепко сидел...
И несмотря на то что прошло уже довольно много времени с тех пор, как состав бюро ЦК обновился, Владимир Абибоевич продолжал все так же неколебимо восседать в том же своем кресле, вершить судьбы людские и неустанно помогать «своим».
В Самебском районе таким «своим» у него был Сандра.
И не без оснований. В 30-е годы двое молодых парней-выдвиженцев, Абибоевич и Сандра, оказались вместе на каких-то двухгодичных курсах. Бедняка Абибоевича, можно сказать, кормил и поил Сандра, которому присылали недурное пропитание из деревни, во всяком случае, друзья никогда не знали недостатка в пшеничной муке и картошке, лобио и луке, сыре и меде.
После окончания этих курсов некоторое время они работали вместе в Хашурском районе землеустроителями и там продолжали
Оставаться друзьями. Теперь Абибоевич был силен, знатен, влиятелен, но Сандру не забывал и старой дружбы не порывал.
Со своей стороны и Сандра всячески старался ублажить Абибоевича и, надо признать, весьма преуспевал в этом. То и дело посылал он ему подношения и подарки.
Абибоевич любил кутежи и знал в них толк. «Что может быть лучше хорошего застолья!» — восклицал он обычно в порыве откровенности в узком дружеском кругу.
Потому в его доме то и дело накрывался стол. В каждый Новы и год, на Майские и Ноябрьские праздники, в дни именин самого Абибоевича и его супруги, в дни рождений детей и внуков, как правило, давались грандиозные званые обеды либо ужины, и если бы не щедрая рука Сандры, Абибоевичу трудно пришлось бы устраивать знаменитый «кутеж Ладо».
Поставку молочных поросят и филе молодой свиньи, выкормленных кукурузой черных кур-молодок, мяса лани и рыбы цоцхали из вод Куры Эдишерашвили по собственной воле взял на себя.
Кроме того, не проходило и недели, чтобы Сандра не отправил любезному другу два объемистых ящика яблок. Яблоки, разумеется, были все отборные, одно к одному, и, разумеется, лучших сортов: картлийская сахаристая и рассыпчатая антоновка, сладкий как мед шафран, сочные бродские с пикантной кислинкой, ароматный царский кальвиль, ранет, синап и бог знает еще какие. Грецкие орехи тоже входили в ассортимент поставок Сандры. Он присылал сухие, крупные, чистые орехи, и когда хозяйка отжимала ореховое масло для изысканных блюд — баже и сациви, оно поражало всех ароматом, вкусом и янтарным цветом.
— Ну как, молодой человек, хочешь быть председателем? — напрямик, без обиняков, вопросил Малхаза Владимир Абибоевич.
— Да не знаю... если смогу...— скромно потупясь, промямлил Малхаз и вдруг, подняв глаза, неожиданно смело в упор посмотрел на члена бюро.
Его ответ и этот взгляд явно не соответствовали друг другу.
— Сможет, ей-богу же, сможет! — поспешно заверил Абибоевича Сандра.
— Ну так считай себя уже председателем! — напыщенно произнес Владимир Абибоевич и покровительственно похлопал Малхаза по плечу.
— Дай бог тебе долгой жизни, твое слово, конечно, закон, настоящая, понимаешь, государственная печать, только первый секретарь на это не пойдет,— коварно поддел члена бюро Сандра.
— Как это не пойдет? — грозно свел брови Абибоевич.
— Не знаю,— пожав плечами, отвечал Сандра,— ты же знаешь его фокусы, он того лучше знает и, естественно, больше доверяет ему.
— А что, разве мир на его доверии держится? — в голосе Абибоевича просквозило раздражение.
— Да, батоно Ладо,— вставил в свою очередь Малхаз,— вероятно, он будет против...
— Воспрепятствует, как сможет,— подтвердил Сандра.
— Пош-шел он к чертям! — вскричал разгоряченный вином Абибоевич и хватил кулаком но столу,— смотри ты на него!
— Очень уж он упрямый, милый мой Ладо, что ему взбредет в голову, то и делает. Намедни пристал ко мне в одну душу, хочешь не хочешь, на заречных полях сей только сою! А на кой шут мне соя, скажи на милость, и кто же тогда будет сеять пшеницу и кукурузу? И вообще, какое его собачье дело, что я буду сеять! Я председатель колхоза или он? Чего он лезет в мои дела?
— Ладно, ладно, я в этом разберусь! Пришлю комиссию, и посмотрим, как он тут будет выкаблучиваться! А теперь давайте-ка поднимемся на Ниши. Люблю я оттуда глядеть! «В небеса взлечу высоко, на подлунный мир взгляну...» — запел Абибоевич. У него был довольно приятный тенор, и он совсем недурно пел первым голосом.
Малхаз немедленно подхватил вторым голосом. Член бюро с удовлетворением обратил взор на молодого человека и запел громче.
— Сию минуту, Ладо-джан, сию минуту!..— вскочил Сандра.— Ради тебя, с твоим мужественным характером, с твоим умением работать, кутить, время проводить, с твоей добротой, широтой, с твоим умом, щедростью, ради тебя, любимый мой Ладо, я на все готов! — скороговоркой выпалил он и поспешно удалился, чтобы отдать необходимые распоряжения.
Проворству и быстроте движений этого рослого, грузного и уже немолодого человека нельзя было не удивляться.
«Ниши» называлась древняя молельня, находившаяся на одном из отрогов Триалетского хребта. С гребня горы, где стояла молельня, открывался прекрасный вид на всю Срединную, или Внутреннюю, Картли. Сама молельня стояла чуть ниже по склону, в густом ельнике. Поблизости виднелась хижина, сложенная из крупных бревен и крытая дранкой. Пол в хижине был глинобитный, потолок — прокопченный очажным дымом.
— Люблю сидеть на таком полу! — не раз говаривал Владимир Абибоевич, когда поднимался сюда кутить, и похлопывал ладонью по утоптанному, твердому, как камень, глинозему.— На таком соханэ1 я вырос, все мое детство, зимой и летом, бегал я босиком по такому полу...
— А нынче и паркет ножки холодит небось, а? — подмигивая, похохатывал Сандра и осторожно, чтобы не пролить, наливал из бурдюка в небольшой рог вино.
1 Соханэ — земляной или глинобитный пол в нижнем этаже деревенского дома.
Вот здесь-то, в уединенном романтическом уголке, возле этой самой молельни и любил Владимир Абибоевич посидеть за чаркой со старым другом.
Маргалита заблаговременно укладывала в корзинки и сумки всевозможную снедь, и под вечер в субботу или воскресенье друзья отправлялись на Ниши, где в приятном времяпрепровождении оставались до утра понедельника.
Спал Абибоевич под открытым небом, на свежем воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
— Хорошо будэт! Оч-чен хорошо будэт! — блеснул своим знанием русского языка и Сандра, захлопал в ладоши и потянулся целоваться с членом бюро. Потом сам же посмеялся над своим корявым русским, поддел в бок Малхаза и всучил ему гитару,— играй, мол.
Владимир Абибоевич был, так сказать, наследием старого состава бюро ЦК. Неоднократно проносился слух, что Абибоевича переводят на пенсию, но, очевидно, это было не таким-то легким делом. Далеко и глубоко пустил корни Абибоевич, крепко сидел...
И несмотря на то что прошло уже довольно много времени с тех пор, как состав бюро ЦК обновился, Владимир Абибоевич продолжал все так же неколебимо восседать в том же своем кресле, вершить судьбы людские и неустанно помогать «своим».
В Самебском районе таким «своим» у него был Сандра.
И не без оснований. В 30-е годы двое молодых парней-выдвиженцев, Абибоевич и Сандра, оказались вместе на каких-то двухгодичных курсах. Бедняка Абибоевича, можно сказать, кормил и поил Сандра, которому присылали недурное пропитание из деревни, во всяком случае, друзья никогда не знали недостатка в пшеничной муке и картошке, лобио и луке, сыре и меде.
После окончания этих курсов некоторое время они работали вместе в Хашурском районе землеустроителями и там продолжали
Оставаться друзьями. Теперь Абибоевич был силен, знатен, влиятелен, но Сандру не забывал и старой дружбы не порывал.
Со своей стороны и Сандра всячески старался ублажить Абибоевича и, надо признать, весьма преуспевал в этом. То и дело посылал он ему подношения и подарки.
Абибоевич любил кутежи и знал в них толк. «Что может быть лучше хорошего застолья!» — восклицал он обычно в порыве откровенности в узком дружеском кругу.
Потому в его доме то и дело накрывался стол. В каждый Новы и год, на Майские и Ноябрьские праздники, в дни именин самого Абибоевича и его супруги, в дни рождений детей и внуков, как правило, давались грандиозные званые обеды либо ужины, и если бы не щедрая рука Сандры, Абибоевичу трудно пришлось бы устраивать знаменитый «кутеж Ладо».
Поставку молочных поросят и филе молодой свиньи, выкормленных кукурузой черных кур-молодок, мяса лани и рыбы цоцхали из вод Куры Эдишерашвили по собственной воле взял на себя.
Кроме того, не проходило и недели, чтобы Сандра не отправил любезному другу два объемистых ящика яблок. Яблоки, разумеется, были все отборные, одно к одному, и, разумеется, лучших сортов: картлийская сахаристая и рассыпчатая антоновка, сладкий как мед шафран, сочные бродские с пикантной кислинкой, ароматный царский кальвиль, ранет, синап и бог знает еще какие. Грецкие орехи тоже входили в ассортимент поставок Сандры. Он присылал сухие, крупные, чистые орехи, и когда хозяйка отжимала ореховое масло для изысканных блюд — баже и сациви, оно поражало всех ароматом, вкусом и янтарным цветом.
— Ну как, молодой человек, хочешь быть председателем? — напрямик, без обиняков, вопросил Малхаза Владимир Абибоевич.
— Да не знаю... если смогу...— скромно потупясь, промямлил Малхаз и вдруг, подняв глаза, неожиданно смело в упор посмотрел на члена бюро.
Его ответ и этот взгляд явно не соответствовали друг другу.
— Сможет, ей-богу же, сможет! — поспешно заверил Абибоевича Сандра.
— Ну так считай себя уже председателем! — напыщенно произнес Владимир Абибоевич и покровительственно похлопал Малхаза по плечу.
— Дай бог тебе долгой жизни, твое слово, конечно, закон, настоящая, понимаешь, государственная печать, только первый секретарь на это не пойдет,— коварно поддел члена бюро Сандра.
— Как это не пойдет? — грозно свел брови Абибоевич.
— Не знаю,— пожав плечами, отвечал Сандра,— ты же знаешь его фокусы, он того лучше знает и, естественно, больше доверяет ему.
— А что, разве мир на его доверии держится? — в голосе Абибоевича просквозило раздражение.
— Да, батоно Ладо,— вставил в свою очередь Малхаз,— вероятно, он будет против...
— Воспрепятствует, как сможет,— подтвердил Сандра.
— Пош-шел он к чертям! — вскричал разгоряченный вином Абибоевич и хватил кулаком но столу,— смотри ты на него!
— Очень уж он упрямый, милый мой Ладо, что ему взбредет в голову, то и делает. Намедни пристал ко мне в одну душу, хочешь не хочешь, на заречных полях сей только сою! А на кой шут мне соя, скажи на милость, и кто же тогда будет сеять пшеницу и кукурузу? И вообще, какое его собачье дело, что я буду сеять! Я председатель колхоза или он? Чего он лезет в мои дела?
— Ладно, ладно, я в этом разберусь! Пришлю комиссию, и посмотрим, как он тут будет выкаблучиваться! А теперь давайте-ка поднимемся на Ниши. Люблю я оттуда глядеть! «В небеса взлечу высоко, на подлунный мир взгляну...» — запел Абибоевич. У него был довольно приятный тенор, и он совсем недурно пел первым голосом.
Малхаз немедленно подхватил вторым голосом. Член бюро с удовлетворением обратил взор на молодого человека и запел громче.
— Сию минуту, Ладо-джан, сию минуту!..— вскочил Сандра.— Ради тебя, с твоим мужественным характером, с твоим умением работать, кутить, время проводить, с твоей добротой, широтой, с твоим умом, щедростью, ради тебя, любимый мой Ладо, я на все готов! — скороговоркой выпалил он и поспешно удалился, чтобы отдать необходимые распоряжения.
Проворству и быстроте движений этого рослого, грузного и уже немолодого человека нельзя было не удивляться.
«Ниши» называлась древняя молельня, находившаяся на одном из отрогов Триалетского хребта. С гребня горы, где стояла молельня, открывался прекрасный вид на всю Срединную, или Внутреннюю, Картли. Сама молельня стояла чуть ниже по склону, в густом ельнике. Поблизости виднелась хижина, сложенная из крупных бревен и крытая дранкой. Пол в хижине был глинобитный, потолок — прокопченный очажным дымом.
— Люблю сидеть на таком полу! — не раз говаривал Владимир Абибоевич, когда поднимался сюда кутить, и похлопывал ладонью по утоптанному, твердому, как камень, глинозему.— На таком соханэ1 я вырос, все мое детство, зимой и летом, бегал я босиком по такому полу...
— А нынче и паркет ножки холодит небось, а? — подмигивая, похохатывал Сандра и осторожно, чтобы не пролить, наливал из бурдюка в небольшой рог вино.
1 Соханэ — земляной или глинобитный пол в нижнем этаже деревенского дома.
Вот здесь-то, в уединенном романтическом уголке, возле этой самой молельни и любил Владимир Абибоевич посидеть за чаркой со старым другом.
Маргалита заблаговременно укладывала в корзинки и сумки всевозможную снедь, и под вечер в субботу или воскресенье друзья отправлялись на Ниши, где в приятном времяпрепровождении оставались до утра понедельника.
Спал Абибоевич под открытым небом, на свежем воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127