Я в институте пять лет бессменным комсоргом курса состоял, знаю, как это делается».
И действительно, нашлись добровольцы. Человек около двадцати осталось. И я — за главного. «Ну, раз так, говорю, бросай все работы на золото! И пока мороз и ветер нас отсюда не выдули — снимай палатки, даешь землянки! Зарывайся, други, в землю, как на фронте. Земля не выдаст!»
Так началось в урочище Тохтатау строительство. В самые холмы, к подветренным их склонам, пять землянок врезали. Стены ящиками из-под аммонита, старыми палатками и кошмами укрепили; печки и трубы изготовили; саксаул завезли; продуктами месяца на два запаслись, питанием для рации. Все же здесь не Каракумы, при желании и до ближайшего жилья можно добраться. Ну, думаю, выстоим. Но ведь выстоять — мало, мы ведь работать остались.
Трудно нам пришлось. Зима выдалась холодная, с ветрами и буранами. Закрутит — забываешь, что в Азии, на юге находишься. Хмурое небо на голове сидит, тучи тяжелые, свинцом налитые. Бьет сухой снег
по трубе, по двери. Вьюжит огонь в печке. Метель небо с землей смешивает... Трудились. Ни один не сбежал. А когда и продукты, и топливо на исходе были, пробились к нам две машины. Начальник партии прибыл. Привез все необходимое, письма и коньяка ящик — от себя и ребят подарок. И газет разных, помню, кипу. А вскоре переломилась зима. Ночью еще примораживало — поутру тонкая ледяная корочка под ногами похрустывает, днем дождь со снегом или снег с дождем, сверх пустынной нормы. Но у нас настроение приподнятое. Дело мы свое делали — это главное.
Вся наша экспедиция успешно лезла внутрь земли. Определяла размер рудного тела — по простиранию — вглубь, вдоль, поперек.
От золотых полей, лежащих почти у самой поверхности, под нетолстым слоем песка, уходили в глубь земли золотые «столбы». Это было как чудесное золотое дерево — со своим стволом, со своими ветвями, над которыми шумела золотая крона. Вот тогда-то и началась у нас, в Кызылкумах, долгожданная золотая лихорадка ! Но не думай — никаких Клондайков и даже Карата-шей. Наоборот, Андрей. Железная дисциплина, железный технологический режим. Золотой пояс, соединяющий Апшерон с Уралом, замкнулся в Кызылкумах. Победила теория Горькового...
— Я пришла посоветоваться, — сказала Ануш. — Только с тобой, это очень важно, Глеб. Раньше не хотела, думала, наладится. Потом ты был в таком состоянии — я боялась. Теперь не могу больше, мне нужен твой совет. Что мне делать?
— Это связано с Леонидом?
— Да.
— Пойдем куда-нибудь.
Глеб встретил Ануш в круглом вестибюле. Народу столпилось здесь уйма. Был впускной день, и набилось сюда больных и здоровых раза в два больше, чем мог вместить просторный зал. Пройти невозможно: людей, как рыб в бочке, приготовленной к засолу.
На улице лупил дождь. Дул сильный, холодными порывами ветер. Весна, совсем подошедшая к Ташкенту, похоже, свернула куда-то. На город обрушились ливни. Поначалу легкие, стремительные и теплые, жадно поглощаемые сухой землей, они с каждым днем тускнели и холодели, становились по-осеннему нудными и беспросветными, секущими землю. В любой момент серое низкое небо могло просыпать и снежок. Такое в Ташкенте бывало не очень часто, но бывало.
Вода затопила больничный парк. Деревья стояли продрогшие, в стылой воде, и почки на их ветвях, готовые распуститься, потемнели, сжались. Между деревьями — огромные лужи. На дорожках — тоже лужи, на них возникали, плавали и лопались большие пузыри. Вся живность — ползающая и летающая — попряталась куда-то, решив переждать непогоду. Это людям все было нипочем: они продолжали ходить на работу, посещать своих родных и знакомых в больницах, торопились в магазины и театры — занимались обычными своими человеческими делами, независимо от того, что в это время происходило в природе: дикая жара и великая сушь или, как нынче, дул холодный ветер и разверзлись хляби небесные...
Глеб вспомнил о кафельном коридоре, зубоврачебных креслах у грузового лифта и повел туда Ануш. Обстановка — не Версаль, но хоть поговорить спокойно можно, не помешают. Они уселись на каком-то железном ящике, и Глеб спросил:
— Так что?
— Ничего! Это тянется бог знает сколько. Дети, мама — все у них на глазах, они чувствуют, мама все понимает. Я извелась, — как всегда, Ануш говорила быстро и темпераментно: масса эмоций, понять нелегко и слово вставить невозможно. — Все мелочи, если подумать, Глеб, но из них и складывается вся наша жизнь.
— А конкретнее?
— Мы чужие, мы совсем чужие стали! Нам не о чем говорить. Нас ничто не связывает, только дети. Больше десяти лет совместной жизни — коту под хвост!
— Ну, Ануш, — Глеб положил ей руку на плечо, успокаивая. — Я же ничего не понимаю. Что происходит?
— Рассказывать долго и противно. Я хочу развестись.
— Ты же давно знаешь мое мнение о нем, оно не переменится.
— Но ты ведь мой брат. Сделай над собой усилие, и я прошу — будь объективным. Ты же сможешь, ну пожалуйста!
— Он тебе изменяет?
— Нет!.. Не думаю. Не знаю, во всяком случае.
— Хамит? Бьет тебя?
— Да ты что! Попробовал бы он хоть замахнуться. Но он хам и скотина по своей природе. Ужасный эгоист, эгоцентрист! И страшно, прямо патологически скуп. Ему все время кажется, что его обмеривают и обвешивают, обкрадывают, что-то недодают. Рубенчику нужны башмаки и костюмчик — скандал! Свету много нагорело — скандал! И сразу крики, истерика. Только себе он ничего не жалеет, посмотрел бы на его гардероб. — Ануш внезапно замолчала, словно спохватившись, и густо покраснела. Ее оливковое лицо стало пунцовым. Опустив глаза, сказала: — Мне стыдно... за себя, Глеб. Я как баба, обиженная, оскорбленная баба. Меня заносит. Никогда не думала, что способна на такое.
— Ты недоговариваешь?
— Да, — сказала она после долгой паузы. — У него своя компания — аспиранты и аспирантки, среди которых он, кандидат наук, разумеется, бог! — свои планы, своя жизнь. Дома он редкий гость — вечно раздраженный и замкнутый.
— И баба?
— Нет, этого не знаю. Может, и семья другая есть: он же великий конспиратор. Запросто не уличишь, не поймаешь.
— Пробовала? Честно!
— Пока нет, и не тянет, признаться.
— Ты бы и это ему простила? Ануш подумала, усмехнулась:
— А что? Еще одна деталь в его характере. Он же все равно никого не полюбит, в этом-то я уверена... Нет, знаешь, бабу я ему все же бы не простила. Из гигиенических соображений. Ничего больше — ни комплексов, ни права собственницы!
— Так разводись, гони его к чертовой матери! Что вас связывает?
— Дети. Безотцовщина для мальчишек — плохо. Это — раз. Привычка... — она опять замолчала,— два.
— Ну!
— Женщине в моем возрасте страшно оставаться одинокой. Кто возьмет разведенную с двумя детьми, кому я нужна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
И действительно, нашлись добровольцы. Человек около двадцати осталось. И я — за главного. «Ну, раз так, говорю, бросай все работы на золото! И пока мороз и ветер нас отсюда не выдули — снимай палатки, даешь землянки! Зарывайся, други, в землю, как на фронте. Земля не выдаст!»
Так началось в урочище Тохтатау строительство. В самые холмы, к подветренным их склонам, пять землянок врезали. Стены ящиками из-под аммонита, старыми палатками и кошмами укрепили; печки и трубы изготовили; саксаул завезли; продуктами месяца на два запаслись, питанием для рации. Все же здесь не Каракумы, при желании и до ближайшего жилья можно добраться. Ну, думаю, выстоим. Но ведь выстоять — мало, мы ведь работать остались.
Трудно нам пришлось. Зима выдалась холодная, с ветрами и буранами. Закрутит — забываешь, что в Азии, на юге находишься. Хмурое небо на голове сидит, тучи тяжелые, свинцом налитые. Бьет сухой снег
по трубе, по двери. Вьюжит огонь в печке. Метель небо с землей смешивает... Трудились. Ни один не сбежал. А когда и продукты, и топливо на исходе были, пробились к нам две машины. Начальник партии прибыл. Привез все необходимое, письма и коньяка ящик — от себя и ребят подарок. И газет разных, помню, кипу. А вскоре переломилась зима. Ночью еще примораживало — поутру тонкая ледяная корочка под ногами похрустывает, днем дождь со снегом или снег с дождем, сверх пустынной нормы. Но у нас настроение приподнятое. Дело мы свое делали — это главное.
Вся наша экспедиция успешно лезла внутрь земли. Определяла размер рудного тела — по простиранию — вглубь, вдоль, поперек.
От золотых полей, лежащих почти у самой поверхности, под нетолстым слоем песка, уходили в глубь земли золотые «столбы». Это было как чудесное золотое дерево — со своим стволом, со своими ветвями, над которыми шумела золотая крона. Вот тогда-то и началась у нас, в Кызылкумах, долгожданная золотая лихорадка ! Но не думай — никаких Клондайков и даже Карата-шей. Наоборот, Андрей. Железная дисциплина, железный технологический режим. Золотой пояс, соединяющий Апшерон с Уралом, замкнулся в Кызылкумах. Победила теория Горькового...
— Я пришла посоветоваться, — сказала Ануш. — Только с тобой, это очень важно, Глеб. Раньше не хотела, думала, наладится. Потом ты был в таком состоянии — я боялась. Теперь не могу больше, мне нужен твой совет. Что мне делать?
— Это связано с Леонидом?
— Да.
— Пойдем куда-нибудь.
Глеб встретил Ануш в круглом вестибюле. Народу столпилось здесь уйма. Был впускной день, и набилось сюда больных и здоровых раза в два больше, чем мог вместить просторный зал. Пройти невозможно: людей, как рыб в бочке, приготовленной к засолу.
На улице лупил дождь. Дул сильный, холодными порывами ветер. Весна, совсем подошедшая к Ташкенту, похоже, свернула куда-то. На город обрушились ливни. Поначалу легкие, стремительные и теплые, жадно поглощаемые сухой землей, они с каждым днем тускнели и холодели, становились по-осеннему нудными и беспросветными, секущими землю. В любой момент серое низкое небо могло просыпать и снежок. Такое в Ташкенте бывало не очень часто, но бывало.
Вода затопила больничный парк. Деревья стояли продрогшие, в стылой воде, и почки на их ветвях, готовые распуститься, потемнели, сжались. Между деревьями — огромные лужи. На дорожках — тоже лужи, на них возникали, плавали и лопались большие пузыри. Вся живность — ползающая и летающая — попряталась куда-то, решив переждать непогоду. Это людям все было нипочем: они продолжали ходить на работу, посещать своих родных и знакомых в больницах, торопились в магазины и театры — занимались обычными своими человеческими делами, независимо от того, что в это время происходило в природе: дикая жара и великая сушь или, как нынче, дул холодный ветер и разверзлись хляби небесные...
Глеб вспомнил о кафельном коридоре, зубоврачебных креслах у грузового лифта и повел туда Ануш. Обстановка — не Версаль, но хоть поговорить спокойно можно, не помешают. Они уселись на каком-то железном ящике, и Глеб спросил:
— Так что?
— Ничего! Это тянется бог знает сколько. Дети, мама — все у них на глазах, они чувствуют, мама все понимает. Я извелась, — как всегда, Ануш говорила быстро и темпераментно: масса эмоций, понять нелегко и слово вставить невозможно. — Все мелочи, если подумать, Глеб, но из них и складывается вся наша жизнь.
— А конкретнее?
— Мы чужие, мы совсем чужие стали! Нам не о чем говорить. Нас ничто не связывает, только дети. Больше десяти лет совместной жизни — коту под хвост!
— Ну, Ануш, — Глеб положил ей руку на плечо, успокаивая. — Я же ничего не понимаю. Что происходит?
— Рассказывать долго и противно. Я хочу развестись.
— Ты же давно знаешь мое мнение о нем, оно не переменится.
— Но ты ведь мой брат. Сделай над собой усилие, и я прошу — будь объективным. Ты же сможешь, ну пожалуйста!
— Он тебе изменяет?
— Нет!.. Не думаю. Не знаю, во всяком случае.
— Хамит? Бьет тебя?
— Да ты что! Попробовал бы он хоть замахнуться. Но он хам и скотина по своей природе. Ужасный эгоист, эгоцентрист! И страшно, прямо патологически скуп. Ему все время кажется, что его обмеривают и обвешивают, обкрадывают, что-то недодают. Рубенчику нужны башмаки и костюмчик — скандал! Свету много нагорело — скандал! И сразу крики, истерика. Только себе он ничего не жалеет, посмотрел бы на его гардероб. — Ануш внезапно замолчала, словно спохватившись, и густо покраснела. Ее оливковое лицо стало пунцовым. Опустив глаза, сказала: — Мне стыдно... за себя, Глеб. Я как баба, обиженная, оскорбленная баба. Меня заносит. Никогда не думала, что способна на такое.
— Ты недоговариваешь?
— Да, — сказала она после долгой паузы. — У него своя компания — аспиранты и аспирантки, среди которых он, кандидат наук, разумеется, бог! — свои планы, своя жизнь. Дома он редкий гость — вечно раздраженный и замкнутый.
— И баба?
— Нет, этого не знаю. Может, и семья другая есть: он же великий конспиратор. Запросто не уличишь, не поймаешь.
— Пробовала? Честно!
— Пока нет, и не тянет, признаться.
— Ты бы и это ему простила? Ануш подумала, усмехнулась:
— А что? Еще одна деталь в его характере. Он же все равно никого не полюбит, в этом-то я уверена... Нет, знаешь, бабу я ему все же бы не простила. Из гигиенических соображений. Ничего больше — ни комплексов, ни права собственницы!
— Так разводись, гони его к чертовой матери! Что вас связывает?
— Дети. Безотцовщина для мальчишек — плохо. Это — раз. Привычка... — она опять замолчала,— два.
— Ну!
— Женщине в моем возрасте страшно оставаться одинокой. Кто возьмет разведенную с двумя детьми, кому я нужна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218