— А польза какая? Лучше вкалывать станет?
— Наверное.
— Но Ненаеву-то, Ненаеву каково? Он ведь отличный работник, ты это знаешь, и он доказал. Зачем же топтать хорошего человека, специалиста, у которого эта авария лишь эпизод, нехарактерный притом! Ведь для того чтоб ошибку свою исправить, он за десятерых стараться будет. А понизишь, у него руки опустятся.
— А знаешь, ты мудр! — Богин презрительно хмыкнул.— И что же ты предлагаешь?
— По выговору ему и обоим бригадирам вполне достаточно.
— Принимается, — сказал вдруг Богин удовлетворенно. — Но не думай, что я у тебя на поводу пошел.
— Странный ты парень, Степан. Что ты все оглядываешься — боишься, что я тебя опорочу и на твое место сяду?
— Нет, не боюсь, что на мое место сядешь.
— Так что же?
— Не люблю шума, массовых собраний, обсуждающих дела руководства.
— Так это стиль нашего общества — тут уж ничего не поделаешь. А интересно, где это ты был в семнадцатом году?
— Там же, где и ты, — в проекте. Хотя меня, правда, пять гувернанток ожидали, чтобы воспитывать.
— А меня три воспитали: комсомол, Великая Отечественная и партия, пусть не звучит это слишком громко. Это так.
Не надо было Глебу про войну, ох не надо! Богин тут же набычился, замкнулся, показал, что разговор ему неинтересен, тягостен. Внезапно возникший контакт разладился. Для возобновления его приходилось начинать сначала. И не от печки, не повторяясь. Глеб задумался — с чего начать? Неожиданно Богин сам помог ему, спросив, есть ли у секретаря парткома еще какие-нибудь критические замечания в его адрес, заодно уж. — он на все сразу ответит.
— Изволь, — сказал Глеб. — Я скажу, и с удовольствием. Потому что вижу — снова горит наш костерок, у которого мы вели беседы. Чего злишься?
— Авария эта, черт возьми! Маттехснабжение хромает! Азизян не справляется.
— Назначь пока Прокопенко, потянет. Хотя, по-моему, и Азизян начинает втягиваться.
— Прокопенко меня как главный диспетчер устраивает.
— Сафаров обещал крепкого товарища подыскать.
— Мне мой человек нужен!
— Тогда другое дело. Ищи, а мы утверждать будем. Партизан ты, Степан. Шашки наголо и марш-марш! Денег не считать, техники не считать, людей не жалеть! Даешь план — любой ценой! А потом что ?
— Нет уж, давай конкретно, по пунктам. Иначе я не понимаю.
— С людей все начинается, Степан, с людей! И для них все, что мы делаем. Большинство превыше всего долг свой ставит, дисциплину, выполнение приказа — твоего приказа, Богин. А ты? Ты, если надо, можешь произнести мобилизующую речь, «поднять массы», «зажечь массы», заставить людей трудиться с перенапряжением. Потому что все привыкли: призывает начальник строительства — значит, это надо стране.
— Так.
— Да ты и сам это понимаешь. А план-то нужен, всеми способами, любой ценой! й тогда появляются Шемякины. Денежные подачки, заигрывание с народом, обещания, которые порой и забываются, и еще более решительное закручивание гаек. Ты считаешь, пустыня — край земли. Здесь трудно, а поэтому и все можно, все спишется. А я считаю, тут, как и повсюду. Пожарче только, может. И жить, и работать, и отдыхать здесь люди должны, как повсюду. И не только работать, «рубать» и опять работать, чтобы нас с тобой похвалили, чтоб мы биографии себе украсили.
— Ну уж тут, Глеб Семенович, ты загибаешь.
— Возможно.
— Может, у меня просто руки до всего не доходят?
— Хитришь, хитришь... Эта политика, Степан, твои убеждения.
— А знаешь, это не первая стройка, которой
Я командую?
— Знаю отлично.
— За предыдущую я награду получил. С опережением объект сдал. Почему же там мои методы руководства всех устраивали, а тут тебя не устраивают? Одного тебя!
— Это твое глубокое заблуждение, Степан. Не одного меня, потому как времена меняются и волюнтаристские методы руководства — пройденный этап.
— Волюнтаризм... Наконец-то ты произнес это слово. Я все ждал, когда ты мне еще ярлычок привесишь! У нас штаб — коллегиальный орган управления стройкой.
— Как показывает практика, волюнтаризм может не считаться и с доброй сотней коллегий, с заместителями, помощниками и даже непосредственными начальниками. И разве дело в ярлыках? Дело в убеждениях. Не всякое явление, осужденное умом, выбрасываем мы и из сердца. Традиции — вещь упрямая, и это я по себе знаю. И потом — ты со мной согласишься, — руководить волевым стилем гораздо легче, чем подлинно коллегиальным путем. По-старому что? Решил —сделал, решил — сделал. Не получается — нажал, где шуткой, где красным словцом. Опять не получается — выговор, другой, с работы снял, со стройки с позором выгнал. И хлопот никаких... Ни тебе дискуссий, ни тебе несо-
гласных — их и след уже простыл! Советоваться с кем? С Петровым-Сидоровым? Лучше уж со своей тюбетейкой, она наверняка возражать не станет. Так и работали, товарищ Богин. Только скажу тебе честно — все это вчерашний день, пора перестраиваться. Самому лучше. Больнее, когда заставляют. Трудно это, Богин. И никого не минует чаша сия. Ни больших, ни малых начальников. И не скроются они от подобной перестройки ни на дне океанов, ни даже в сердце самой пустынной пустыни.
— Красиво говоришь, Базанов! Убедительно.
— Хорошо, если убеждаю. Вещи очевидные.
— Мягко стелешь, жестко спать!
— Перестань, Степан! Ты просто упрямишься.
— А ты хочешь, чтоб уже завтра я начал руководить твоими методами?
— Сегодня!
— Запиши: твоя победа.
— Нет, пока опять ничья: ноль — ноль, хотя, как справедливо высказалась одна газета: «Счет ноль — ноль свидетельствовал о явном преимуществе хозяев поля».
Степан Иванович засмеялся чуть покровительственно. Богин оставался Богиным, и заставить его признать свое поражение было не так просто.
— Так что решаешь с Ненаевым? — спросил Глеб.
— Ну, ты же сказал — выговор.
— Вот теперь моя победа, — улыбнулся и Глеб...
Спустя неделю, на торжествах в Солнечном, посвященных приходу большой воды, Степан Иванович произнес речь о замечательной победе СМУ водовода, о самоотверженном труде строителей, прошедших через непроходимые пески и в зимнюю стужу, и в -самое жаркое время года и проложивших небывалый в практике строителей двухсоткилометровый водовод.
Речь Богина была приподнятой и мобилизующей.
— Так держать всем! Равняться на передовиков-не-наевцев! — призывал начальник стройки.
Об аварии на насосной ни слова... После митинга Богин разрезал ленточку, а Ненаев поднял чугунную задвижку. Карадарьинская вода, пенясь, хлынула в городской магистральный канал, потекла, сжатая бетонными берегами, в водохранилище.
Ударили барабаны, запели трубы. Рыкнули гортанно карнаи. Несколько девушек-узбечек в платьях из черно-белого и пестрого хан-атласа, пританцовывая, пошли впереди воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218